Со-фья Осиповна говорила отрывисто, хмуря брови, и, по рассказам подруг Веры, работавших в том госпитале, где Софья Осиповна заведывала хирургическим отделением, её побаивались не только санитары и сестры, но и врачи. Она и до войны работала хирургом – может быть, вообще характер её подходил для этой профессии, а профессия в свою очередь наложила некоторую печать на характер. Она участвовала в качестве врача во многих экспедициях академии то на Камчатке, то в Киргизии, два года прожила на Памире.
Софья Осиповна вставляла в разговор киргизские в казахские слова, и Вера и Сережа за те несколько недель, что она жила у Шапошниковых, переняли у нее эту манеру и вместо «ладно» говорили «хоп», вместо «хорошо» – «джахши».
Она любила музыку и стихи и обычно, придя с суточного дежурства, ложилась на диван, заставляла Сережу читать Пушкина и Маяковского. Когда она, полузакрыв глаза и дирижируя рукой, тоненько напевала «В храм я вошла смиренно», лицо её становилось таким смешным, что у Веры надувались щёки от смеха, и она выбегала на кухню.
Софья Осиповна любила карточные игры, раза два она играла со Степаном Фёдоровичем в очко, а большей частью – для отдыха, как она говорила, с Верой и Сережей в подкидного дурака. Во время игры она сердилась, шумела, а потом, вдруг смешав карты, говорила:
– Ох, дети мои, видно, мне в эту ночь не спать, пойду-ка я снова в госпиталь.
Рядом с ней села худая женщина с миловидным, поблёкшим и утомлённым лицом – Тамара Дмитриевна Берёзкина, жена командира, пропавшего в самом начале войны. Глядя на такие тонкие и измученные женские лица с прекрасными, печальными глазами, всякому думается, что для суровой, жестокой жизни такие существа не приспособлены.
Тамара Дмитриевна жила перед войной с мужем на границе. В день объявления войны она выбежала из горящего дома в халате и туфлях на босу ногу, держа на руках маленькую дочь, больную корью; рядом, уцепившись за её халат, бежал сын Слава.
Так, с больной девочкой на руках и с босым мальчуганом, её посадили на грузовик, и она пустилась в тяжкий, долгий путь, добралась до Сталинграда, кое-как устроилась – помог воен-комат. Она в горсовете случайно познакомилась с Марией Николаевной, работавшей старшим инспектором отдела народного образования, затем с Александрой Владимировной.
Александра Владимировна отдала Тамаре своё пальто и боты, настояла на том, чтобы Ма-руся устроила Славу в интернат.
Рядом с Тамарой сидел старик Андреев, важный и хмурый. Это был человек лет шестиде-сяти пяти, но в его чёрных густых волосах почти не было седины. Худое, длинное лицо старого рабочего казалось замкнутым и холодным.
Александра Владимировна задумчиво сказала, погладив по плечу Тамару Дмитриевну:
– Вот, может быть, и нам суждена эвакуационная горькая чаша. Кто мог только думать, такой глубокий тыл! – Она вдруг ударила по столу ладонью и сказала: – Вот что, Тамара, в слу-чае чего вы поедете с нами. Устроимся у Людмилы в Казани Что с нами будет, то и с вами.
Тамара сказала:
– Спасибо большое, но для вас ведь обуза ужасная.
– Пустяки, – решительно сказала Александра Владимировна, – не время думать об удоб-ствах.
Маруся шепнула мужу:
– Пусть меня простит бог, но мама определённо живёт вне времени и пространства. У Людмилы в Казани две крошечные комнатки.
Степан Федорович добродушно махнул рукой:
– Мамаша – она по себе меряет. Вот мы к ней все ворвались и все себя у неё как дома чув-ствуем. И кровать свою она тебе уступила, ты и не подумала отказаться.
Степана Фёдоровича всегда восхищало практическое неразумие тёщи. Она обычно вела знакомство с людьми, душевно ей приятными, но в большинстве с такими, которые не только не могли оказаться полезными, но и сами нуждались в помощи. Степану Фёдоровичу нравилась эта черта – и он не гнался за высокими знакомствами, но он понимал практическую ценность людей и, когда нужно было, умел отличить полезного и нужного человека, а Александра Владимировна была в этом отношении, как слепая.
Степану Фёдоровичу нравилась эта черта – и он не гнался за высокими знакомствами, но он понимал практическую ценность людей и, когда нужно было, умел отличить полезного и нужного человека, а Александра Владимировна была в этом отношении, как слепая.
Степан Фёдорович несколько раз заходил на работу к Александре Владимировне, он любил наблюдать уверенность её движений, лёгкость и умелость, с какой обращалась она со сложной химической аппаратурой для титровального и газового анализа. Он, сам мастер на все руки, сердился и раздражался, когда племянник Сережа не мог сменить перегоревшие пробки либо когда Вера медленно и неловко шила и штопала. Степан Фёдорович не только столярничал, слесарил, мог сложить печь; дома, в часы отдыха, он придумал смешное приспособление, с помощью которого можно было, сидя в кресле, зажигать и тушить свечи на новогодней ёлке, и сконструировал такой занятный звонок к двери, что с Тракторного завода приезжал инженер посмотреть его устройство. Ему ничего не давалось в жизни даром, и он презирал растяп и бездельников.
– Ну как, товарищ лейтенант, не подпустите немцев к Сталинграду? – спросил Степан Фё-дорович.
– Наше дело такое, – снисходительно ответил светлоглазый Ковалёв, чувствуя своё пре-восходство над людьми тыла, – прикажут – будем драться!
– Приказ давно есть, с первого дня войны, – сказал посмеиваясь Степан Фёдорович.
Лейтенант принял слова Степана Фёдоровича на свой счёт.
– В тылу легче рассуждать, – сказал он, – а вот на переднем крае, когда миномёты бьют, сверху пикирует авиация, там другое рассуждение. Да, Толя?
– Да уж точно, – неопределённо сказал Толя.
– Вот теперь я вам скажу, – повышая голос, сказал Степан Фёдорович, – к Сталинграду немец не подойдёт. За Дон они не пройдут. На Дону совершенно неприступная оборона.
– Ну, если вы так уверены, Степан Фёдорович, – сказала Софья Осиповна, то не надо вам заниматься перевозкой и упаковкой вещей
– Вы уже забыли, видно! – вскрикнул Серёжа тонким голосом. – Вспомните, как в про-шлом году все говорили' «Вот дойдёт до старой границы и там остановится».
– Внимание! Воздушная тревога, – закричала Вера, – внимание, внимание! – и указала в сторону кухонной двери. Женя, сопровождаемая Тамарой Дмитриевной, раскрасневшейся и по-тому похорошевшей, внесла бледноголубое блюдо. Тамара Дмитриевна торопливо поправляла на ходу белое полотенце, прикрывавшее пирог.
– Краешек сгорел, – объявила Женя, – я прозевала всё-таки.
– Сгоревший краешек я съем, не беспокойся, – сказала Вера.
– А я вам говорю, что через Дон он не перейдёт, на Дону ему крышка! проговорил Степан Фёдорович и встал, взмахнув длинным ножом: ему всегда за столом поручались такие ответ-ственные операции, как делёж арбуза или разрезание пирога. Боясь раскрошить пирог и не оправдать доверия, Степан Фёдорович прибавил: – Вообще-то говоря, пирог должен остыть, а потом уж его режут.
– А вы как думаете? – спросил Серёжа, уставившись на Мостовского. Но Мостовской мол-чал.
– На Дон идёт, Украину всю прошёл, пол-России прошёл, – угрюмо сказал Андреев.
– Что ж вы считаете? – опросил Мостовской.
– Считать не полагается, – сказал Андреев, – что вижу, то и говорю, а считают другие лю-ди, может быть, поумней меня.
– А почему вы уверены, что на Дону ему крышка? – снова с волнением спросил Серёжа. – Где же этот рубеж? Вот и Березина была, и Днепр, а вот Дон, вот Волга, где же рубеж? Иртыш, Аму-Дарья? Где же эта река?
Александра Владимировна внимательно глядела на внука: его обычная молчаливость и за-стенчивость исчезли. Александра Владимировна объяснила это тем, что Серёжа был взбудора-жен присутствием лейтенантов.