Пытался совершить самоубийство. Он что, свихнул-ся?
– Значит, он жив?
– Пока да, но у него сильнейшие повреждения мозга.
Клинтон вздохнул.
– Как жаль, – произнес он с горечью в голосе.
– Жаль?! – воскликнул Ваденшё. – Гульберг сошел с ума. Разве вы не понимаете…
Клинтон не дал ему договорить.
– У Гульберга рак желудка, толстой кишки и мочевого пузыря. Он уже несколько месяцев умирает, и ему в лучшем случае оставалось месяца два.
– Рак?
– Последние полгода он носил с собой оружие и собирался застрелиться, если боль станет невыносимой, но не желал валяться на больничной койке в полной беспомощности. Теперь ему выпал случай внести последний вклад в дело «Секции». Он ушел красиво.
Ваденшё почти лишился дара речи.
– Вы знали, что он собирается убить Залаченко?
– Разумеется. В его задачу входило навсегда лишить Залаченко возможности заговорить. А как тебе известно, угрожать ему или вести с ним переговоры бессмысленно.
– Но разве вы не понимаете, какой из этого может получиться скандал? Вы что, такой же чокнутый, как Гульберг?
Клинтон с большим трудом поднялся, посмотрел Ваденшё прямо в глаза и протянул ему пачку копий факсов.
– Это было оперативное решение. Я скорблю по своему другу, но, по всей видимости, очень скоро последую за ним. А насчет скандала… Некий бывший юрист-налоговик разослал откровенно безумные письма в газеты и министерство юстиции. Вот тебе образец. Гульберг об-виняет Залаченко во всех грехах, от убийства Пальме до попыток отравить население Швеции хлором. Письма явно написаны сумасшедшим, почерк местами неразборчив, с большими бук-вами, подчеркиванием и восклицательными знаками. Мне нравится его идея писать на полях.
Ваденшё читал письма с возрастающим удивлением, схватившись рукой за лоб. Клинтон наблюдал за ним.
– Что бы ни случилось, смерть Залаченко никак не будет связана с «Секцией». В него стрелял сбитый с толку слабоумный пенсионер.
Он помолчал и добавил:
– Главное, с этого момента тебе придется занять место в общем строю. Don't rock the boat.
Он уперся в Ваденшё взглядом. В глазах больного вдруг сверкнул металл.
– Ты должен понять, что «Секция» является ударной силой шведской обороны. Мы – по-следний оборонительный рубеж. Наша работа заключается в том, чтобы охранять безопасность страны. Все остальное не имеет значения.
Ваденшё смотрел на Клинтона с сомнением.
– Мы невидимы. Нам не от кого ждать благодарности. Мы должны принимать решения, на которые ни у кого другого не хватает духу… и меньше всего у политиков.
Последнее слово он произнес с явным презрением.
– Делайте, что я скажу, и «Секция», возможно, выживет. Но для этого нам необходима ре-шительность и твердость.
Ваденшё почувствовал, что его охватывает паника.
В полицейском управлении на Кунгсхольмене шла пресс-конференция. Хенри Кортес ли-хорадочно записывал все, что говорилось. Открыл пресс-конференцию прокурор Рихард Экс-трём и для начала объявил о принятом утром решении: расследование убийства полицейского в Госсеберге, по подозрению в котором разыскивается Рональд Нидерман, останется в ведении прокурора Гётеборгского судебного округа, а за другое расследование, касающееся Нидермана, будет отвечать лично он. Нидерман, следовательно, подозревается в убийстве Дага Свенссона и Миа Бергман. Адвокат Бьюрман не упоминался. Зато Экстрёму предстоит провести расследова-ние и выдвинуть обвинение против Лисбет Саландер, подозреваемой в целом ряде преступле-ний.
Он заявил, что решил обнародовать информацию о произошедшем этим днем в Гётеборге, где был застрелен отец Лисбет Саландер – Карл Аксель Бодин. Непосредственной причиной пресс-конференции явилось желание прокурора опровергнуть уже распространенную СМИ ин-формацию, по поводу которой ему неоднократно звонили.
– Исходя из имеющихся на настоящий момент сведений, я могу сказать, что дочь Карла Акселя Бодина, арестованная за покушение на убийство отца, не имеет к утренним событиям никакого отношения.
– Кто же убийца? – выкрикнул репортер «Дагенс Эко».
– Личность человека, нанесшего в тринадцать часов пятнадцать минут Карлу Акселю Бо-дину смертельные ранения, а затем пытавшегося покончить с собой, установлена. Это семиде-сятивосьмилетний пенсионер, долгое время проходивший лечение по поводу смертельной бо-лезни и сопряженных с ней психических проблем.
– Он как-то связан с Лисбет Саландер?
– Нет. Это мы можем утверждать с уверенностью. Они никогда не встречались и не зна-комы. Семидесятивосьмилетний мужчина – трагическая фигура. Он действовал совершенно са-мостоятельно, руководствуясь собственными заблуждениями откровенно параноидального ха-рактера. Служба государственной безопасности только что возбудила против него дело, поскольку он написал множество безумных писем известным политикам и в средства массовой информации. Не далее как сегодня утром в газеты и органы власти от него поступили письма с угрозами убить Карла Акселя Бодина.
– Почему полиция не взяла Бодина под защиту?
– Письма с угрозами в его адрес были отправлены вчера вечером и, следовательно, пришли почти в то же время, когда совершалось убийство. Времени для принятия мер практически не было.
– Как зовут старика?
– Мы не хотим раскрывать эту информацию, пока не оповестим его близких.
– Кто он такой?
– Насколько мне известно на настоящий момент, он раньше работал ревизором и юристом по налоговым делам и уже пятнадцать лет на пенсии. Расследование продолжается, но, как вы понимаете по его письмам, речь идет о трагедии, которую можно было предотвратить, прояви общество к нему больше внимания.
– А другим людям он угрожал?
– Согласно полученной мною информации, да, но деталей я не знаю.
– Что это означает применительно к делу Лисбет Саландер?
– В настоящий момент ничего. У нас имеется личное свидетельство Карла Акселя Бодина, данное допрашивавшему его полицейскому, а кроме того, против нее есть серьезные техниче-ские доказательства.
– А как насчет сведений, что Бодин пытался убить свою дочь?
– Это пока предмет расследования, но существуют веские основания полагать, что так и было. Насколько мы можем на данный момент судить, речь идет о глубоких противоречиях в трагически разобщенной семье.
Хенри Кортес задумчиво огляделся, почесал в ухе и отметил, что коллеги-журналисты за-писывают столь же лихорадочно, как и он.
Когда Гуннар Бьёрк услышал по радио о выстрелах в Сальгренской больнице, его охватила почти неуправляемая паника. Боли в спине резко обострились.
Больше часа он просидел в нерешительности, потом поднял трубку и попытался позвонить своему старому покровителю Эверту Гульбергу в Лахольм. Ему никто не ответил.
Послушав новости, Бьёрк узнал в общих чертах примерно то же, о чем говорилось на пресс-конференции полиции: Залаченко застрелил семидесятивосьмилетний борец с властями.
Господи. Семьдесят восемь лет!
Он снова попробовал позвонить Эверту Гульбергу – и опять безрезультатно.
Под конец паника и волнение взяли верх. Оставаться в чужом доме в Смодаларё он больше не мог. Он чувствовал себя беззащитным, обложенным со всех сторон, ему требовалось время, чтобы подумать. Бьёрк сложил в сумку одежду, болеутоляющие лекарства и туалетные принадлежности. Использовать свой телефон ему не хотелось, поэтому он добрел до телефона-автомата возле продовольственного магазина, позвонил в Ландсурт и забронировал на две недели комнату в старом лоцманском доме. Ландсурт находился на краю света, и мало кому придет в голову искать его там.
Бьёрк покосился на наручные часы.