Как только ударял в Киеве поутру довольно звонкий семинарскийколокол,
висевший у ворот Братского монастыря, то уже со всего города спешили толпами
школьники и бурсаки. Грамматики, риторы, философы и богословы,стетрадями
под мышкой, брели в класс. Грамматики были еще очень малы; идя, толкали друг
друга и бранились между собою самым тоненьким дискантом; они были всепочти
в изодранных или запачканных платьях, икарманыихвечнобылинаполнены
всякоюдрянью;как-то:бабками,свистелками,сделаннымиизперышек,
недоеденным пирогом, а иногда даже ималенькимиворобьенками,изкоторых
один, вдруг чиликнув среди необыкновенной тишины в классе, доставлялсвоему
патрону порядочные пали в обе руки, а иногда и вишневыерозги.Риторышли
солиднее: платья у них были часто совершенно целы, но затоналицевсегда
почти бывало какое-нибудь украшение в видериторическоготропа:илиодин
глаз уходил под самый лоб, или вместо губы целыйпузырь,иликакая-нибудь
другая примета; эти говорили и божились между собою тенором. Философыцелою
октавою брали ниже: в карманах их, кроме крепких табачныхкорешков,ничего
не было. Запасов они не делали никаких и все, что попадалось, съедалитогда
же; от них слышалась трубка и горелка иногда так далеко, что проходивший ми-
мо ремесленник долго еще, остановившись, нюхал, как гончая собака, воздух.
Рынок в это время обыкновенно только что начинал шевелиться, и торговки
с бубликами, булками, арбузными семечками и маковниками дергали наподхват за
полы тех, у которых полы были из тонкогосукнаиликакой-нибудьбумажной
материи.
- Паничи! паничи! сюды! сюды! - говорили онисовсехсторон.-Ось
бублики, маковники, вертычки, буханци хороши! ей-богу, хороши! на меду! сама
пекла!
Другая, подняв что-то длинное, скрученное из теста, кричала:
- Ось сусулька! паничи, купите сусульку!
- Не покупайте у этой ничего: смотрите, какаяонаскверная-инос
нехороший, и руки нечистые.
..
Но философов и богословов они боялись задевать, потому чтофилософыи
богословы всегда любили брать только на пробу и притом целою горстью
По приходе в семинарию вся толпа размещалась по классам, находившимся в
низеньких, довольно, однако же, просторных комнатах с небольшимиокнами,с
широкимидверьмиизапачканнымискамьями.Класснаполнялсявдруг
разноголосными жужжаниями:авдиторывыслушивалисвоихучеников;звонкий
дискант грамматика попадал как раз в звон стекла, вставленноговмаленькие
окна, и стекло отвечало почти тем же звуком; в углугуделритор,которого
рот и толстые губы должны бы принадлежать, по крайнеймере,философии.Он
гудел басом, и только слышно было издали: бу, бу, бу, бу... Авдиторы, слушая
урок, смотрели одним глазом под скамью, где из кармана подчиненногобурсака
выглядывала булка, или вареник, или семена из тыкв.
Когда вся эта ученая толпа успевала приходить несколько ранее или когда
знали,чтопрофессорабудутпозжеобыкновенного,тогда,совсеобщего
согласия, замышляли бой, и в этом бою должны были участвоватьвсе,дажеи
цензора, обязанные смотреть за порядком инравственностиювсегоучащегося
сословия. Два богослова обыкновенно решали, как происходить битве: каждый ли
класс должен стоять за себя особенноиливседолжныразделитьсянадве
половины: на бурсу и семинарию. Во всяком случае, грамматики начинали прежде
всех, и как только вмешивались риторы, они уже бежали прочь и становились на
возвышениях наблюдать битву. Потом вступалафилософиясчернымидлинными
усами, а наконец и богословия, в ужасных шароварах испретолстымишеями.
Обыкновенно оканчивалось тем, что богословияпобивалавсех,ифилософия,
почесывая бока, была теснима вклассипомещаласьотдыхатьнаскамьях.
Профессор, входивший в класс и участвовавший когда-то сам в подобных боях, в
одну минуту, по разгоревшимся лицам своих слушателей, узнавал, чтобойбыл
недурен, и в то время, когда он сек розгами по пальцамриторику,вдругом
классе другой профессор отделывал деревянными лопатками по рукамфилософию.