Но делать ничего, как оказалось, было не надо. В смысле писать картины. Требовалось всего ничего: поставить в правильном месте несколько штрихов правильного размера, которые в сумме превращались в подпись известного русского реалиста.
Для осуществления этой недолгой задачи мне были предоставлены обширные технические возможности. Шикарный набор старинных красок, лаков, разбавителей, даже кистей – вот ведь какие аккуратные люди! А что, выскочит какой-нибудь волосок из кисти, а анализ покажет, что синтетики в девятнадцатом столетии не водилось. Нет, при всей моей нелюбви к Жоржу, обеспечивает он меня отменно.
Но и я подошел к проблеме ответственно. Отчасти потому, что все привык делать добротно, отчасти потому, что, выбери я другой подход, мое будущее окажется более чем сомнительным.
Так что я не просто потренировался вначале подписывать, но и забацал по памяти небольшой пейзажик, дал ему подсохнуть (благо меня особо не торопили) и уже на нем тренировался предметно.
Чтобы краска подписи попала в «тело» живописи, пришлось использовать некоторые хитрости. Все мои заказы – на высокооборотную микродрель, локальные нагревательные устройства, кое-какую не оставляющую следов спецхимию – Жорж выполнял незамедлительно.
Зато и подписи на картинах получились такие, что, думаю, и сам Иван Иваныч признал бы их подлинными, случись ему проводить экспертизу собственных работ.
Да, самого главного-то не сказал! Все эти манипуляции я производил в городе Перпиньян, на юге Франции, у самой границы с Испанией. Из моих криминальных трех месяцев почти полный месяц я прожил именно здесь. Все расходы – за счет работодателя.
Свободного времени теоретически у меня нет – Жорж строго-настрого запретил покидать мастерскую. Но я ее все-таки покидаю, потому что мой страж – все тот же прежний здоровяк с поганой харей – охранял меня только первую неделю. Потом эти твари решили не тратиться на мою охрану, так как нашли у Вадика Оглоблина самое уязвимое место, мою Ленку, и доступно мне объяснили, что произойдет, если я начну «козлить», как они выразились.
В результате монстр уехал на родину, а я остался во Франции, почти свободный, так как Жорж наведывается нечасто.
Да и вообще, после того, как мавр сделал свое дело, они просто ждут, когда кончится путевка – теоретически я отдыхаю в пансионате «Соль мар». Поэтому половину времени я провожу в мастерской, пишу свои «экспрессии», которые в этом буйстве солнца возникают на полотне буквально сами, почти без моей помощи, а вторую половину – ухожу в прогулки по городу и к морю.
Правда, ни особой французскости, ни тем более испанскости я в городке не вижу. Скорее он похож на арабский поселок, чем на французский. Половина девчонок обмотана платками-хиджабами, и если так дальше пойдет, то и вторая половина вскорости обмотается паранджой.
Впрочем, старушка-Европа, сама себя уделавшая своей политкорректностью, всего-навсего получила то, за что боролась. Но все равно как-то не по себе, когда во французском городке на тихой улочке вообще не слышишь французского. А впрочем, бог с ним, это их проблемы, а не мои. У меня и своих достаточно.
Сегодня ездил на велосипеде (он тоже стоит в мастерской) на загородный пляж. Поплавал в море, повалялся под солнцем. Потом прислонился к валуну и стал мягким карандашом набрасывать силуэты окрестных девчонок. Их там было несколько, некоторые с парнями, некоторые сами по себе. Все в основном молодые, народ постарше предпочитал песчаные пляжи, а здесь была галька. И тусовались тут девчонки почти исключительно европейского происхождения.
Я рисовал их фигуры, обтянутые крошечными плавками попы, мокрые после моря спины и груди. А потом, перед тем, как идти домой, пересмотрел листки и ахнул: на всех рисунках рука машинально изобразила мою Ленку. Валуны были местные. Пароход на горизонте был натуральный. А женская модель – только одна, и та из моего подсознания.
Вот забавная вещь! Надо будет сохранить листки, показать любимой. Ей будет приятно.
Нет, с инстинктами у меня все нормально. Вон идет мимо загорелая темноволосая девчонка лет двадцати. Красный купальничек скорее подчеркивает, чем скрывает. Бросила на меня хитрый взгляд – все ли отметил? Не волнуйся, красавица, тебя не заметить невозможно: ножки стройные, попка выпуклая. Вся в еще не высохших после купания каплях. От нее наверняка пахнет свежестью моря и молодости. И если бы представилась возможность – ну, например, решила бы она меня изнасиловать в тихом месте, – я бы, скорее всего, не смог долго сопротивляться. Но глаза бы закрыл, потому что и с открытыми видел бы перед собой свою Ленку.
Впрочем, эту часть моих рассуждений о любви я Ленке не расскажу. Может среагировать неадекватно, точнее, болезненно для меня.
Я стал собирать разбросанные рядом листки – девчонка еще разок обернулась посмотреть на произведенное впечатление. Я улыбнулся ей, встал и пошел к велосипеду, оставленному в пределах видимости, но поближе к дороге. Затылком ощутил еще один долгий взгляд. Ну что, догонит меня? Впереди была вполне симпатичная рощица. Там бы на меня и напала.
Я уже дошел до велосипеда, но сексуальной атаки так и не последовало. Жаль, ну да ладно. Зато я сохранил верность любимой. Несмотря ни на что, можно сказать.
Я залез на велик и закрутил педалями. И уже через полчаса входил в ставшую почти родной мастерскую.
Сразу зачесались руки что-нибудь сотворить. Они у меня всегда на это чешутся, если есть чем и на чем оставить след. Но тут еще одно чувство пришло: острое желание выпустить из души нечто созревшее. Когда я такое чувствую, никогда не знаю, что появится на холсте или бумаге. Но пока не появится – покоя не будет. Точь-в-точь как женщина с началом родовых схваток. Остановить теоретически можно, но бесперспективно …
Решаю расправиться со «схватками» побыстрее и закрепляю на планшете лист акварельной бумаги. Еще мне понадобится перо, черная тушь, акварельные краски.
Руки начинают действовать. Я примерно представляю, чего хочу, но вряд ли смогу выразить это словами.
Я начинаю рисунок пером.
Нет, не годится.
Беру кисть. Самую плохую – твердую, наверное, из свиной щетины, более ни на что не пригодную. Но сейчас мне нужна именно она. Опять-таки словами бы не сумел объяснить почему.
Макаю кисть в тушь.
Вот так – то, что хотел. Хотя чего именно хотел, пока сам не пойму.
Пять минут – и фигуры очерчены.
Теперь – акварель. Не по-сырому, мягкость мне сейчас не нужна.
Я работаю кистью, мои аккумуляторы щедро отдают энергию.
Рисунок почти закончен. Я смотрю на него. Да, я хотел изобразить именно это. Но не так !
Черт подери, как объяснить самому себе ярость от того, что твои руки не могут выполнить то, что твой мозг не смог приказать!
Во завернул! Сам бы не понял, если б такое где-нибудь прочел. Но холодную ярость я чувствую в полной мере.
И тут озарило!
Я видел на полке морилку. Да, это не краска. Но именно она мне и нужна. Вот что советовал моим рукам мой мозг. С годами, надеюсь, эти две части моего тела начнут понимать друг друга лучше.
Я хватаю коричневую морилку и начинаю орудовать все той же жесткой кистью. Потом еще подрабатываю тушью и совсем немного – акварелью по сухой бумаге.
А вот теперь больше не нужно ничего. Теперь схватки перешли в роды, и ребенок увидел свет. Хороший ли, плохой – он уже родился, и его жизнь далее имеет самостоятельное значение.
С листа бумаги на меня глядит нервно очерченная фигура женщины. Нет, глядит она, конечно, не на меня. Глядит она на своего сыночка, чье беззащитное тельце лежит перед ней. И даже не на него, а сквозь него. Она прикрывает его руками и думает о будущем.
«Что будет?» – так бы можно было это назвать. Хотя можно и никак не называть. Все уже сказано на листе. И подписано моим именем.
Я смотрю на то, что только что наваял, и ничего не понимаю. Ходил на пляж, нежился на солнце, рисовал девичьи попки. Мечтал о том, чтоб кто-нибудь симпатичный меня в рощице изнасиловал. Потом начались роды, и родилось вот это.
Забавно. Непонятно. Но мне нравится. Чертовски нравится. Причем процесс нравится всегда, результат – изредка. Как сегодня.
Я сижу в кресле, смотрю на прикнопленный к стене рисунок и думаю о том, что я все-таки гений. Кроме всего прочего, это единственное объяснение тому факту, что такая красивая, умная и обеспеченная девчонка, как Ленка, полюбила такого придурка, как я. Полюбила вплоть до разрыва с близкими, не одобрившими столь чудовищный мезальянс.
Мне спокойно и хорошо. Я хватаю всей душой это спокойствие, потому что знаю его недолготу. Скоро оно закончится, и все пойдет по новой, пока когда-то – никогда не известно когда – вновь не почувствуешь себя гением.
Так что я тороплюсь вдохнуть это райское и заслуженное спокойствие полной грудью. Как же хорошо жить на свете художником!
Додумать эту розовую мысль не удается, потому что в мастерскую вваливается Жорж и рявкает:
– Собирайся, уезжаем!
Вот же ублюдок! Куда мы уезжаем на ночь глядя? Месяц не торопились, теперь же – тараканьи бега.
А он носится по комнатке, заглядывая во все шкафы.
– Что вы ищете? – вежливо спрашиваю я.
– Тебя забыл спросить, – столь же вежливо отвечает он.
Вот же сучок! Точнее, с учетом его всегдашней напомаженности, сучка.
А он уже тащит к камину найденную в шкафу папку. Там какие-то бумаги. Вываливает их в камин, заодно добавляет бумаг из портфеля. Поливает все жидкостью для розжига угля и чиркает длинной каминной спичкой. Черт с ним, это его дела.
Я собираю вещички, благо все они влезают в одну сумку. Очень жаль оставлять здесь материалы и краски, но, надеюсь, это заберут с собой помощники Жоржа – один такой несколько раз наведывался.
Последними укладываю в сумку свернутые в рулон холсты с моими «экспрессиями».
– Это у тебя что? – спрашивает работодатель, управившись с камином.
– Мои работы, – честно отвечаю я.
– Покажи.
Я разворачиваю холсты. На них – пляж, домишки, жаркая южная жизнь. Это никаким образом не реализм. Но, конечно, и не абстракция – натуру вполне можно признать.
Тут только я сообразил, что этот факт и есть смертный приговор моим работам. Ублюдок вновь аккуратно свернул холсты в рулон, а уж потом засунул его в камин. Чтоб лучше горело, еще разок полил жидкостью.
Это только рукописи не горят. Холсты горят, даже очень. И почти без копоти, благо тяга в камине отменная.
Из пяти работ одну, неудачную, я собирался записать поверху, три мне нравились, а одна была гениальной. Вот же ссссссука! Хочется плакать, как маленькому.
Слава богу, сегодняшнюю картинку он счел за декор мастерской. Благо на ней никаких следов пляжа и местной натуры.
Уходя, я обернулся и вновь посмотрел на нее.
И все равно я гений! Улучив момент, сорвал картинку и быстро спрятал в сумку.
Еще бы, как этой женщине знать, что с нами со всеми будет …
Глава 11
Первый сон Бакенщика. Падение Города
Место:юго-восточное Средиземноморье.
Время:три тысячелетия до точки отсчета.
Бакенщику никогда не снились сны. Ни маленькому, ни взрослому. А если и снились, то, проснувшись, уже не помнил ничего, то есть как будто и не снились. А тут видел все ясно, как в кино.
Нет, с кино сравнение неправильное. Может, с кино будущего, когда не только смотрят на чужую жизнь, но и участвуют в ней. Потому что Бакенщик, несомненно, участвовал. Хоть и не в качестве действующего лица. Был, так сказать, невидимым присутствующим наблюдателем.