Я заплатил за книгу и двинулся обратно, к международному терминалу. На Пателя и его предстоящий отчёт я мог положиться полностью. Но я обещал коллегам самообразоваться на тему Джека Потрошителя. И не то, чтобы нехотя… Для меня этот экскурс в криминальное прошлое был не просто рабочим заданием. На каком-то подсознательном уровне меня всегда завораживала эта Уайтчапельская история. Почти всю свою сознательную жизнь я прожил в Уоппинге, в одном из районов Докландс — зоны бывших корабельных доков и складов колониальных товаров, прибыльно перестроенных в жилые кварталы в 1980-х годах. До сих пор на стенах и крышах некоторых домов в Докландс сохранились старинные подъёмные краны с массивными цепями, откидные карнизы для грузов и викторианские таблички с экзотическими названиями: Табачный Док, Спиртовая Набережная, Залив Корицы, Уксусная Улица… Докландс простираются на несколько миль к востоку от Тауэрского Моста. Северная же часть Докландс — упирается в Ист-Энд.
Буквально в десяти минутах ходьбы от Уоппинга начинается Лондон Джека Потрошителя: мрачные дома из тёмно-серого кирпича, заброшенные склады, узкие улочки с мощёными мостовыми, фонари — когда-то масляные, затем газовые, теперь электрические… Бессчётное количество раз я бродил по этим переулкам и проходным дворам. Иногда натыкался на небольшие группы туристов, которых вечерами водили по «местам кровавых преступлений Потрошителя» знатоки Ист-Энда. Сталкиваясь с очередной такой группой, я всегда думал, что неплохо было бы почитать что-нибудь на эту малоисторическую, но захватывающую тему. Захватывающую своей неразгаданностью, своей бытовой повседневностью и леденящей, как чёрно-белые кадры старой военной кинохроники, неотвратимостью. Крушение викторианской Англии, начавшееся в дни Джека Потрошителя, завершалось здесь, к востоку от Тауэра. И завершалось только сейчас. Я видел, как постепенно исчезает Ист-Энд: старые дома идут на слом, переименовываются улицы, вместо опустевших мастерских ремесленников и магазинчиков мелкой торговли возникают наглые и тупые стеклянные монстры современных оффисов или безликие, муниципальные жилые блоки. Пока всё это не кануло в лету беспамятства, пока пританцовывающий, пахнущий дорогим одеколоном и прячущий солдатскую униформу под модным костюмом двадцать первый век не подмял под себя этот исчезающий оазис гордой бедности, мне хотелось запечатлеть в памяти последнюю картину викторианского Лондона. Мне хотелось узнать всё, что происходило когда-то на этих улицах, в этих домах, на этих мостовых, едва освещённых тусклыми фонарями. И если Джек Потрошитель был частью этой истории — я хотел узнать и о нём.
Возможно, что это было обычное желание историка, пусть несостоявшегося, наполнить живыми людьми и реальными событиями опустевшие дома, дать названия безымянным переулкам и проходным дворам, и мысленно начертать имена и даты на немых стенах города, навсегда вытесняемого за пределы нашей сиюминутности. Что ж, хоть я и предал свою мечту заниматься историей и возвращать прошлое памяти человеческой, никто не мешал мне обратиться к дешёвому суррогату — клочкам и фрагментам былого, притулившимся на периферии скандальных историй и праздных анекдотов. Не добравшись до подлинной истории Восточного Лондона, остановимся хотя бы на Джеке Потрошителе.
У меня ещё оставалось полчаса до отхода поезда — как раз достаточно для того, чтобы немного порыскать по интернету.
Помахав билетом перед глазами дежурной по салону, я сразу же отправился в направлении компьютеров, игнорируя бар, газеты, журналы и круассаны. Один из терминалов был свободен. Я залез на Альта-Висту и запустил в поиск фамилию «Калебо». Альта-Виста выкинула страниц двадцать результатов на всех европейских языках. Я просмотрел первую страницу: большинство из выданных ссылок были линками на научные статьи и конференции с чрезвычайно сложными названиями, из которых я мог понять по одному-два слова. Таковыми словами неизменно являлись «для» и «касательно». Одна из более понятных ссылок показалось мне исключительно интересной: «Логические системы и искусственные языки в криптографии». Криптография, насколько я помнил, являлась наукой о различных шифрах и кодах.
На следующей странице появилась ссылка на архив биографических справок Ордена Почётного Легиона. Беспортретному Калебо было уделено всего несколько параграфов: Сорбонна, аспирантура, преподавание, Оксфорд, Станфорд, значительный вклад, лингвистика-эквилибристика, член Академии, книги, статьи, журналы… А вот это было достаточно неожиданным: со-авторство учебника по криптологии. То есть, профессор Калебо оказался не только специалистом по языкам, но и знатным шифровальщиком. Точнее расшифровщиком, так как криптология, в отличие от попавшейся мне на глаза на предыдущей странице криптографии, это наука не о кодировании текстов, а о раскодировании таковых. Я почувствовал холодящий впрыск адреналина в кровь: мне припомнилось заявление Арлингтона о том, что рукопись Войнича или Бэйкона, за которой приходил двойник Сайида Рахмана, была якобы зашифрована. Или даже написана на неизвестном языке. Или и то, и другое. Была ли криптология связующим звеном между манускриптом, Арлингтоном и Калебо? Между древней рукописью, торговцем антикварными книгами и профессором языкознания? «Те, кто видел рукопись» — написал Арлингтон. К таковым свидетелям, судя по его письму, относился сам Арлингтон, последний посетитель Арлингтона, Люк Калебо, его жена Мишель, погибшая от рук так и не найденного преступника, и, по всей видимости, кто-то ещё. Кто-то, кого Арлингтон хотел спасти любой ценой. Включая собственную жизнь.
Рукопись Войнича объединяла всех этих известных и пока неизвестных нам действующих лиц. Возможно, что все они пытались её расшифровать. Исходя из письма Арлингтона, тот самый первый вариант манускрипта, за которым охотился двойник Сайида Рахмана, содержал какую-то чрезвычайно ценную информацию. Скоропалительно, конечно, но, на данный момент, это было единственное рациональное объяснение, которое мог породить мой праздный разум.
Я просмотрел ещё пару страниц. Чем дальше в Альта-Висту, тем меньше описания найденных ссылок задействовали английских язык, постепенно опускаясь до какого-то голубиного латинско-немецкого наречия. Я спотыкался через каждое слово. В итоге, мне надоело играть в лексический конструктор и я решил запустить комбинированный поиск сразу на два имени: «Калебо» и «Войнич». Альта-Виста не дала ни одной ссылки на присутствие обоих слов на одном сайте. По отдельности «Калебо» снова значился в полутора тысяче ссылок, тогда как Войнич аж в 27,600 ссылках!!! 27,600 ??? Не многовато ли? Тут мне пришло в голову, что сербов по фамилии Войнич наверное не меньше, чем немцев по фамилии Дорф. Или французов по фамилии Маршан. По-моему даже писательница такая была, коммунистического разлива: Войнич. Я напечатал в окошке поиска «манускрипт Войнича» и ударил по клавише Enter. Альтависта вернулась с 13,500 ссылками…
Мне сразу расхотелось выяснять, что это за рукопись. Какие бы страшные тайны она не таила. Пожалуй, подождём брифинга от Стива. Пусть доложит сухой остаток. Но идея о возможных попытках лингвиста-криптолога Калебо расшифровать рукопись всё ещё казалась мне слишком удачной, чтобы быть верной, но не настолько безумной, чтобы от неё отказаться. Следующей попыткой была комбинация имени «Люк» и словосочетания «манускрипт Войнича». Комбинация, как ни странно удалась. Алта-Виста выкатила две ссылки. Обе были на один и тот же сайт. Я кликнул на первый линк и попал в англоязычную дискуссионную группу, посвящённую рукописи Войнича. «Не столько отсутствие рамок синтаксиса, сколько именно искусственная лексика, базирующаяся на суффиксах, определяющих не только грамматические формы, но и лексические категории, приведёт, по крайней мере в теории, к низкой энтропии знаковой структуры», — утверждал некто Люк в ответ на вопрос некоего Франца по поводу совместимости низкой знаковой энтропии с фиксированным форматом синтаксиса. Китайская грамота, подумал некто Дорф и пошёл по второй ссылке. Это была всё та же дискуссионная группа, но тут уже нельзя было понять, кто спорил с кем и по поводу чего. Люк на сей раз ограничился лаконичной фразой: «Идея Фридмана может быть подтверждена статистическими методами». Тёмный лес.
Внесём здоровый скепсис в мыслительный процесс: Люк — не самое редкое французское имя. Возможно, это — Калебо. Скорее всего — кто-то другой. Собственно говоря, зачем я ломаю над этим голову? Через три часа мы с пристрастием потрясём самого Калебо и всё само собой разъяснится. Тем не менее, при отсутствии других вариантов преамбулы к обрушившемуся на меня сюжету, версия об участии Калебо в общественных попытках расшифровать рукопись, теперь не казалась совсем уж притянутой за уши. Меня несколько удивило, что Альта-Виста нашла всего две ссылки. Неужели искомый Люк появился в кулуарах любителей-криптоаналитиков только дважды? С другой стороны, поисковые моторы никогда не поднимают всех существующих ссылок на дискуссионные группы. Помимо этого, старые обсуждения могли быть заархивированы.
Я вышел на основную страницу дискуссионного сайта, которая была испещрена перечнями обсуждаемых тем. Половина заголовков была для посвящённых: «Моногенетическая гипотеза», «Арс Магна», «Нотарикон и гематрия». Я уже собирался выбраться из этого сайта для лингвомазохистов, как на глаза мне попалась ссылка на иллюстрации. «Так этот древний манускрипт ещё и с картинками?» — подумал я и, несколько более заинтересовавшись, кликнул на соответствующую ссылку. Ссылка привела меня на страницу с большим количеством странных кодов: как я понял, это были очередные ссылки, но уже на отдельно взятые иллюстрации. Я ткнул курсором в первый попавшийся линк. На экране монитора нарисовалась бледно-зеленоватая фотография пергаментного листа, покрытого монохромными изображениями каких-то фантастических растений. Некие подобия подсолнухов, мутировавших в огромные хищные растения-мухоловки, соседствовали со зловещими цветами-колокольчиками, плотоядно растопырившими отростки-щупальца. Тут же примостились пальмовидные кусты с антропоморфными корнями, а рядом — нечто напоминающее оскаленный одуванчик с исключительно острыми зубами.
Я вышел обратно на страницу кодов и наобум щёлкнул по другой ссылке — ближе к концу страницы. Новая картинка была ещё более фантасмагоричной, чем предыдущая: примитивно нарисованные голые женщины плескались в бочках с блёкло-зеленоватой водой. Бочки соединялись между собой сложными системами сантехнических труб. Повсюду были наляпаны звёзды, уменьшенные версии цветочков-мутантов и какие-то сложные символы алхимико-астрологического содержания.
Иллюстрации соответствовали как сложившейся за сегодняшний день ситуации, так и психологическому профилю действующих лиц разворачивающейся вокруг меня пьесы. Как в их головах, так и в манускрипте, царило полное и разухабистое безумие. Я собирался посмотреть ещё пару-другую занимательных иллюстраций, зелёных как моя грусть, как вдруг приятный женский голос объявил всему Ватерлоо Интернэшнл, что началась посадка на Парижский поезд. Я оторвался от монитора с некоторым сожалением. Я всегда увлекался ботаникой и голыми женщинами. Правда сухими. Мокрыми — разве только что на пляже или в ванной. Определённо не в бочках с зелёными химическими растворами.