После образования Временного Правительства жизнь во всех учреждениях тыла стала мало по малу входить в свое русло. Первое задание Особого Совещания по Обороне началось с того, что все члены Совещания приветствовали М. В. Родзянко, который вынес на своих плечах всю тяжесть первых дней революции и способствовал успокоению и образованию Временного Правительства. Председателем Особого Совещания по Обороне был назначен Пальчинский, товарищ военного министра Гучкова. Последний ни разу не был в Совещании, так как был, главным образом, занят урегулированием взаимоотношений офицеров и солдат, а также чисткой командного состава в армии, главным образом, генералов, командующих дивизиями и корпусами. Деятельности Особого Совещания не была очень интенсивна, так как чувствовалось, что едва ли война будет продолжаться долгое время.
После отречения царя и образования Российской Республики в конце первой недели революции, начальник Главного Арт. Управления ген. А. А. Маниковский собрал в Конференц Зале всех чинов Управления, начиная с писарей и подведомственных учреждений, и обратился к присутствовавшим с речью, продолжавшейся около часа. Обладавший способностью красно говорить, Маниковский не отличался твердостью в убеждениях и мог переменять оные довольно легко, в зависимости от обстоятельств, при которых ему приходилось действовать. Не сдерживаемый никакими преградами, в этой речи он выявил всю свою беспринципную натуру в самой неприглядной форме и показал себя настоящим демагогом, забывшим полностью то, что он проповедывал своим подчиненным сослуживцам незадолго до начала революции. Главным мотивом его речи была не столько радость, что царь отказался от престола и в нашем отечестве воцарилась республика, сколько желание в самых резких выражениях и в неприличной форме обрисовать личность царя и его супруги. Эта речь была расчитана на покорение сердец писарей, нижних чинов и прикомандированных к Г. А. У. чиновников военного призыва, мало знакомых с тем военным воспитанием, которое получили кадровые офицеры.
Едва ли нашелся бы среди академиков-артиллеристов кто-нибудь другой, кто получили бы столько царских милостей, как Маниковский. Он был счастливым карьеристом, но его карьера создавалась не введением в нашу артиллерию его изобретений, а уменьем, благодаря хорошо подвязанному языку, втереться в доверие начальства и использовать обстановку в свою пользу.
Отдавая в ноябре 1916 года в приказе по Г. А. У. от имени Государя благодарность чинам Управления, Маниковский не пожалел похвал «обожаемому монарху» и «вождю русской армии» и настаивал на том, чтобы чины удвоили своюэнергию «на пользу Царю и Отечеству». А теперь я слушал из его уст ругательства по отношению к человеку, который дал ему столько почестей и ласки (он мне передавал, что Царь поцеловал его в ноябре, когда он был последний раз в Ставке). Я испытывал такое негодующее чувство и такую тоску, какую можно ощущать только в том случае, когда вы были обмануты дорогим человеком, которому вы всецело верили. В моей голове никак не могло умещаться такое лицемерие, проявленное в такой форме, и такая быстрая перемена своих убеждений. Я вполне бы понял, если бы Маниковский, не касаясь семейной и личной жизни царя, которого он еще недавно предлагал боготворить, сделал бы суровую критику всего нашего государственного строя и засилья при дворе безответственных личностей, не позволяющих правильно развиваться нашей стране, и нарисовал бы возможности быстрого улучшения жизни всех трудящихся; такая его речь вполне отвечала бы существующей обстановке и была бы вполне понятна в устах генерала Его Величества. Как у меня, так и у других присутствовавших, сложилось убеждение, что Маниковский старается делать дальнейшую карьеру в новой обстановке. Я ранее знал, что он постоянно имел мечту сделаться военным министром, и она не оставляла его ни на одну минуту. Когда один раз, в начале осени 1916 года, я ехал в ставку, то он просил меня позондировать почву относительно назначения нового военного министра, ввиду предстоящего ухода ген. Шуваева, позволившего себе сказать в Государственной Думе некоторые фразы, не совсем угодные для высших сфер. Я помню, я дал ему условную телеграмму из Ставки, гласящую, что его опасения относительно предполагаемого кандидата на этот пост не основательны. Однако, и его надежды не оправдались, и после Шуваева был назначен самый бездарный офицер Генерального Штаба, генерал Беляев, товарищ Маниковского по Артиллерийскому Училищу, с которым он был на ты и которого он трактовал, как полуидиота.
Так как А. И. Гучков во время войны, будучи членом Особого Совещания по Обороне и председателем Центрального Военн.-Пром. Комитета, близко познакомился с Маниковским, то он назначил его своим товарищем; ген. Новицкий и инженер Пальчинский были также назначены товарищами военного министра. На этом посту Маниковский закончил свою военную карьеру, будучи арестован на короткое время во время октябрьской революции. На место Маниковского начальником Главного Арт. Упр. был назначен его помощник ген. Лехович.
Не прошло и несколько дней после начала революции, как некоторые члены возбудили вопрос о необходимости ревизии деятельности моего Химического Комитета и его переформирования в зависимости от перемен формы государственного правления. Главным инициатором такой ревизии, по моему убеждению был начальник II отдела комитета, ген. И. А. Крылов, мой товарищ по Артиллерийской Академии, который ранее (одно время) самостоятельно заведывал удушающими газами. Ему было неприятно состоять под моей командой, — хотя при формировании Химического Комитета от меня зависело пригласить его или нет. Я отлично знал его слабые познания по химии, но пригласил его в Комитет, не желая обидеть тех профессоров, которые работали с ним во время войны и привыкли к нему. Я самым корректным образом относился к нему, всегда щадя его самолюбие, но, конечно, для пользы дела никогда не позволял ему увлекаться несбыточными планами и быть одураченным хитрыми спекулянтами, желавшими нажиться во время войны.
Было назначено специальное заседание Химического Комитета, на которое были приглашены несколько лиц от различных учреждений Земского Союза, Воен.-Пром. Комитета и от рабочих. Присутствовавший рабочий (Бройде) был представителем рабочих завода Воен.-Пром. Комитета, изготовляющего противогазы. Во время продолжительного заседания выяснилось, что деятельность Химического Комитета во все время его существования протекала совершенно нормально и никаких деффектов, за исключением мелочей, не было обнаружено. Замечательное слово сказал проф. доктор медицины В. К. Анреп, который был представителем от Главного Санитарного Управления; он подчеркнул, какую трудную и беспримерную работу пришлось совершить Химическому Комитету, чтобы снабдить армию противогазами и наладить в стране новые отрасли химической промышленности.
В результате была констатирована полезная деятельность Комитета и принято пожелание о продолжении его деятельности в том же направлении, как это велось и до сих пор, — с той только разницей, что было введено в его состав несколько представителей от некоторых учреждений и рабочих.
Вследствие назначения ген. Алексеева Верховным Главнокомандующим, на место начальника Штаба был назначен ген. Деникин. Мне по своей должности пришлось поехать в Ставку представиться Начальнику Штаба и доложить о последней деятельности Комитета, — подобно тому, как я докладывал ген. Алексееву. Ген. Деникин, выслушав мой доклад и задав некоторые вопросы, сказал мне, что жалеет, зачем его взяли с фронта, так как новая должность не совсем ему по душе. На меня он произвел очень симпатичное впечатление, но мне не пришлось более иметь с ним дела, так как это был мой последний визит в ставку (в мае 1917 года).
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЛЕНИН И БОЛЬШЕВИКИ В 1917 ГОДУ
Не моя цель анализировать события с момента образования Временного Правительства до его падения. Но каждый здравомыслящий гражданин, не будучи пророком, мог предсказать, что двоевластие не могло долго продолжаться. Временное Правительство (как его называли, буржуазное) было составлено из людей, хотя и честных, но не имевших понятия о том, что такое власть. Они не понимали, как надо действовать на массы восставших рабочих и солдат, чтобы направить жизнь в более или менее нормальное русло.
Оставляя в стороне хитроумные рассуждения, которые приводят некоторые (Троцкий и др.) революционеры, можно определенно сказать, что у Временного Правительства не было никакой физической силы, которая могла бы поддержать все его распоряжения. В Петрограде весь гарнизон был на стороне Исполнительного Комитета, а созданная милиция не имела никакого значения. Дисциплина в армии на фронте разлагалась не по дням, а по часам, так как крайние левые партии не теряли ни одной минуты, чтобы вести пропаганду среди солдат фронта об окончании войны и о скорейшем наделении крестьян помещичьею землею. Уже через два месяца наиболее видные министры, Милюков и Гучков, видя полное бессилие Правительства, покинули свои посты. Ставший во главе правительства А. Ф. Керенский был также обречен на полную неудачу, так как по своему характеру был способен более говорить, чем действовать.
А между тем настроение умов, как в городе, так и в деревне, было вовсе не в пользу крайней большевистской программы. Мне пришлось за это время бывать в деревне и говорить с крестьянами; их лозунги оставались те же самые: поскорее Учредительное Собрание, наделение землей на приемлемых условиях и уравнение в правах с другими гражданами. Я вспоминаю также разговоры с ними, когда уже воцарилась большевистская власть и с них стали брать натурой хлеб, они жаловались мне на притеснения новой власти и говорили: «разве мы царя сместили? Нас не спрашивали, это господа его убрали». Про население городов и говорить нечего; здесь все стояли за демократическую республику. Но не было большого государственного человека, который с’умел бы спасти страну от захвата власти кучкою людей, которые в угоду своим утопическим воззрениям, не останавливаются ни перед какими преградами.
Пропаганда большевистских лозунгов стала организованной и усиленной с момента приезда в Петроград Ленина и его приверженцев, которые в начале апреля прибыли из Швейцарии, проехав через Германию в запломбированном вагоне. В. И. Ленин, как умный революционер и демагог, знал, чего он хочет и как поставленной им цели достигнуть. Восставшему пролетариату, крестьянам и солдатам надо было дать такие лозунги, которые для них были бы самыми дорогими: долой войну, отбирай землю у помещиков и грабь награбленное. Что могли выставить против таких обещаний другие партии, не имеющие в своем распоряжении никакой физической силы, — в то время, как большевики обладали ею всецело.
Я много раз задавал себе вопрос: Ленин и его ближайшие сотрудники, верили ли они в то время искренно, что выполнение их политической программы действительно принесет всему трудящемуся народу то счастье свободы, то материальное и моральное удовлетворение, о которых они так яростно кричали во всех уголках нашей обширной, но во всех отношениях отсталой страны? Ведь каждому здравомыслящему человеку было ясно, что программа большевиков не только не даст счастливой жизни, но приведет к результатам, как раз обратным. На самом простом примере можно доказать всю безрассудность демагогических приемов большевиков: если рабочие на каком-либо заводе бастуют и требуют прибавки содержания, то их требование может быть удовлетворяемо до тех пор, пока предприятие может сводить концы с концами. Никакое предприятие не может работать в убыток, так как возникает вопрос: кто будет покрывать этот убыток? Если рабочие заявляют, что некоторые директора заводов и инженеры получают слишком много, то пусть они подсчитают, какая придется им прибавка на душу, если будет снижено содержание указанным заправилам до той цифры, которую установили большевики? Результат получится смехотворный. То же самое получится и с землей, если помещичью землю разделить между всеми крестьянами. Обидно, что подобные возражения приводили и в 1917 году, но опиум большевистской пропаганды настолько отравлял рабочих, что они ни о чем другом не захотели и слышать. В. И. Ленин, как наиболее умный из них, уже через 3-4 года увидал, что с своими догмами он далеко не уедет и после восстания рабочих и матросов в Петрограде и Кронштадте, в начале 1921 года, отступил с коммунистических позиций, сознавши свои политические ошибки и провозгласивши НЭП (новую экономическую политику). С тех пор коммунистическая утопия мало по малу исчезает, и в то время, когда я пишу эти строки, от коммунизма остались одни ножки да рожки.