Моя докладная записка подробно разбирала все обстоятельства дела и предлагала, как наиболее выгодную для СССР меру, отдачу бывшим иностранным владельцам их заводов в арендное долгосрочное пользование с тем, чтобы они за свой счет и кредиты иностранных банков могли не только привести их в кратчайший срок в полный порядок, но и ввести все новейшие усовершенствования, согласно последним требованиям техники. В докладную записку впервые было введено слово: реституция, — понимая под этим термином временное восстановление права владельца на его предприятии. Для выполнения такого деликатного и важного дела я предлагал отправить заграницу компетентное лицо, которое имело бы право вести переговоры с прежними владельцами; я указывал, что лучше всего командировать меня, так как бывшие заграничные владельцы будут вести со мной переговоры с полным доверием, так как все они очень хорошо меня знают по моей деятельности во время войны.
Эта записка была прочитана П. А. Богдановым, и он решил переслать ее копию председателю Госплана Г. М. Кржижановскому для ознакомления. В результате было решено созвать общее открытое заседание обоих Президиумов, — ВСНХ и Госплана, — и на этом заседании мне было предложено сделать подробный доклад. Так как было решено торопиться с обсуждением этого вопроса, а мне надо было уезжать в отпуск на две недели, то заседание было назначено вечером, накануне моего от’езда на мой хутор.
Моя записка возбудила огромный интерес. Зал заседаний Госплана был переполнен многочисленной публикой из всех отделов Госплана; присутствовало также много видных деятелей химической и металлургической промышленности. В своей речи я указал, что мы можем, конечно, и своими средствами восстановить промышленность, собирая исподволь необходимые средства заграницей, но все это требует долгого времени. Моё предложение поехать заграницу для переговоров с бывшими владельцами, вызвало серьезные возражения. В особенности сильно возражал один из присутствовавших партийных коммунистов (судя по внешности, армянин), фамилию которого я не помню. Он без всякого стеснения заявил, что все это придумано мной для того, чтобы поехать заграницу и что, если мне это так хочется, то проще было бы откровенно заявить об этом кому следует и я, несомненно, получил бы командировку с научной и технической целью. Это заявление было поддержано еще некоторыми коммунистами, и мне пришлось дать решительный отпор. Я указал, что поездка заграницу при подобных обстоятельствах не обещает быть приятной, так как мне придется испрашивать у каждого бывшего владельца его милостивого разрешения для беседы с ним и, может быть, получать неприятные отказы. Порою, возможно, придется униженно ожидать ответа в передней. С этим нельзя сравнить мои прежние поездки заграницу, — правда, очень редкие, так как я никогда не стремился туда ездить, несмотря на многие приглашения. Я предложил себя для этой поездки только потому, что, по моему убеждению, бывшие владельцы, еще не остывшие от гнева из-за потери своей собственности, согласятся разговаривать со мной, так как им памятна моя деятельность во время войны и мое справедливое отношение к ним. Я охотно откажусь от этой тяжелой для меня поездки, и пусть исполнение этой деликатной и трудной задачи будет возложено на другое лицо. Повидимому, мои доводы убедили собрание, что в моем предложении не скрывается какая-нибудь задняя мысль, и оно решило довести до сведения правительства постановление соединенных Президиумов о желательности сделать осторожную попытку вступить в переговоры с бывшими иностранными владельцами о привлечении их к работе по восстановлению их заводов. Заседание закончилось в два часа ночи, и победа была на моей стороне.
Рано утром я уехал в отпуск на хутор на автомобиле вместе с дочерью и моим другом и учеником Г. Г. Годжелло. Интересно отметить, что расстояние от Москвы до хутора (около 200 километров) мы покрыли в 7 часов, причем семь или восемь раз меняли покрышки шин: настолько плоха была резина наших заводов.
Через две недели после моего возвращения из отпуска, Г. Г. Годжелло и Л. Ф. Фокин, сообщили мне, что тотчас-же после заседания в Москве стали циркулировать слухи, будто я выступил с контр-революционными предложениями о реституции прав владельцев заводов, и что я являюсь как бы новым Корниловым. Но все обошлось для меня благополучно, и когда результаты общего заседания Президиумов были доложены правительству, то последнее решило командировать меня заграницу, чтобы начать переговоры с бывшими владельцами относительно восстановления их заводов.
В Президиуме ВСНХ мною был возбужден другой важный вопрос: о приведении в порядок коксобензольной промышленности. Некоторые заводы потерпели большие аварии во время гражданской войны и требовали ремонта; другие, начатые постройкой во время войны, — напр., Рубежанский завод, — были недостроены, но масса материалов, труб, соединительных частей, кранов и т. п., находились на складах коксобензольной промышленности в Донецком бассейне. Член Президиума И. Т. Смилга, согласно донесению своего представителя по топливу в Донецком бассейне, Баженова, предложил использовать вышеуказанный материал для нужд топливной промышленности. Я резко протестовал против такого предложения и просил отложить решение до следующего заседания Президиума, пока я не представлю материал, доказывающий нелепость подобного образа действий. К назначенному для этой цель заседанию я выписал из Донецкого бассейна представителей коксобензольной промышленности Лидера, Годжелло и других и с цифрами в руках доказал, что от разбазаривания наших запасов топливо выиграет лишь ничтожно, а коксобензольная промышленность, столь важная для обороны страны, на долгое время останется в полном бездействии. Оборона страны была тем козырем, который спас коксобензольную промышленность от разрушения.
В сохранении этой промышленности мне, помог Ю. Л. Пятаков, который в то время занимал большое место в Донецком бассейне и в один из своих приездов в Москву, осенью 1921 года, познакомился со мной, придя в Главхим вместе с Г. Г. Годжелло, который в то время входил в состав Московской конторы коксобензольной промышленности. Я очень просил Пятакова не разрушать, а укреплять этот вид промышленности, так как ее продукция является необходимым сырьем и для красочной и военной промышленности. Пятаков произвел на меня очень хорошее впечатление своей деловитостью и напомнил о совместной моей работе с его братом, Л. Л., погибшим в Киеве во время нашествия Петлюры.
Осенью, перед моим от’ездом заграницу, ко мне явился один коммунист из Сибири, с Кузнецкого бассейна, и принес образчик соды, который он получил из соляных озер, называемых там «Петуховскими». Он рассказал мне, что эти озера имеют очень значительное количество растворенной соды, и после летнего периода, когда значительное количество воды из озер испаряется, то большие количества соды выпадают из раствора и потому ее можно собирать на берегах в осеннее время. Он сообщил мне, что, кроме этих озер, имеются еще и другие, которые тоже богаты содой. Нахождение соды в озерах не представляло новизны, но было интересно узнать, насколько чиста сода, выделяемая из Петуховских озер. С этой целью я проделал анализ доставленных образчиков, и в результате было установлено, что сода из Петуховских озер совершенно не содержит сернокислых солей, являясь в этом отношении чуть ли не единственным примером. Я сделал доклад Президиуму ВСНХ и испросил небольшие средства для организации добычи соды из Петуховских озер и для постройки там самого простого завода. Президиум согласился с моим предложением, так как при громадном дефиците соды всякие способы ее добывания, в особенности в отдаленных частях Союза, представлялись тогда вполне целесообразными. Но для отпуска средств на это производство, необходимо было постановление Совета Народных Комиссаров, и потому Богданов предложил мне получить свидание с В. И. Лениным для личного доклада об этом деле, — тем более, что я, как лицо, вошедшее в состав правительства, должен был ему представиться.
Сговорившись с секретарем Совнаркома Фотиевой о времени приема, я, вместе с делегатом из Сибири, посетили главу советского правительства. Это была первая моя личная встреча с В. И. Лениным. Как часто случается, что фотографические снимки создают неправильное представление об их оригинале! Когда я увидел Ленина, то я не мог признать в нем ту личность, которую рисовал себе по его многообразным фотографическим снимкам. Портреты Ленина изображали скорее величественную фигуру с темными волосами, обладающую настойчивым и выдержанным характером. На самом деле к нам вышел небольшого роста человек, со светло-рыжеватой шевелюрой и небольшой бородкой; его немного раскосые глаза и выдававшиеся скулы несколько напоминали татарский тип, но по его простым манерам и по всему обращению нельзя было не признать в нем обычного русского интеллигента. Живость его глаз и речи производили впечатление, что перед вами умный человек, несомненно наделенный недюжинными способностями, не лишенный проницательности и хитрости. Во всяком случае, первое же знакомство с ним вызывало симпатию к нему, а его простота в обращении располагала к спокойному, деловому разговору.
Он принял нас в своем деловом кабинете, который входил в состав его квартиры, находившейся в здании бывших судебных учреждений в Кремле. Его квартира, кроме кабинета, состояла из двух-трех комнат и была обставлена очень простою мебелью. После того, как я и мой спутник доложили все обстоятельства дела, Ленин согласился нам помочь и велел направить дело в Совет Народных Комиссариатов. В конце доклада Ленин поинтересовался узнать от сибирского делегата о положении дела в Сибири, а мне сказал, чтобы я перед от’ездом заграницу, непременно пришел к нему, так как он хочет дать мне некоторые директивы. Наше свидание продолжалось около 40—50 минут, и это первое знакомство с Лениным вселило в меня какую-то уверенность, что при дальнейших с ним деловых разговорах, я буду в состоянии без всякой опаски высказывать свои убеждения и взгляды. Вопрос о добыче соды из Петуховских озер в Совнаркоме был решен в положительном смысле.
Другой раз мне пришлось наблюдать В. И. Ленина в качестве председателя Совнаркома, когда разбирался, кроме одного дела, касающегося моей специальности, еще очень важный вопрос, а именно первый бюджет СССР. Здесь я убедился, что Ленин хороший председатель, умеющий схватывать сразу главную мысль докладчика и направлять обсуждение по правильному пути, не позволяя ораторам много разглагольствовать. В то время еще находился в силе Михаил Ларин-Лурье (его имя я знал по «Русским Ведомостям», где он прежде сотрудничал) и его остроумные замечания шли в разрез с предложениями составителя бюджета, Преображенского. Ленин не давал долго говорить Ларину и предоставил ему, для его второго выступления, только 3 минуты. На это Ларин заявил, что, чем больше Вы дадите мне времени для высказывания моих идей, тем значительнее будут сокращены расходы и тем сильнее выиграет бюджет в своей целесообразности. Но Ленин не хотел его долго слушать, да и в самом деле излишние рассуждения навряд-ли могли помочь финансовым операциям, когда страна имела колоссальную инфляцию и не имела ни малейшего представления о хозяйственном рассчете национализованных промышленных предприятий, находившихся при том в полном развале. Интересно было замечание Струмилина, члена Госплана по Экономической секции, что, по его статистическим подсчетам, крестьяне при советской власти платят налогов менее, чем при царском режиме. Это заявление очень обрадовало Ленина, и он принял его на веру, хотя я очень усумнился в этих данных, так как мне было очень хорошо известно, что налоги с каждой души при царском режиме вместе с земским обложением составляли не более 3-4 рублей, при цене ржи 70-80 коп. за пуд и ситца — 12-14 коп. за аршин; при советской же власти продналог с крестьянина и другие натуральные повинности в то время были очень тягостны для крестьянина, — в особенности принимая во внимание совершенно недоступные цены на ситец, сапоги и пр.