Тогда она перестала называть отца отцом.
- Рыжий вор,-кричалаонаемуповечерам,-рыжийвор,идите
вечерять...
И это продолжалось до тех пор, пока Баська не сшила себешестьночных
рубашек и шестьпарпанталонскружевнымиоборками.Кончивподшивку
кружев, она заплакала тонким голосом, непохожим наееголос,исказала
сквозь слезы непоколебимому Грачу:
- Каждая девушка, - сказала она ему, - имеет свой интересвжизни,и
только одна я живу как ночной сторож при чужомскладе.Илисделайтесо
мной что-нибудь, папаша, или я делаю конец моей жизни...
Грач выслушал доконцасвоюдочь,оноделпарусовуюбуркуина
следующий день отправился вгостикбакалейщикуКаплунунаПривозную
площадь.
Над лавкой Каплуна блестела золотая вывеска. Это была перваялавкана
Привозной площади. В нейпахломногимиморямиипрекраснымижизнями,
неизвестными нам. Мальчик поливал из лейки прохладную глубинумагазинаи
пел песню, которую прилично петь тольковзрослым.Соломончик,хозяйский
сын, стоял за стойкой; на стойке этой были поставленымаслины,пришедшие
из Греции, марсельское масло, кофе в зернах, лиссабонская малага,сардины
фирмы "Филипп и Кано" и кайенский перец. Сам Каплунсиделвжилеткена
солнцепеке, в стеклянной пристроечке, и ел арбуз - красный арбуз с черными
косточками, с косыми косточками, как глаза лукавых китаянок. Живот Каплуна
лежал на столе под солнцем, и солнце ничего не могло снимподелать.Но
потом бакалейщик увидел Грача в парусовой бурке и побледнел.
- Добрый день, мосье Грач,-сказалониотодвинулся.-Голубчик
предупредил меня, что вы будете, и я приготовил для васфунтикчаю,что
это - редкость...
И он заговорил о новом сорте чая, привезенном в Одессунаголландских
пароходах. Грач слушал его терпеливо, но потом прервал, потому что онбыл
простой человек, без хитростей.
- Я простой человек, без хитростей, - сказал Фроим, -янахожусьпри
моих конях и занимаюсь моим занятием. Я даю новое белье за Баськой ипару
старых грошей, и я сам есть за Баськой, - кому этого мало, пусть тот горит
огнем...
- Зачем нам гореть? - ответилКаплунскороговоркойипогладилруку
ломового извозчика. - Не надо такие слова, мосье Грач, ведь выжеунас
человек, который может помочь другому человеку, и, между прочим, вы можете
обидеть другого человека, а то, что вы не краковский раввин, так я тоже не
стоял под венцом с племянницей Мозеса Монтефиоре, но... но мадам Каплун...
есть у нас мадам Каплун, грандиозная дама, у которой самбогнеузнает,
чего она хочет...
- А я знаю, - прервал лавочника Грач, - я знаю,чтоСоломончикхочет
Баську, но мадам Каплун не хочет меня...
- Да, я не хочу вас, - прокричала тогда мадам Каплун, подслушивавшаяу
дверей, и она взошла в стеклянную пристроечку, всяпылая,сволнующейся
грудью, - я не хочу вас, Грач, как человек не хочет смерти; я не хочу вас,
как невеста не хочет прыщей на голове. Не забывайте, что покойныйдедушка
наш был бакалейщик, и мы должны держаться нашей бранжи.
Не забывайте, что покойныйдедушка
наш был бакалейщик, и мы должны держаться нашей бранжи...
- Держитесь вашей бранжи, - ответил Грач пылающей мадам Каплун и ушел к
себе домой.
Там ждала его Васька, разодетаяворанжевоеплатье,ностарик,не
посмотрев на нее, разостлал кожух под телегами, лег спать испалдотех
пор, пока могучая Баськина рука не выбросила его из-под телеги.
- Рыжий вор, - сказала девушка шепотом, непохожим на ее шепот, - отчего
должна я переносить биндюжницкие ваши манеры, иотчеговымолчите,как
пень, рыжий вор?..
- Баська, - произнес Грач, - Соломончик тебя хочет, но мадам Каплунне
хочет меня... Там ищут бакалейщика.
И, поправив кожух, старик снова полез под телеги, а Баськаисчезласо
двора...
Все это случилось в субботу, в нерабочий день. Пурпурныйглаззаката,
обшариваяземлю,наткнулсявечеромнаГрача,храпевшегоподсвоим
биндюгом. Стремительный луч уперся в спящего с пламенной укоризной и вывел
его на Дальницкую улицу, пылившую и блестевшую, как зеленая рожь на ветру.
Татары шли вверх по Дальницкой, татары итуркисосвоимимуллами.Они
возвращались с богомолья из Мекки к себе домой в Оренбургскиестепиив
Закавказье. Пароход привез их в Одессу, и они шли изпортанапостоялый
двор Любки Шнейвейс, прозванной Любкой Казак. Полосатые несгибаемые халаты
стояли на татарах и затоплялимостовуюбронзовымпотомпустыни.Белые
полотенца были замотанывокругихфесок,иэтообозначалочеловека,
поклонившегося праху пророка. Богомольцы дошли до угла,ониповернулик
Любкиному двору, но не смогли там пройти, потомучтоуворотсобралось
множество людей. Любка Шнейвейс, с кошелем на боку, била пьяного мужикаи
толкала его на мостовую. Она била сжатым кулаком по лицу, как вбубен,и
другой рукой поддерживала мужика, чтобы он те отваливался.Струйкикрови
ползли у мужика между зубами и возле уха, он былзадумчивисмотрелна
Любку, как на чужого человека, потом он упалнакамниизаснул.Тогда
Любка толкнула его ногой и вернулась к себевлавку.ЕесторожЕвзель
закрыл за ней ворота и помахал рукой Фроиму Грачу, проходившему мимо...
- Почтение, Грач, - сказал он, - если хотитечто-нибудьнаблюдатьиз
жизни, то зайдите к нам на двор, есть с чего посмеяться...
ИсторожповелГрачакстене,гдесиделибогомольцы,прибывшие
накануне. Старый турок в зеленой чалме, старый турок,зеленыйилегкий,
как лист, лежал на траве. Он был покрыт жемчужным потом, он трудно дышал и
ворочал глазами.
- Вот, - сказал Евзель и поправил медаль на истертом своемпиджаке,-
вот вамжизненнаядрамаизоперы"Турецкаяхвороба".Онкончается,
старичок, но к нему нельзя позвать доктора, потому что тот, ктокончается
по дороге от бога Мухамеда ксебедомой,тотсчитаетсяунихпервый
счастливец и богач... Халваш, - закричал Евзель умирающему и захохотал,-
вот идет доктор лечить тебя...
Турок посмотрел на сторожа с детским страхом и ненавистью и отвернулся.