Степан Фёдорович развернул бумажку и, как человек опытный и знающий «бумажное де-ло», внимательно, начав от штампа с номером и числом, стал рассматривать её.
Серёжа, снисходительно улыбаясь, уверенный в полновесной ценности документа, сверху вниз глядел на сощуренные глаза и наморщенный лоб Степана Фёдоровича.
Маруся и Женя в это время забыли о ссоре и понимающе переглянулись, тайком наблюдая за матерью.
Серёжа был главной привязанностью Александры Владимировны – его глаза, тревожный, по-взрослому сильный и по-детски непосредственный прямой ум, его застенчивость, соединён-ную со страстностью, детскую доверчивость, соединённую со скептицизмом, доброту и вспыль-чивость – всё это боготворила в нём Александра Владимировна. Как-то она сказала Софье Оси-повне:
– Знаешь, Соня, вот мы подошли к старости, покидаем жизнь, не мирный сад, а жизнь в огне, воина бушует, но я, старуха, по-прежнему так же страстно верю в силу революции, верю в победу над фашизмом, верю в силу тех, кто держит знамя народного счастья и свободы И мне кажется, что Сережа из этой породы. А он ведь, он дитя поколения. Вот за это я как-то особенно люблю его.
Но дело в том, что любовь Александры Владимировны к внуку была прежде всего безот-чётной, не рассуждающей и, следовательно, простой и настоящей любовью.
Эту любовь знали все близкие её, она трогала их, но и сердила; она вызывала бережное и в то же время ревнивое чувство, мак это часто бывает в больших семьях. Иногда дочери говорили с тревогой:
– Если с Сережей что-нибудь приключится, мама не переживёт.
Иногда говорили с сердцем:
– О господи, нельзя всё-таки так дрожать над этим мальчишкой!
Порой осуждали с насмешкой:
– Когда мама старается быть одинаковой и к Людмилиному Толе и к Серёже, у неё ничего не получается.
Степан Федорович передал бумажку Серёже и небрежно сказал:
– Филимонов подписал, ничего, я завтра поговорю с Петровым, и мы тебя устроим на Сталгрэс.
– Зачем? – спросил Серёжа. – Я ведь сам пошёл, меня не брали, нам сказали, что дадут не только лопаты, но и винтовки и переведут здоровых в строй.
– Так ты что это, сам, что ли, записался? – спросил Степан Фёдорович.
– Ну конечно.
– Да ты с ума сошёл, – сердито сказала Мария Николаевна. – Да ты подумал о бабушке, да ты знаешь, что она не переживёт, если, не дай бог, случится что-нибудь с тобой?
– Ведь у тебя паспорта ещё нет. Да вы видели дурака? – сказала Софья Осиповна.
– А Толя?
– Ну и что Толя? Толя на три года старше тебя. Толя взрослый человек. Толя призван ро-диной исполнять свой гражданский долг. Вот и Вера да разве я ей слово сказала? Придёт время, кончишь десятый класс, тебя призовут, никто слова тебе не скажет. Я поражаюсь, как записали его. Надрали бы уши...
– Там был один меньше меня ростом, – перебил Серёжа. Степан Федорович подмигнул Жене.
– Видали мужчину?
– Мама, а ты что молчишь? – спросила Женя.
Серёжа посмотрел на Александру Владимировну и негромко окликнул её:
– А, бабка?
Он один говорил с ней насмешливо и просто и часто с какой то смешной, трогательной снисходительностью спорил с ней. Даже старшая его тётка Людмила редко спорила с Алексан-дрой Владимировной, несмотря на властность характера и искреннюю уверенность в своей все-гдашней правоте во всех семейных делах.
Александра Владимировна быстро вскинула голову, точно за столом сидели её судьи, и произнесла:
– Делай, Серёжа, так, как ты... я.. – она запнулась, поднялась быстро из-за стола и пошла из комнаты.
На мгновенье стало тихо, и растроганная Вера, чьё сердце в этот день открылось для доб-рого сочувствия, сердито нахмурилась, чтобы сдержать слезы.
Ночью улицы города наполнились шумом.
Ночью улицы города наполнились шумом. Слышались гудки, пыхтение автомобильных моторов, громкие окрики.
Шум этот был не только велик, но и тревожен. Все проснулись, лежали молча, прислуши-ваясь и стараясь понять, что происходит.
Вопрос, волновавший сердца разбуженных ночным шумом людей, был в ту грозную пору один: не прорвались ли где-нибудь немцы, не ухудшилось ли внезапно положение, не ухолят ли наши и не пришло ли время среди ночи одеться, торопливо схватить узел с вещами и уйти из дому. А иногда леденящая тревога сжимала сердце: «А что, собственно, за шум, что за невнят-ные голоса, а вдруг воздушный десант?»
Женя, спавшая в одной комнате с матерью, Софьей Осиповной и Верой, приподнялась на локте и негромко сказала:
– Вот так в Ельце с нашей бригадой художников было: проснулись – а на окраине немцы! И никто нас не предупредил.
– Мрачная ассоциация, – сказала Софья Осиповна. Они слышали, как Маруся, оставившая дверь открытой, чтобы в случае бомбёжки легче было всех разбудить, сказали:
– Степан, что за скифское спокойствие, ты спишь, ведь надо узнать!
– Да не сплю я, тише, слушай! – шёпотом сказал Степан Фёдорович.
Под самым окном зарокотала машина, потом вдруг мотор заглох, и чей то голос, столь яв-ственно слышный, точно он раздавался в комнате, произнес:
– Заводи, заснул, что ли? – и добавил несколько слов, которые заставили женщин на мгно-вение потупиться, но не оставили никаких сомнении в том, что произносил эти слова раздосадованный русский человек.
– Звук благодатный, – сказала Софья Осиповна. И все вдруг облегчённо заговорили.
– Это все Женя со своим Ельцом, – слабым голосом сказала Маруся. – У меня и сейчас ещё боль в сердце и под лопаткой...
Степан Фёдорович, смущённый тем, как он только что взволнованно шептался с женой, многословно и громко стал объяснять!
– Да откуда? Нелепо же, ерунда ведь! От Калача до нас сплошная железобетонная оборона. Да и в случае чего, мне бы немедленно позвонили. Что ж вы думали, так это делается? Ой, бабы вы бабы, одно слово – бабы!
– Да, конечно, хорошо, и все пустяки, но я подумала: вот так именно это бывает, – тихо сказала Александра Владимировна.
– Да, мамочка, именно так, – отозвалась Женя. Степан Федорович накинул на плечи плащ и, пройдя по комнате, сдёрнул маскировку и распахнул окно.
– Открывается первая рама, и в комнату шум ворвался, – сказала Софья Осиповна и, при-слушавшись к пестрому гулу машин и голосов, заключила. – И благовест ближнего храма, и го-лос народа, и шум колеса.
– Не шум колеса, а стук колеса, – поправила Мария Николаевна.
– Нехай будет стук, – сказала Софья Осиповна и всех рассмешила этими словами.
– Много легковых, «эмки», есть «зисы-101», – говорил Степан Фёдорович, вглядываясь в улицу, освещённую неясным светом луны.
– Наверно, подкрепления на фронт идут, – сказала Мария Николаевна
– Нет, пожалуй, наоборот, не похоже, что к фронту, – ответил Степан Федорович Он вдруг предостерегающе поднял палец и сказал – А ну, тише!
На углу стоял регулировщик, и к нему то и дело обращались проезжавшие. Говорили они негромко, и слов разобрать было нельзя. На все вопросы регулировщик отвечал взмахом флажка, указывая маршрут легковым машинам и грузовикам, на которых громоздились столы, ящики, табуретки и складные кровати. На грузовиках сонно покачивались в такт движению закутанные в шинели и плащ-палатки люди. Возле регулировщика остановился «зис 101», и разговор вдруг стал явственно слышен Степану Федоровичу.
– Где комендант? – спросил густой медленный голос.
– Вам коменданта города?
– На что мне твоего коменданта города, мне нужно знать, где разместился комендант шта-ба фронта?
Степан Фёдорович не стал дольше слушать.