Покрайней мерепроводилась какая-товысшаяинеобыкновенно
благороднаямысль.Говорилипотом,чтопродолжениеисследованиябыло
поспешнозапрещено,ичтодажепрогрессивныйжурналпострадалза
напечатанную первую половину. Очень могло это быть, потому что чего тогда не
было? Но в данномслучаевероятнее, что ничегоне было, ичто авторсам
поленился докончить исследование. Прекратил жеон свои лекций об аравитянах
потому,чтоперехвачено былокак-то и кем-то(очевидно,из ретроградных
враговего)письмоккому-тосизложениемкаких-то"обстоятельств";
вследствиечегокто-то потребовал от негокаких-тообъяснений.Не знаю,
верно ли,но утверждали еще,что в Петербурге было отыскано в тоже самое
времякакое-тогромадное,противоестественноеипротивогосударственное
общество,человекв тринадцать, и чутьне потрясшее здание. Говорили, что
будтобы они собирались переводить самого Фурье. Как нарочно вто же самое
время вМоскве схвачена была и поэма Степана Трофимовича, написанная им еще
лет шесть до сего, вБерлине,всамой первой его молодости, и ходившая по
рукам,в списках, между двумя любителямииу одного студента.Этапоэма
лежит теперь иу меня в столе; я получилее, не далее как прошлого года, в
собственноручном, весьма недавнемсписке, от самогоСтепана Трофимовича, с
его надписьюи в великолепном красномсафьянном переплете.Впрочем она не
без поэзии идажене безнекотороготаланта; странная, но тогда (то-есть
вернее в тридцатые годах) в этом роде часто пописывали. Рассказать жесюжет
затрудняюсь, ибо по правде ничегов нем не понимаю. Это какая-то аллегория,
влирико-драматической форме инапоминающаявторуючастьФауста.Сцена
открывается хором женщин, потом хором мужчин, потом каких-то сил, и вконце
всего хором душ, еще не живших, но которым очень бы хотелось пожить. Все эти
хоры поют о чем-то очень неопределенном, большею частию о чьем-то проклятии,
но соттенкомвысшегоюмора. Носцена вдругпеременяется,инаступает
какой-то "Праздник жизни" на которомпоют даже насекомые, является черепаха
скакими-толатинскими сакраментальнымисловами, и даже,еслиприпомню,
пропелочем-то один минерал, - то-есть предмет ужевовсе неодушевленный.
Вообщежевсепоютбеспрерывно,аеслиразговаривают,токак-то
неопределеннобранятся, но опять-таки с оттенком высшего значения.Наконец
сцена опятьпеременяется, иявляетсядикое место,а между утесами бродит
один цивилизованный молодой человек, который срывает и сосет какие-то травы,
и на вопрос феи:зачем он сосетэти травы? ответствует, что он, чувствуя в
себе избыток жизни, ищет забвенияинаходитего всоке этих трав; но что
главное желаниеего, поскорее потерять ум (желание может бытьи излишнее).
Затемвдруг въезжает неописаннойкрасотыюношана черном коне, иза ним
следует ужасное множество всех народов. Юноша изображает собою смерть, а все
народы еежаждут.
Затемвдруг въезжает неописаннойкрасотыюношана черном коне, иза ним
следует ужасное множество всех народов. Юноша изображает собою смерть, а все
народы еежаждут. И наконец уже всамойпоследней сцене вдругпоявляется
Вавилонская башня, и какие-тоатлеты ее наконецдостраивают с песней новой
надежды,и когда уже достраиваютдо самого верху,тообладатель, положим
хотьОлимпа,убегаетвкомическомвиде,адогадавшеесячеловечество,
завладев егоместом, тотчас женачинает новую жизнь с новым проникновением
вещей.Ну,вотэту-топоэмуи нашлитогда опасною.Я, в прошлом году,
предлагалСтепануТрофимовичуее напечатать, за совершенноюее,внаше
время,невинностью,ноон отклонил предложение с видимым неудовольствием.
Мнение о совершенной невинности ему не понравилось, и я даже приписываю тому
некоторую холодность его со мной, продолжавшуюся целых два месяца. И что же?
Вдруг, и почти тогда же как я предлагал напечататьздесь,-печатают нашу
поэмутам,то-есть заграницей,водном из революционныхсборников,и
совершенно без ведомаСтепана Трофимовича. Он был сначала испуган, бросился
к губернатору, и написал благороднейшее оправдательноеписьмо вПетербург,
читалмнеегодва раза,но неотправил,не зная кому адресовать. Одним
словом, волновалсяцелый месяц; ноя убежден,чтов таинственных изгибах
своего сердцабылпольщеннеобыкновенно. Он чутьнеспадс экземпляром
доставленногоему сборника,а днем пряталего под тюфяк и дажене пускал
женщину перестилать постель,и хоть и ждалкаждый день откуда-токакой-то
телеграммы, но смотрел свысока. Телеграммы никакой не пришло. Тогда жеон и
со мной примирился, что и свидетельствует о чрезвычайной доброте еготихого
и незлопамятного сердца.
II.
Яведь не утверждаю, чтоон совсем нискольконепострадал;ялишь
убедился теперь вполне, что онмог бы продолжать о своих аравитянах сколько
емуугодно, дав только нужныеобъяснения.Но он тогдасамбициозничал и с
особенною поспешностью распорядился уверитьсебя раз навсегда,что карьера
егоразбита на всю егожизнь"вихремобстоятельств". А если говорить всю
правду, тонастоящею причинойпеременыкарьеры было ещепрежнее иснова
возобновившеесяделикатнейшеепредложениеемуотВарварыПетровны
Ставрогиной, супруги генерал-лейтенантаизначительной богачки, принять на
себя воспитание и всЈ умственное развитие ееединственного сына, в качестве
высшегопедагога и друга,неговоря ужеоблистательном вознаграждении.
Предложение этобыло сделано ему в первый раз ещев Берлине, и именно в то
самое время, когдаон в первыйраз овдовел. Первою супругой его былаодна
легкомысленнаядевица изнашейгубернии, накоторойонженился в самой
первойиещебезрассуднойсвоеймолодости,и кажется,вынессэтою,
привлекательноювпрочем, особой многогоря, за недостаткомсредствкее
содержанию, исверхтого, по другим,отчасти уже деликатным причинам.