СтраннаяпросьбаЧичиковапрервала
вдруг все его мечтания. Мысль онейкак-тоособенноневариласьвего
голове: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъяснитьсебе,ивсе
время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
АЧичиковвдовольномрасположениидухасиделвсвоейбричке,
катившейся давно по столбовой дороге. Из предыдущей главы уже видно,вчем
состоял главный предмет его вкуса и склонностей, а потому недиво,чтоон
скоро погрузился весь внегоителомидушою.Предположения,сметыи
соображения,блуждавшиеполицуего,видно,былиоченьприятны,ибо
ежеминутно оставляли после себя следы довольной усмешки. Занятый ими, онне
обращал никакого внимания на то, как его кучер, довольныйприемомдворовых
людей Манилова, делал весьма дельные замечаниячубаромупристяжномуконю,
запряженному справойстороны.Этотчубарыйконьбылсильнолукави
показывал только для вида, будто бывезет,тогдакаккореннойгнедойи
пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что был приобретен
от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так что даже в глазах их
было заметно получаемое ими от того удовольствие. "Хитри, хитри! вот ятебя
перехитрю! - говорил Селифан, приподнявшись и хлыснув кнутом ленивца.-Ты
знай свое дело,панталонниктынемецкий!Гнедой-почтенныйконь,он
сполняет свой долг, я ему с охотою дам лишнюю меру, потому что онпочтенный
конь, и Заседатель тож хороший конь... Ну, ну! что потряхиваешьушами?Ты,
дурак, слушай, коли говорят! я тебя, невежа, нестанудурномуучить.Ишь
куда ползет!" Здесь он опять хлыснулегокнутом,примолвив;"У,варвар!
Бонапарт ты проклятый!" Потом прикрикнул на всех: "Эйвы,любезные!"-и
стегнул по всем по трем уже не в виде наказания, но чтобы показать, чтобыл
ими доволен. Доставив такое удовольствие, он опять обратил речь кчубарому:
"Ты думаешь, что скроешь свое поведение.Нет,тыживипоправде,когда
хочешь, чтобы тебе оказывали почтение. Вот у помещика, что мы были,хорошие
люди. Я с удовольствием поговорю, коли хороший человек; с человекомхорошим
мы всегда свои други, тонкие приятели; выпитьличаю,илизакусить-с
охотою, коли хороший человек. Хорошему человеку всякой отдаст почтение.Вот
барина нашего всякой уважает,потомучтоон,слышьты,сполнялслужбу
государскую, он сколеской советник..."
Такрассуждая,Селифанзабралсянаконецвсамыеотдаленные
отвлеченности. Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы многоподробностей,
относившихся лично к нему; но мысли его так были заняты своим предметом, что
один только сильный удар грома заставил егоочнутьсяипосмотретьвокруг
себя; все небо было совершенно обложено тучами, ипыльнаяпочтоваядорога
опрыскалась каплями дождя. Наконецгромовыйударраздалсявдругойраз
громче и ближе, и дождь хлынул вдруг как из ведра.
Наконецгромовыйударраздалсявдругойраз
громче и ближе, и дождь хлынул вдруг как из ведра. Сначала,принявшикосое
направление, хлестал он в однусторонукузовакибитки,потомвдругую,
потом, изменив и образ нападения и сделавшись совершеннопрямым,барабанил
прямо в верх его кузова; брызги наконецсталидолетатьемувлицо.Это
заставило его задернуться кожаными занавесками с двумя круглымиокошечками,
определенными на рассматривание дорожных видов, и приказатьСелифануехать
скорее. Селифан, прерванный тоженасамойсерединеречи,смекнул,что,
точно, не нужно мешкать, вытащил тутжеиз-подкозелкакую-тодряньиз
серого сукна, надел ее в рукава, схватил в руки вожжи и прикрикнулнасвою
тройку, котораячуть-чутьпереступаланогами,ибочувствовалаприятное
расслабление от поучительных речей. Но Селифан никак не мог припомнить,два
или три поворотапроехал.Сообразивиприпоминаянесколькодорогу,он
догадался, что много было поворотов, которые все пропустил он мимо. Таккак
русский человек в решительные минуты найдется, что сделать,невдаваясьв
дальние рассуждения, то, поворотивши направо, на первую перекрестную дорогу,
прикрикнул он: "Эй вы, други почтенные!" - и пустился вскачь, малопомышляя
о том, куда приведет взятая дорога.
Дождь, однако же, казалось, зарядил надолго. Лежавшаянадорогепыль
быстро замесилась в грязь, и лошадям ежеминутно становилосьтяжелеетащить
бричку. Чичиков уже начинал сильно беспокоиться, не видя такдолгодеревни
Собакевича. По расчету его, давно бы пора было приехать. Онвысматривалпо
сторонам, но темнота была такая, хоть глаз выколи.
- Селифан! - сказал он наконец, высунувшись из брички.
- Что, барин? - отвечал Селифан.
- Погляди-ка, не видно ли деревни?
- Нет, барин, нигде не видно! - После чего Селифан,помахиваякнутом,
затянул песню не песню, но что-то такое длинное, чему и конца не было.Туда
все вошло: всеободрительныеипобудительныекрики,которымипотчевают
лошадей по всей России от одного конца до другого; прилагательные всех родов
без дальнейшего разбора, как что первоепопалосьнаязык.Такимобразом
дошло до того, что он начал называть их наконец секретарями.
Между тем Чичиков стал примечать, что бричка качалась на все стороныи
наделяла его пресильными толчками;этодалоемупочувствовать,чтоони
своротили с дороги и, вероятно, тащилисьповзбороненномуполю.Селифан,
казалось, сам смекнул, но не говорил ни слова.
- Что, мошенник, по какой дороге ты едешь? - сказал Чичиков.
- Да что ж, барин, делать,время-тотакое;кнутаневидишь,такая
потьма! - Сказавши это, он так покосил бричку,чтоЧичиковпринужденбыл
держаться обеими руками. Тут только заметил он, что Селифан подгулял.
- Держи, держи, опрокинешь! - кричал он ему.
- Нет, барин, как можно, чтоб я опрокинул, -говорилСелифан.