Он пошел в кухню и вытащил из морозилки бутылку водки.
Спустя много стопок он спал.
Во сне он стоял на вершине одного из дальних холмов. Оттуда виднелся дом и маленькое кладбище перед ним, но теперь они не казались устрашающими.
С мягкой внезапностью сновидений рядом оказался Мэтти, облокотившийся о плечо Кобба, как привык делать еще со школы. Легкий ветерок перебирал его волосы, сдувал их с лица. Некоторые пряди поседели, но лицо Мэтти было таким же безмятежно привлекательным, разве что чуть более усталым. Боясь заговорить первым, Кобб следил за Мэтти краешком глаза, и Мэтти улыбнулся.
— Знаешь, а я ведь и впрямь умер.
— Ну... — голос у Кобба словно заржавел, но он не мог позволить ему дрогнуть, просто не мог. — Для человека, поймавшего в рот пулю, ты выглядишь чертовски здорово.
— Ах, это , — Мэтти повернулся к Коббу. — Мне ведь не нужно выглядеть так , чтобы тебя убедить, верно?
— Нет, — поспешно ответил Кобб. — Послушай, нам обязательно здесь торчать?
— Конечно, нет, дитя природы, — отозвался Мэтти, и они тут же оказались в доме, лежа в кровати. Кобб не чувствовал смущения, хотя был обнажен, как, похоже и Мэтти; им и прежде доводилось по необходимости делить множество кроватей и ванных.
Мэтти приподнялся на локте и прикурил половинку косяка, которую Кобб оставил на подносе. Прежде, чем Кобб успел полюбопытствовать, будет ли косяк скурен, когда он проснется, Мэтти проговорил:
— Впрочем, умер я не в Нью-Йорке. Я умер здесь, в этой постели.
Потом он передал косяк, будто зная, что Кобб в этом нуждается.
— У меня был рак, — продолжал он. — Готов поспорить, ты и не подозревал, верно? Все ломают головы, с чего бы старому весельчаку Мэтти-Мэтью вдруг приспичило вышибить себе мозги. Я прав?
— Ублюдок, ты знаешь, что прав.
Мэтти кивнул.
— Что ж, никто не знает и того, что старому весельчаку Мэтти оставалось жить три месяца. С прогнозом слюнявого слабоумия, за которым последовала бы кома, за которой последовала бы смерть. Я решилне позволитьим узнать. В такой смерти нет благородства. Лучше уж покинуть мир в образе истерзанного художника.
— А как насчет вскрытия?
Мэтти изобразил одну из своих гримас. Кобб не видел эту гримасу двадцать лет, но помнил с точностью до совершенства.
— Вскрытие , Терри, заключалось в том, что патологоанатом снял с меня отпечатки и щелкнул пару поляроидов. За сколько, по-твоему, они уйдут коллекционерам?
— Трудно сказать. Если журналисты не врали, на таких снимках может быть кто угодно, кто вышиб себе мозги.
— И правда, — Мэтти скривился. — Но мне пришлось это сделать. Там опухоль и была.
— У тебя в мозгу?
— В самой середине. Неоперабельная. Я видел ее на рентгеновских снимках, большую, как слива, и мне пришлось позаботиться о том, чтобы мои документы выкрали из больницы, и снимки тоже…
Он говорил, будто хвастаясь, и Кобб перебил его.
— Что ты имел в виду, когда сказал, что умер в этой постели?
Мэтти продолжал, как ни в чем не бывало.
— Врач, конечно, все равно может поведать об этом прессе, но доказательств не найдется, и выглядеть он будет так, словно просто пытается немного подзаработать…
Кобб повторил вопрос чуть громче.
— А, — Мэтти подмигнул. — Ну, чтобы быть здесь, когда ты придешь. Я не был уверен, что это сработает. Кажется, сработало.
— А откуда ты знал, что я приду? — спросил Кобб и получил в ответ очередную гримасу.
— Вообще-то, — проговорил Мэтти. — Я рассчитывал, что ты придешь раньше.
— Рассчитывал?
— Наверно... надеялся.
— Почему?
— Потому что мне довольно одиноко, — прошептал Мэтти, и некоторое время они молчали.
— Я устроил так, чтобы сюда кое-кто приехал после того, как я это сделаю, — продолжал Мэтти потом. — Чтобы мое тело перевезли в Нью-Йорк и придали всему правдоподобный вид, будто я там и умер, так, чтобы об этом месте никто не прознал.
— Тогда этот кое-кто о нем все же знает.
— Знал.
Кобб решил в эту тему не углубляться. Его собственный цинизм был предметом гордости, но то, сколь хладнокровным может оказаться его партнер, выяснять почему-то никогда не хотелось.
Он подумал о другом.
— Никому было бы не под силу убрать тот бардак, который ты здесь развел.
— Слыхал когда-нибудь о резиновых простынях, гений? Я не хотел, чтоб кровать воняла тухлятиной к моменту твоего приезда. Хотя, думаю, теперь-то ты привык к вонючим кроватям.
— Я повидал добрых полмира, — признался Кобб.
— И недобрых тоже. В смысле, Кобб — Габон?Что тебя там удерживало?
— Хорошая шмаль, дешевое пиво, люди, которые меня не трогают. Да и кроме того, Мэтти, тебе ли спрашивать. Я имею в виду — Северная Каролина?
Они засмеялись, и каждый почувствовал себя лучше, чем когда-либо за прошедшие двадцать лет.
Кобб проснулся в одиночестве. Сбившиеся простыни оплетали его, как объятия старого любовника. Он взглянул на поднос и обнаружил, что половинка косяка исчезла. Внезапно в его мыслях на мгновение воцарилась полная тишина, а потом туда психоделическим водопадом ворвались мелодии. Куплеты, проигрыши, ритм-партии, тексты, раздирающий каскад музыки, больше, чем он мог запомнить. Он бросился к своим гитарам, схватил первую попавшуюся, включил стереомикрофон и нажал на запись. Чистая пленка была уже заряжена. Ну конечно же.
Спустя несколько часов он перемотал пленки и ошарашенно их прослушал. Гитара, на которой он играл, звучала ужасно ржаво, в голосе слышалось отсутствие практики, но даже несмотря на это он понял, что ничего лучше они с Мэтти никогда не делали. Одна проблема: все вокруг считали их обоих покойниками, так что же теперь с этим делать? Кобб предпочел решить проблему привычным способом — свернулся в кровати и провалился в сон.
Мэтти ждал его там.
— Ты их издашь, — сказал он.
— Под каким именем?
— Мэтью и Кобб, конечно же, — терпеливо произнес Мэтти, словно Кобб был умственно отсталым ребенком. Боже, как он ненавидел, когда Мэтти с ним так разговаривал. Вот только теперь... теперь это тоже было приятно.
Он даже знал наверняка, что сказать дальше.
— Почему же не Кобб и Мэтью?
— Потому что я сочинил большую часть.
— Из чего это следует?
Мэтти закатил глаза.
— Это ты играл впервые за много лет. А я все эти годы копил идеи!
— А как насчет других причин?
— Ну, очевидно, что ты можешь доказать, что ты — это ты. Ты можешь рассказать от начала до конца, как инсценировал свою смерть и пустился в путешествие по всему свету, получится отличная байка, скажешь, что я оставил записи, когда умер, а ты их обработал, я знаю парочку музыкантов, к которым ты можешь обратиться, и великолепную студию...
— Блин, Мэтти, именно из-за всего этого я и умер.
Глаза Мэтти сузились. Коббу представились рвущие бархат кинжалы.
— Нет, не из-за этого, — сказал Мэтти. — Ты умер, потому что больше не мог играть. А со мной снова можешь.
Кобб рывком выдернул себя из сна.
Мэтти по-прежнему был рядом.
— Хвала Господу, у меня будет новое тело, — сносно вывел он голосом Хэнка Уильямса. — Эй, Терри, глянь, на что я теперь способен! Чем дольше ты здесь, тем лучше у меня получается! О, Терри, дружище, я чертовски рад тебя видеть…
Он склонился и поцеловал Кобба в губы, жадно, взасос. Кобб не смог заставить себя отстраниться, даже когда почувствовал, как изо рта Мэтти к нему в рот течет горькая жижа. Через какое-то время этот вкус стал ему нравиться.
Студия была — высший класс, музыканты — мастера своего дела от первого до последнего; ну конечно же. Кобб закончил альбом меньше, чем за месяц — остановился в нью-йоркской квартире Мэтти и записывал по партии каждый день. Когда с записью было покончено, все вокруг хотели его куда-нибудь пригласить, устроить для него вечеринку, отдаться ему, заставить его почувствовать вкус жизни. Все были поражены, что эта жизнь у него вообще есть. Новости о чудесном воскрешении Терри Кобба и его сверхъестественном сотрудничестве с Мэтью вскружили голову всему миру. Запись вышла отличной, словно новый альбом Kydds. Настоящая история рок-н-ролла.
— Потусуешься какое-то время в городе? — спросил звукорежиссер последней ночью в студии. Он приехал, чтобы довести до блеска кое-какие места в паре треков — фигня для перфекционистов, занятие, которым он никогда прежде себя не утруждал, потому что об этом заботился Мэтти.
— Нет, — ответил Кобб. — Вернусь в свой загородный дом. Надо кучу всего записать.
— Чувак, да ты полон энтузиазма. Похоже, быть мертвецом — очень полезно для вдохновения. Здорово разгоняет кровь, да?
Кобб наградил парня колким взглядом. Потом отступил на шаг и уставился в темноту. Когда он улыбнулся, черепообразный оскал на его костлявом лице заставил звукорежиссера содрогнуться.
— Будто заново родился, — сказал Кобб.
Спасен
(Поппи З. Брайт и Криста Фауст)
Поппи и я встретились в тайском подростковом борделе в 1986 году. Оказалось, что у нас много общего, и мы решили завоевать мир. Поппи и я очень по-разному пользуемся языком и сочиняем истории, но наши стили изложения странным образом дополняют друг друга. Нам удается друг друга предвосхищать.
Криста Фауст
Мы с Кристой написали этот рассказ для «Новой Крови», антологии молодых писателей в стиле хоррор под редакцией позднего Майка Бейкера. Думаю, его можно считать нашим «несерьезным» сотрудничеством, а новеллу «Триады», вошедшую в «Откровения» Дага Уинтера — «серьезным». Доминатрикс, которая живет на двух побережьях, профессиональная танцорка свинга и валет мексиканского рестлинга Криста с тех пор опубликовала полный ультранасилия эротический роман «Контрол-фрик» (издательство «Masquerade Books»).
Поппи Брайт
— Понимаешь, — сказал Билли шлюхе. — Мне всегда хотелось...
Слова его подводили. Он полез в свою дорожную сумку и выложил люгер на исцарапанный пластик столешницы. Пистолет был покоен, как ломкая кучка мертвых насекомых в углу комнаты — но это насекомое слагалось из стальных механизмов и хитинового черно-синего блеска, готовое ожить по первому прикосновению. А его жало…
Его жало давало власть над миром.
— Я хочу... — удалось повторить ему, но от голоса остался лишь блеклый призрак.
Девушка вскинула синюшного оттенка глаза, ловя его взгляд. Очень медленно кивнула. Очень грустно улыбнулась.
Люгер достался ему по наследству — дедов военный трофей, артефакт из джорджийского, полного клаустрофобии детства Билли. Полуавтомат с шестидюймовым стволом, прицелом и резиновой отделкой в клеточку на рукояти — почти три фунта гладкой стали, набитой серебристыми пулями, словно смертоносный фрукт семечками. Раз в неделю дедушка разбирал его для чистки и смазки, не возражая против присутствия Билли, который торчал с торжественным видом у подлокотника его кресла и пристально наблюдал за каждым движением скрюченных дедушкиных пальцев, исполняющих сложный ритуальный танец с шомполом, мягкой тканью и густой мазью, с запахами металла и загадочного мужества.
— Видишь это? — однажды спросил дедушка, баюкая пистолет в огромных, покрытых синими венами руках. Даже в пять лет Билли понимал, что вопрос дурацкий — оружие было у него перед носом, разве нет? Если бы спрашивала мама, он бы так и ответил — и проследил бы, как она чопорно поджимает губы в неодобрении, которое всегда старалась скрыть. Логическое мышление досталось ему от отца, говорила она, а хиппушка-мама в логику не верила. Как, впрочем, и в оружие. Но деда Билли любил и потому лишь молча кивнул.