Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
– Как ты думаешь,– спросила Вика,– в следующей жизни у меня будут такие же волосы или другие?
Вика получилась у нас светленькой.
– В следующей жизни ты вообще можешь оказаться лягушкой, если будешь вести себя кое-как!
– Ну, а если я буду снова человеком,– поморщилась она от моей дешевой дидактики.– Какие у меня будут волосы?
– Любые. Никто не знает. Может, ты вообще родишься курчавой негритянкой… или индианкой…
– Но если я буду негритянкой, то это буду уже не я?!
– Конечно!
– Тогда это просто глупо!
– Что именно?
– Хорошо себя вести, прилежно учиться, помогать маме… А волосы твои достанутся какой-нибудь негритянке!
Поздно вечером позвонил Пековский, чего давно уже не случалось. Трубку, естественно, сняла Вера Геннадиевна, нетерпеливо ожидавшая звонка своей подружки-сплетницы. Но и с Пековским у нее нашлись общие темы. Ворковали они долго, и по тому, как моя благоверная охала, вздыхала и похохатывала, я догадался, что Пеке от меня что-то нужно. Наконец к нагревшемуся аппарату был допущен и я. Пековский с заливистым смехом вспомнил сегодняшнее собрание, передразнивая возмущенные бормотания нашего полуживого директора, а потом заверил, что искренне рад за меня и даже готов помочь с оформлением документов.
– Сам ты не успеешь,– предупредил он.– Неси шесть фотографий для загранпаспорта. Не перепутай – для загранпаспорта, в овале. Заполняй анкеты. Остальное я беру на себя. Жаль, если никто не поедет – все-таки Париж!
– Спасибо! – ответил я таким тоном, дабы он понял: мне за тридцать, и я давно усвоил, что просто так на этой земле ничего не делается.
– Ерунда! – засмеялся он.– Мы же давние друзья. ..
– Давнишние… – на всякий случай уточнил я.
– Ну, если ты такой щепетильный,– посерьезнел Пека.– Я тебя тоже кое о чем попрошу…
– О чем?
– Узнаешь… Потом…
В последний раз он просил меня лет семь назад: речь шла о симпатичной и веселой практиканточке, чрезвычайно ему понравившейся. Я, конечно, не стал мешать, но у него все равно ничего не вышло, потому что девушку страшно смешила манера Пековского заглядывать в попутные зеркала и проверять незыблемость своего зачеса…
IV.
Пековский сдержал слово: документы были оформлены на удивление быстро и легко. Пара собеседований, пяток справок, трижды переписанная анкета, маленькая неразбериха с фотографиями – все это, как вы понимаете, просто пустяки. Кроме того, он настоял на том, чтобы профком, к радости скаредной супруги моей Веры Геннадиевны, оплатил мне не пятьдесят, как обычно, а сто процентов стоимости путевки, нажимая на то, что в поездку меня выдвинул коллектив – а значит, ее можно считать одноразовым общественным поручением. «Какой благородный мужчина!» – взволнованно шептали собравшиеся перекурить алгоритмовские дамы, когда Пековский, обдав их волной настоящего «Живанщи», деловито проходил по коридору. «Что же он за все это у меня попросит?» – гадал я.
Организационно-инструктивное собрание нашей спецтургруппы происходило в белокаменном городском доме политпросвета, в просторной комнате для семинарских занятий, где все стены увешаны картинками из жизни Ленина, который, как известно, лучшие свои годы провел в дальних странах. За полированным преподавательским столом капитально возвышался руководитель нашей спецтургруппы товарищ Буров – человек с малоинформативным лицом и райсоветовским флажком в петличке, сразу дающим понять, какое положение занимает его обладатель в обществе,– так же, как размер палочки, продетой сквозь ноздрю, определяет иерархию папуаса в племени чу-му-мри. Товарищ Буров, очевидно, лишь недавно научился говорить без бумажки и потому изъяснялся медленно, но весомо. Он так и отрекомендовался: «Руководитель специализированной туристической группы товарищ Буров». И хотя я с детства люблю давать людям разные забавные прозвища, в данном случае пришлось, открыв блокнот, записать кратко и уважительно:
1. Товарищ Буров – рукспецтургруппы.
А возле нашего могущественного начальника, изнывая от подобострастия, вился довольно-таки молодой человек, одетый с той манекенской тщательностью и дотошностью, которая лично у меня всегда вызывает смутное предубеждение. Похожие ребята на разных там встречах в верхах, протокольно улыбаясь, услужливо преподносят шефу «паркер» или нежно прикладывают пресс-папье к исторической подписи. Но у заместителя руководителя спецтургруппы Сергея Альбертовича – а это был именно он – улыбка напоминала внезапный заячий испуг, что, видимо, резко сказалось на его карьере: какой-то референт в каком-то обществе дружбы с какими-то там странами,– представил его нам товарищ Буров.
Я немного подумал и записал в блокноте:
2. Друг Народов, замрукспецтургруппы.
Я огляделся: в комнате, кроме меня и руководства, сидело еще пять человек – четверо мужчин и одна женщина. В проходе, между столами, виднелась ее наполненная хозяйственная сумка, и женщина явно нервничала, так как инструктивное собрание все никак не начиналось, а ей, очевидно, нужно было поспеть в детский сад и забрать ребенка еще до того, как молоденькие воспитательницы, торопящиеся домой или на свидание, начнут с ненавистью поглядывать на единственного оставшегося в группе подкидыша. А может быть, подумал я, она торопится, чтобы забрать ребенка не из детского сада, а из школы, из группы продленного дня? Трудно сказать наверняка: блондинки иногда выглядят моложе своих лет.
– А кого ждем? – решил я прояснить обстановку.
– Вопросы будете задавать, когда я скажу! – сурово оборвал товарищ Буров.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
Около автобуса, уставившись на часы, как судья на секундомер, караулил Друг Народов. Кажется, он был очень разочарован, что мы с Аллой пришли вовремя. Все были с покупками. В глаза бросался Гегемон Толя, одетый в новый белый аленделонистый плащ и галстук, выбранный для него Пилой Суринамской, которая, в свою очередь, нежно поглядывала на стоявшую у ее ног сумку, раздувшуюся, как свиноматка. Спецкор держал между колен аккуратно упакованные горные лыжи. Товарищ Буров был при коробке с телевизором, стоившим, по моим понятиям, тысячи полторы, а то и две. Поэт-метеорист, занявший у мадам Лану под премию пятнадцать франков, прикладывался к пузатенькой бутылочке…
Опоздал Торгонавт. Он был бледен, словно человек, из которого трехведерным шприцем вытянули всю кровь.
– Почему вы опоздали? – грозно спросил товарищ Буров.
Торгонавт поглядел на него умирающим взором и всхлипнул.
– Вы потеряли паспорт? – встревожился рукспецтургруппы.
– Нет… – помотал головой Торгонавт.
– А что случилось? – вмешался Друг Народов.– Была провокация?
– Не-ет… Я… купил себе пиджак за сто пятьдесят франков… А в другом магазине такой же стоил сто десять…
Эта душераздирающая информация вызвала единодушное чувство сострадания, и несчастный Торгонавт не был лишен советского гражданства.
XVI.
Вечером, после ужина, провели планерку, посвященную итогам дня и предстоящему посещению пригородного района Парижа, где у власти коммунисты. Поскольку после посещения муниципалитета, спичечной фабрики и лицея планировался товарищеский обед с участием активистов местного отделения ФКП, товарищ Буров предложил Поэта-метеориста с собой не брать…
– Жалко! – возразила Алла.– Все-таки последний день в Париже. Пусть пообещает, что не будет пить!
В ответ Поэт-метеорист обозвал нас всех помойными чайками, сказал, что в гробу видал этот наш подпарижский райком партии и что если мы будем на него давить, то он выберет свободу, а нас всех за это по возвращении удавят. Затем он решительно потребовал взаймы у. Гегемона Толи десять франков, тот, растерявшись от неожиданности, дал – и, обретя вновь гордую алкогольную автономию, Поэт-метеорист в сопровождении своей верной Пейзанки покинул штабной номер.
Когда всех отпустили, Друг Народов с видом подлого мультипликационного зайца сказал:
– А вот Гуманкова попрошу остаться! Товарищ Буров неподвижно сидел в кресле, и на его лице застыло апокалипсическое выражение. Заместитель же ходил по номеру решительными шагами и высказывал от имени руководства спецтургруппы резкое неудовольствие по поводу моего безобразного и антиобщественного поведения.
– Постоянные нарушения дисциплины! Постоянные высказывания с душком!..
– С каким душком? – уточнил я.
– Не прикидывайтесь! И не берите пример с вашего соседа! Он журналист. А вы? Кто вы такой? И что вы себе позволяете?!
– А что я себе позволяю? – Пугливая предусмотрительность подсказывала, что чем дольше мне удастся прикидываться полудурком, тем лучше.
– Вы, кажется, женаты? – вступил в разговор товарищ Буров.
– Вы, кажется, тоже? – не удержался я.
– Прекратите хамить руководителю группы! – взвизгнул Друг Народов.– Мы обо всем сообщим в вашу организацию! Вы понимаете, чем все это для вас кончится?
– А у меня еще ничего и не начиналось…
– Подумайте о последствиях, Гуманков! – пригрозил замрукспецтургруппы. – Шутите с огнем!
– Не надо меня пугать! – взорвался я.– Что вы у меня отнимете? Компьютер? А кто тогда будет вашу икру считать?
– Какую икру?
– Красную и черную…
– Опять хамите! – Друг Народов топнул ногой и растерянно глянул на товарища Бурова.
– Не понимает! – медленно определил ситуацию рукспецтургруппы. – В Союзе мы ему объясним…
– Вы понимаете, что станете невыездным?! – в отчаянии крикнул Друг Народов.
Как человек на 90% состоит из воды, так моя ответная фраза примерно на столько же состояла из полновесного нецензурного оборота, необъяснимым образом извергнувшегося из глубин моей генетической памяти. Именно оттуда, ибо целого ряда корнесловии, особенно поразивших моих хулителей, я раньше и сам никогда не слыхал…
В коридоре меня терпеливо ожидал Диаматыч.
– Посовещались? – заискивающе спросил он.
– Вот именно. А вас я, кажется, предупреждал…
– Простите, я хотел только доложить, что вернулся своевременно…
– Хорошо. Что еще?
– Еще я бы советовал вам повнимательнее присмотреться к Поэту. Мне кажется…
– Меры уже приняты! – резко ответил я и уставился ему в переносицу.– Что еще?
– Просьба! – ответил Диаматыч, вытягивая руки по швам.
– Говорите!
– Можно я завтра еще раз с ними встречусь?
– Пользуетесь моим хорошим отношением!..
– Последний раз! – взмолился он.– Поймите меня правильно!
– Ладно. О возвращении доложите!
…Спецкор, выслушав мой рассказ о стычке с товарищем Буровым, сказал, чтобы я не обращал внимания на этого бурбона, так как ни один руководитель не заинтересован в привлечении внимания к поездке. Мало ли что может всплыть? Вдруг выяснится, что один из членов группы занимался незаконной продажей икры, принадлежащей не только ему, но и руководству? Или всплывут на поверхность некоторые подробности морального разложения и злоупотребления общественными финансовыми и алкогольными фондами? Так что все эти обещания
– направить письмо на работу, сделать невыездным – страшилки для слабонервных. И вообще, если он, этот горкомовский пельмень, хоть что-нибудь вякнет, Спецкор такое напишет о нем, что строгач с занесением покажется товарищу Бурову самой большой его жизненной удачей! Потом мой великодушный сосед демонстрировал свои чудесные пластиковые лыжи, обещал как-нибудь взять меня в горы и сделать из меня же настоящего мужчину. В заключение Спецкор заявил, что если бы ему предложили выбирать между горными лыжами и красивыми женщинами, то он, не колеблясь, выбрал бы лыжи, ибо два этих удовольствия даже нельзя сравнивать…