С этими мыслями автора читателю вольно соглашаться или нет, одно бесспорно: слух об американском самолете, севшем «где-то на озере», буквально парализовал и разогнал охрану многих, близлежащих к восставшей колонн. Очевидцы рассказывали, что около суток заключенные многих колонн вдоль трассы не знали ни поверок, ни разводов, а вся вохра отсиживалась по опушкам и кустарникам. Но именно на этих колоннах преобладала 58-я, и, в отличие от бытовиков и уголовников, эти мнимые «антисоветчики» смирно сидели себе на нарах и покорно ждали возвращения вохровцев к их обязанностям.
Дальнейшее течение беловского восстания было нетрудно предвидеть: на колоннах объявили военное положение. С вышек беспощадно стреляли по заключенным, если те выходили после 8 часов из бараков. Рональд едва не был убит — по забывчивости пошел было вечером в сортир. От дверей успел сделать пол-шага... Пуля, отщепив уголок дверной обналички, прошла от головы в двух сантиметрах.
И вот однажды утром в сером облачном небе прогудели над головами абезьских жителей две эскадрильи тяжелых бомбардировщиков в гусином отрою. С этих машин были сброшены в тундру десанты с приказом: пленных не брать!
Будто бы незадолго до этого повстанцам удалось захватить на пастбищах оленьи стада совхоза «Сивая маска». Олени пошли в пищу прорывавшимся к морскому побережью отрядам повстанцев, а частично были использованы для транспортировки тяжестей — оружия и боеприпасов.
Упорно утверждали (притом утверждали это именно вольняшки-военные), будто сам Белов и еще несколько вожаков при помощи портативной рации сумели все-таки связаться с иностранным кораблем, пробиться к берегу и были взяты на борт норвежского судна. Вероятно, этот оптимистический — для вторых — слух передавался в смутной надежде на иностранную, западную помощь российским демократам. Сама советская пропаганда приучила верить в эту помощь, якобы непрерывно, подстрекательски осуществляемую буржуазным Западом! Рональд-то эту «помощь» наблюдал еще с детских лет! Сколько раз, начиная с Ярославской трагедии 6 — 22 июля 1918 года, русские смельчаки-повстанцы обманывались в этой надежде! И все же она продолжала теплиться в наивных сердцах тех, кто еще не успел осознать предательства Западом МИЛЛИОНОВ русских на лагерную погибель. Разве, мол, западные люди способны пройти мимо призыва о помощи из тундры! Те же, кто уже понял наивность надежд, будто за газетной шумихой о «поддержке с Запада» кроется что-то реальное, полагали, что призыв беловцев мог услышать какой-нибудь мужественный капитан, спасший их по велению собственного сердца.
...Потом мимо станции Абезь на протяжении недель с прежним грохотом и лязгом проносились те же грузовые эшелоны, но в хвосте этих составов часто бывали прицеплены мрачные «Столыпины» по-видимому, беловцев, уцелевших в бою, все же не успевали убивать на месте, в тундре. А может быть, увозили на следствие и казнь еще и каких-нибудь «пособников» восстания?
Словом, после этих волнующих и кровавых событий, коснувшихся абезьских зеков и обывателей лишь стороною, наступили большие перемены к худшему в положении вторых.
Уменьшили чуть не вдвое количество зеков-бесконвойников. Запретили выводить в здание управления работающих в нем заключенных специалистов. Пришлось учинить филиал технических служб управления внутри зоны штабной колонны. Освободили один барак, разделили его на комнаты и кабинеты (первые — для зеков-специалистов, вторые — для вольняшек). Переведены были сюда проектное бюро, сметная группа, чертежное бюро, отделение техников-строителей, согнанных со своих объектов и теперь тоже посаженных за расчеты и проекты ВГС и ПГС («Временные и постоянные гражданские сооружения»).
Вот при этих-то обстоятельствах к Рональду и «подошла неслышною легкой походкой, посмотрела на него любовь».
Она была заключенной, специалисткой по теплотехническим расчетам (а на воле не один год трудилась в ЦАГИ в качестве авиаконструктора). Вечерами ей уступали кабинет начальника проектного бюро для срочных инженерных работ, требующих ее участия. Гулаговское техническое руководство относилось к ней с уважением и свысока покровительствовало инженеру-женщине, к тому же свежей и привлекательной. Когда в помощь ей потребовался инженер-сметчик, ей предложили кандидатуру Рональда Вальдека. Ведь он лишился своего поста в управлении после перевода в лагерную зону. Естественно, что техбиблиотека со всей массой иностранной литературы осталась на прежнем месте, в здании Управления.
Теперь Рональд усердно налегал на счеты и логарифмическую линейку, сидя напротив хорошенькой и насмешливой дамы-патронессы. С работой они всегда успевали управляться ранее намеченного срока, и тогда роли их менялись: Рональд читал ей стихи символистов и лекции по истории искусства, а она внимала ему с каким-нибудь рукоделием в руках. Постепенно они завели в этом кабинете кое-какое «домашнее хозяйство» — электроплитку, чайник, сковороду, кастрюлю... Стали вместе готовить нехитрые яства, вроде холодца или жареной на сале картохи и... отважились сблизиться, несмотря на частые заглядывания вохровцев в этот кабинет, очень им нравившийся.
Почти целый год продлился, вопреки всем законам ГУЛАГа, этот тайный и рискованный роман, грозивший в случае прямого разоблачения большими неприятностями обоим: переэтапированием, карцером, снятием зачетов рабочих дней. Между тем, срок ее заключения приближался к концу.
Они вместе отметили приход Нового, 1949 года, хотя на самую встречу даму пригласили в некие высшие вольные сферы, где у нее были покровители и доброжелатели среди высшего инженерного персонала.
К весне вместе с первыми майскими громами грянули и громы административные: фантастическую, намеченную Самим железнодорожную трассу Обь — Енисей все-таки решили усиленно строить, притом с двух концов — и от низовьев Оби, и со стороны Енисея.
Посему часть абезьских зеков отправили на Обь, другую — на Енисей, в заполярную Игарку. Проектное бюро, где трудился в качестве инженера-сметчика з/к Вальдек, а также полный состав крепостного театра, т. е. ансамбля КВО, решено было послать в Игарку. Рональдова любовь — по сложнейшему маневру ее доброжелателей — ухитрилась остаться в Абези: она страшилась этапа!..
Перед разлукой он сочинил для нее маленькую комическую поэму. Один из заключенных художников оформил поэму в виде миниатюрной детской книжечки, с изящными милыми рисунками. Вот выдержки из этого лагерного сочинения (блестящий труд иллюстратора впоследствии безвозвратно погиб!):
Когда-то в Гаграх и Анапах
Водился зверь на мягких лапах...
Он был капризен и лохмат
И лопал только шоколад.
(Зверь был изображен в виде прелестного медвежоночка с розовым бантиком.)
Орехи грыз, лакал вино,
В театры лазил и в кино,
А по пути, скажу я вам,
Он строил глазки всем котам.
Но вот, однажды, из-под лавки,
Пришло на ум ему потявкат ь...
(Тут медвежонка тянули из-под скамьи подсудимых на сворке.)
...Известно! Для таких зверей
Есть очень прочный сорт дверей!
Построен зверю новый дом,
(Изображалась Штабная колонна!)
Где он исправится трудом!
Отучится скулить и вякать,
Визжать, царапаться и плакать.
Не перечесть его успехов!
Уж он не требует орехов!
Без принужденья умный зверь
Картошку с салом ест теперь...
Поэму заканчивала такая строфа:
Сам автор тоже не уверен,
Что будет дальше с милым зверем.
Он просто показать был рад,
Как исправляют медвежат!..
* * *
...Изо всех дальних этапов, выпадавших на долю з/к Рональда Вальдека, сибирский этап Обь — Енисей оказался вопреки опасениям, самым комфортабельным. В теплушках были прочные нары с подстилками, питание давалось почти человеческое, ехали в вагоне, хоть и скученно — 70 человек на один пульман, — но люди-то были все свои, проектировщики и артисты. И длился этап недели две — по-гулаговски недолго: из Абези — до Вологды, через Котлас, а там — на Свердловск — Омск — Новосибирск — до Красноярска. Единственным развлечением в пути были устные романы, импровизируемые Рональдом Вальдеком на пиратско-индейско-охотничью и авантюрную тематику. Видимо, недаром старая детская писательница сулила Рональду успех в этом жанре!
...Вот он, наконец, широченный, полноводный, могучий Енисей! Еще свободный, не скованный плотинами, дикий богатырь! Тихо миновали мост, остановились на запасных путях. «Студебеккеры» под брезентами, но... без собак!
Короткая, в несколько суток, передышка в Пересыльной тюрьме (вот тут-то навидались и наслушались всякого о западной «помощи» и жертвах Ялтинского сговора победителей!)... И в последние дни месяца июня — борт енисейского пассажирского парохода «Мария Ульянова». Придурков — т.е. инженеров и артистов поместили в III классе, проектное бюро — в 20-местной каюте матери и ребенка. Вольный персонал включая семью Начальника — в классных каютах наверху.
А внизу, в трех душных, темных грузовых трюмах, уложили вповалку «попутный» женский этап: одна енисейская старушка «Мария» вместила шесть сотен живых Марий, преимущественно молодых, спрессованных в трюмной тьме и адской жаре.
Рональд, ведомый конвоиром в гальюн, заглянул в люк одного из этих адовых трюмов и отшатнулся: там едва шевелилось сплошное месиво — полуголое, стонущее, пареное. Головы стриженые, всклокоченные, белые, каштановые, черные вперемешку с задами и грудями, как на фресках Страшного Суда. От такого зрелища вполне бы свихнуться с ума, кабы не... трехлетняя тренировка в зонах ГУЛАГа! Сроку-то впереди — еже дважды столько!
Вохре и тут вскоре надоело соблюдать режимные строгости: инженерам и артистам разрешили самостоятельно посещать гальюны. При этом можно было постоять на корме или у трапа, поглядеть на пустынные берега.
Жутковатый Казачинский порог с дежурным туером «Ангара» прошли на полном ходу, по высокой воде, скрывавшей подводные камни, белопенные буруны и крутящиеся воронки.
На пристани города Енисейска что-то принимали на борт... Ближе к низовьям, в устье реки Турухан, почти нагнали весенний лед — видели лишь отдельные льдины, остатки ангарского и тасеевского ледохода по Енисею. Эти льдины Енисей в разлив подбирает по своим берегам и выносит к устью.
В Игарке — черный силуэт «графитки» — единственного строения, не покосившегося от капризов вечной мерзлоты.
Этапников повели улицами поселка, где крыша каждого дома, в особенности длинных барачных строений, прихотливо изгибалась, подобно кошачьей спине, когда ее гладят: миновали бесконечную территорию лесозавода со штабелями напиленных досок, готовых к погрузке на иностранные суда. Торгуем-то по-прежнему, как и в пушкинские времена, все тем же лесом и салом!
В загородной местности, красочно названной Медвежий Лог, этапников ждала привычная картина: вахта, свежесрубленная, проволочная зона, один, и то не вполне достроенный барак. Все это —будущий ОЛП № 2.
А на голом холмике, повыше лагерного барака, усадили прямо на реденькую травку всех 600 Марий, выгруженных из трюмов «Марии Ульяновой». Конец июня — самый разгар здешней комариной муки, когда этих насекомых в воздухе больше, чем дождевых капель в непогоду! Хлопнешь ладонями — насчитаешь более десятка раздавленных комаров. Десятки костров дымят что есть силы, а комары рвутся сквозь дым к человеческому телу, худому, расчесанному, измученному трюмным этапом.