Он уже прежде знал, что
в этой квартире жил один семейный немец, чиновник: "Стало быть, этот немец
теперь выезжает, и, стало быть, в четвертом этаже, по этой лестнице и на этой
площадке, остается, на некоторое время, только одна старухина квартира занятая.
Это хорошо... на всякой случай..." - подумал он опять и позвонил в старухину
квартиру. Звонок брякнул слабо, как будто был сделан из жести, а не из меди. В
подобных мелких квартирах таких домов почти все такие звонки. Он уже забыл звон
этого колокольчика, и теперь этот особенный звон как будто вдруг ему что-то
напомнил и ясно представил... Он так и вздрогнул, слишком уж ослабели нервы на
этот раз. Немного спустя дверь приотворилась на крошечную щелочку: жилица
оглядывала из щели пришедшего с видимым недоверием, и только виднелись ее
сверкавшие из темноты глазки. Но увидав на площадке много народу, она ободрилась
и отворила совсем. Молодой человек переступил через порог в темную прихожую,
разгороженную перегородкой, за которою была крошечная кухня. Старуха стояла
перед ним молча и вопросительно на него глядела. Это была крошечная, сухая
старушонка, лет шестидесяти, с вострыми и злыми глазками, с маленьким вострым
носом и простоволосая. Белобрысые, мало поседевшие волосы ее были жирно смазаны
маслом. На ее тонкой и длинной шее, похожей на куриную ногу, было наверчено
какое-то фланелевое тряпье, а на плечах, несмотря на жару, болталась вся
истрепанная и пожелтелая меховая кацавейка. Старушонка поминутно кашляла и
кряхтела. Должно быть, молодой человек взглянул на нее каким-нибудь особенным
взглядом, потому что и в ее глазах мелькнула вдруг опять прежняя недоверчивость.
- Раскольников, студент, был у вас назад тому месяц, - поспешил пробормотать
молодой человек с полупоклоном, вспомнив, что надо быть любезнее.
- Помню, батюшка, очень хорошо помню, что вы были, - отчетливо проговорила
старушка, по-прежнему не отводя своих вопрошающих глаз от его лица.
- Так вот-с... и опять, по такому же дельцу... - продолжал Раскольников, немного
смутившись и удивляясь недоверчивости старухи.
"Может, впрочем, она и всегда такая, да я в тот раз не заметил", - подумал он с
неприятным чувством.
Старуха помолчала, как бы в раздумье, потом отступила в сторону и, указывая на
дверь в комнату, произнесла, пропуская гостя вперед:
- Пройдите, батюшка.
Небольшая комната, в которую прошел молодой человек, с желтыми обоями, геранями
и кисейными занавесками на окнах, была в эту минуту ярко освещена заходящим
солнцем. "И тогда, стало быть, так же будет солнце светить!.." - как бы
невзначай мелькнуло в уме Раскольникова, и быстрым взглядом окинул он все в
комнате, чтобы по возможности изучить и запомнить расположение. Но в комнате не
было ничего особенного. Мебель, вся очень старая и из желтого дерева, состояла
из дивана с огромною выгнутою деревянною спинкой, круглого стола овальной формы
перед диваном, туалета с зеркальцем в простенке, стульев по стенам на двух-трех
грошовых картинок в желтых рамках, изображавших немецких барышень с птицами в
руках, - вот и вся мебель. В углу перед небольшим образом горела лампада. Все
было очень чисто: и мебель, и полы были оттерты под лоск; все блестело.
"Лизаветина работа", - подумал молодой человек. Ни пылинки нельзя было найти во
всей квартире. "Это у злых и старых вдовиц бывает такая чистота", - продолжал
про себя Раскольников и с любопытством покосился на ситцевую занавеску перед
дверью во вторую, крошечную комнатку, где стояли старухины постель и комод и
куда он еще ни разу не заглядывал. Вся квартира состояла из этих двух комнат.
- Что угодно? - строго произнесла старушонка, входя в комнату и по-прежнему
становясь прямо перед ним, чтобы глядеть ему прямо в лицо.
Вся квартира состояла из этих двух комнат.
- Что угодно? - строго произнесла старушонка, входя в комнату и по-прежнему
становясь прямо перед ним, чтобы глядеть ему прямо в лицо.
- Заклад принес, вот-с! - И он вынул из кармана старые плоские серебряные часы.
На оборотной дощечке их был изображен глобус. Цепочка была стальная.
- Да ведь и прежнему закладу срок. Еще третьего дня месяц как минул.
- Я вам проценты еще за месяц внесу; потерпите.
- А в том моя добрая воля, батюшка, терпеть или вещь вашу теперь же продать.
- Много ль за часы-то, Алена Ивановна?
- А с пустяками ходишь, батюшка, ничего, почитай, не стоит. За колечко вам
прошлый раз два билетика внесла, а оно и купить-то его новое у ювелира за
полтора рубля можно.
- Рубля-то четыре дайте, я выкуплю, отцовские. Я скоро деньги получу.
- Полтора рубля-с и процент вперед, коли хотите-с.
- Полтора рубля! - вскрикнул молодой человек.
- Ваша воля. - И старуха протянула ему обратно часы. Молодой человек взял их и
до того рассердился, что хотел было уже уйти; но тотчас одумался, вспомнив, что
идти больше некуда и что он еще и за другим пришел.
- Давайте! - сказал он грубо.
Старуха полезла в карман за ключами и пошла в другую комнату за занавески.
Молодой человек, оставшись один среди комнаты, любопытно прислушивался и
соображал. Слышно было, как она отперла комод. "Должно быть, верхний ящик, -
соображал он. - Ключи она, стало быть, в правом кармане носит... Все на одной
связке, в стальном кольце... И там один ключ есть всех больше, втрое, с зубчатою
бородкой, конечно, не от комода... Стало быть, есть еще какая-нибудь шкатулка,
али укладка... Вот это любопытно. У укладок всё такие ключи... А впрочем, как
это подло все..."
Старуха воротилась.
- Вот-с, батюшка: коли по гривне в месяц с рубля, так за полтора рубля причтется
с вас пятнадцать копеек, за месяц вперед-с. Да за два прежних рубля с вас еще
причитается по сему же счету вперед двадцать копеек. А всего, стало быть
тридцать пять. Приходится же вам теперь всего получить за часы ваши рубль
пятнадцать копеек. Вот получите-с.
- Как! так уж теперь рубль пятнадцать копеек!
- Точно так-с.
Молодой человек спорить не стал и взял деньги. Он смотрел на старуху и не спешил
уходить, точно ему еще хотелось что-то сказать или сделать, но как будто он и
сам не знал, что именно...
- Я вам, Алена Ивановна, может быть, на днях, еще одну вещь принесу...
серебряную... хорошую... папиросочницу одну... вот как от приятеля ворочу... -
Он смутился и замолчал.
- Ну тогда и будем говорить, батюшка.
- Прощайте-с... А вы все дома одни сидите, сестрицы-то нет? - спросил он как
можно развязнее, выходя в переднюю.
- А вам какое до нее, батюшка, дело?
- Да ничего особенного. Я так спросил. Уж вы сейчас... Прощайте, Алена Ивановна!
Раскольников вышел в решительном смущении. Смущение это все более увеличивалось.
Сходя по лестнице, он несколько раз даже останавливался, как будто чем-то
внезапно пораженный. И наконец, уже на улице, он воскликнул:
"О боже! как это все отвратительно! И неужели, неужели я... нет, это вздор, это
нелепость! - прибавил он решительно. - И неужели такой ужас мог прийти мне в
голову? На какую грязь способно, однако, мое сердце! Главное: грязно, пакостно,
гадко, гадко!.. И я, целый месяц..."
Но он не мог выразить ни словами, ни восклицаниями своего волнения. Чувство
бесконечного отвращения, начинавшее давить и мутить его сердце еще в то время,
как он только шел к старухе, достигло теперь такого размера и так ярко
выяснилось, что он не знал, куда деться от тоски своей. Он шел по тротуару как
пьяный, не замечая прохожих и сталкиваясь с ними, и опомнился уже в следующей
улице.