Роман в шести частях с эпилогом
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел
из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и
медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту[2].
Он благополучно избегнул встречи с своею хозяйкой на лестнице. Каморка его
приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на
шкаф, чем на квартиру. Квартирная же хозяйка его, у которой он нанимал эту
каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже, в отдельной
квартире, и каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было проходить
мимо хозяйкиной кухни, почти всегда настежь отворенной на лестницу. И каждый раз
молодой человек, проходя мимо, чувствовал какое-то болезненное и трусливое
ощущение, которого стыдился и от которого морщился. Он был должен кругом хозяйке
и боялся с нею встретиться.
Не то чтоб он был так труслив и забит, совсем даже напротив; но с некоторого
времени он был в раздражительном и напряженном состоянии похожем на ипохондрию.
Он до того углубился в себя и уединился от всех, что боялся даже всякой встречи,
не только встречи с хозяйкой. Он был задавлен бедностью; но даже стесненное
положение перестало в последнее время тяготить его. Насущными делами своими он
совсем перестал и не хотел заниматься. Никакой хозяйки, в сущности, он не
боялся, что бы та ни замышляла против него. Но останавливаться на лестнице,
слушать всякий взор про всю эту обыденную дребедень, до которой ему нет никакого
дела, все эти приставания о платеже, угрозы, жалобы, и при этом самому
изворачиваться, извиняться, лгать, - нет уж, лучше проскользнуть как-нибудь
кошкой по лестнице и улизнуть, чтобы никто не видал.
Впрочем, на этот раз страх встречи с своею кредиторшей даже его самого поразил
по выходе на улицу.
"На какое дело хочу покуситься и в то же время каких пустяков боюсь! - подумал
он с странною улыбкой. - Гм... да... все в руках человека, и все-то он мимо носу
проносит, единственно от одной трусости... это уж аксиома... Любопытно, чего
люди больше боятся? Нового шага, нового собственного слова они всего больше
боятся... А впрочем, я слишком много болтаю. Оттого и ничего не делаю, что
болтаю. Пожалуй, впрочем, и так: оттого болтаю, что ничего не делаю. Это я в
этот последний месяц выучился болтать, лежа по целым суткам в углу и думая... о
царе Горохе. Ну зачем я теперь иду? Разве я способен на это? Разве это серьезно?
Совсем не серьезно. Так ради фантазии сам себя тешу; игрушки! Да, пожалуй что и
игрушки!"
На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса,
кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не
имеющему возможности нанять дачу, - все это разом неприятно потрясло и без того
уже расстроенные нервы юноши. Нестерпимая же вонь из распивочных, которых в этой
части города особенное множество, и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на
буднее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины. Чувство
глубочайшего омерзения мелькнуло на миг в тонких чертах молодого человека.
Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами,
темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен. Но скоро он впал как бы в
глубокую задумчивость, даже, вернее сказать, как бы в какое-то забытье, и пошел,
уже не замечая окружающего, да и не желая его замечать. Изредка только бормотал
он что-то про себя, от своей привычки к монологам, в которой он сейчас сам себе
признался.
В эту же минуту он и сам сознавал, что мысли его порою мешаются и что
он очень слаб: второй день как уж он почти совсем ничего не ел.
Он был до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы
днем выходить в таких лохмотьях на улицу. Впрочем, квартал был таков, что
костюмом здесь было трудно кого-нибудь удивить. Близость Сенной, обилие
известных заведений и, по преимуществу, цеховое и ремесленное население,
скученное в этих серединных петербургских улицах и переулках, пестрили иногда
общую панораму такими субъектами, что странно было бы и удивляться при встрече с
иною фигурой. Но столько злобного презрения уже накопилось в душе молодого
человека, что, несмотря на всю свою, иногда очень молодую, щекотливость, он
менее всего совестился своих лохмотьев на улице. Другое дело при встрече с иными
знакомыми или с прежними товарищами, с которыми вообще он не любил
встречаться... А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда
провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою
лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: "Эй ты, немецкий шляпник!" - и заорал во
все горло, указывая на него рукой, - молодой человек вдруг остановился и
судорожно схватился за свою шляпу. Шляпа эта была высокая, круглая,
циммермановская[3], но вся уже изношенная, совсем рыжая, вся в дырах и пятнах,
без полей и самым безобразнейшим углом заломившаяся на сторону. Но не стыд, а
совсем другое чувство, похожее даже на испуг, охватило его.
- Я так и знал! - бормотал он в смущении, - я так и думал! Это уж всего
сквернее! Вот эдакая какая-нибудь глупость, какая-нибудь пошлейшая мелочь, весь
замысел может испортить! Да, слишком приметная шляпа... Смешная, потому и
приметная... К моим лохмотьям непременно нужна фуражка, хотя бы старый блин
какой-нибудь, а не этот урод. Никто таких не носит, за версту заметят,
запомнят... главное, потом запомнят, ан и улика. Тут нужно быть как можно
неприметнее... Мелочи, мелочи главное!.. Вот эти-то мелочи и губят всегда и
все...
Идти ему было немного; он даже знал, сколько шагов от ворот его дома: ровно
семьсот тридцать. Как-то раз он их сосчитал, когда уж очень размечтался. В то
время он и сам еще не верил этим мечтам своим и только раздражал себя их
безобразною, но соблазнительною дерзостью. Теперь же, месяц спустя, он уже
начинал смотреть иначе и, несмотря на все поддразнивающие монологи о собственном
бессилии и нерешимости, "безобразную" мечту как-то даже поневоле привык считать
уже предприятием, хотя все еще сам себе не верил. Он даже шел теперь делать
пробу своему предприятию, и с каждым шагом волнение его возрастало все сильнее и
сильнее.
С замиранием сердца и нервною дрожью подошел он к преогромнейшему дому,
выходившему одною стеной на канаву, а другою в -ю улицу. Этот дом стоял весь в
мелких квартирах и заселен был всякими промышленниками - портными, слесарями,
кухарками, разными немцами, девицами, живущими от себя, мелким чиновничеством и
проч. Входящие и выходящие так и шмыгали под обоими воротами и на обоих дворах
дома. Тут служили три или четыре дворника. Молодой человек был очень доволен, не
встретив ни которого из них, и неприметно проскользнул сейчас же из ворот
направо на лестницу. Лестница была темная и узкая, "черная", но он все уже это
знал и изучил, и ему вся эта обстановка нравилась: в такой темноте даже и
любопытный взгляд был неопасен. "Если о сю пору я так боюсь, что же было бы,
если б и действительно как-нибудь случилось до самого дела дойти?.." - подумал
он невольно, проходя в четвертый этаж. Здесь загородили ему дорогу отставные
солдаты-носильщики, выносившие из одной квартиры мебель.