Центр пропаганды большевиков помещался в особняке балерины Кшесинской на Петербургской стороне. Из беседки, выходящей на Дворянскую улицу и Кронверский проспект, и днем, и вечером произносились речи Лениным и его соратниками, которые призывали свергать Временное Правительство и прекратить войну. Хотя в Исп. Ком. Совета Рабочих и Солдатских Депутатов влияние большевиков в то время было ничтожным, тем не менее этот «правительственный орган» не делал ни малейшей попытки остановить эту пропаганду, которая разлагала армию в то время, когда страна находилась в состоянии войны. Про Временное Правительство не приходится здесь и говорить: оно было бессильно ликвидировать это гнездо большевистской пропаганды.
Деятельность моего Химического Комитета протекала по инерции довольно сносно, хотя, конечно, революционная атмосфера порождала разные эксцессы, на преодоление которых приходилось без нужды тратить и время, и энергию. Некоторые из лиц, привлеченные к деятельности в Химическом Комитете, желавшие выслужиться перед новым начальством, и недовольные решениями Химического Комитета, стали, вопреки установившемуся порядку, обращаться прямо к помощнику военного министра, Маниковскому, с просьбой отменить то или иное постановление Комитета и утвердить их программу. Конечно, каждый служащий имел право приносить жалобу и критиковать деятельность Комитета, но такие жалобы должны были быть направлены в Главное Артиллерийское Управление, которому был подчинен Комитет, причем последний должен был быть осведомлен о сути такой жалобы. Без соблюдения подобных условий в учреждении создается беспорядок, нарушающий всю правильную работу.
Один из подобных случаев, припоминаю, был возбужден лаборантом Петроградского Университета Мацюлевичем, который, принимая активное участие в деятельности Глобинского завода, долженствующего изготовлять фосген, был очень недоволен постановлением Химического Комитета о ликвидации этого предприятия, — хотя было ясно, что завод не будет давать какую-нибудь продукцию. Кроме того, необходимо иметь в виду, что этот завод находился около Кременчуга, — в таком месте, которое делало наблюдение за ним очень затруднительным. Маниковский, не разобрав дело, как следует, приказал отменить постановление Комитета и выработать такие условия, которые позволили бы приступить к производству фосгена. Однако, несмотря на такое приказание помощника военного министра, до прихода большевиков завод не дал ни одного пуда фосгена, а после их воцарения все заводы, изготовлявшие удушающие газы, были немедленно же остановлены. В одну из моих поездок в Москву мне пришлось ехать в одном купэ с следователем по особо важным делам (фамилию не могу вспомнить), который был членом Особой Верховной Следственной Комиссии под председательством князя Голицына (недавно умершего здесь в Соед. Штатах). Он мне рассказывал некоторые интересные подробности относительно допроса разных царских министров, и между прочим сообщил мне, что в комиссию была вызвана также и А. М. Вырубова. Следствие установило, что она не находилась с Распутиным в интимных отношениях, так как медицинское исследование вполне точно установило, что она осталась девушкой.
Летом 1917 года мне пришлось бывать на хуторе в Калужской губернии и беседовать с моими соседями-крестьянами по поводу происшедших событий. Настроение у них было приподнятое, но более или менее спокойное, и мои отношения с ними были очень хорошие. Они мне помогали убрать хлеб, и я им уступил все зерно на семена по 3 рубля за пуд, хотя рожь в то время стояла на рынке уже 20-25 рублей.
После того, как А. И. Гучков отказался быть военным министром, на этот пост был назначен А. Ф. Керенский, который впоследствии сделался и Верховным Главнокомандующим. Та и другая должность совершенно не подходили к этому человеку. За его безконечные речи, как в тылу, так и на фронте, его прозвали «главноуговаривающим». Он совершенно не понимал, что армия находилась в полном развале без всякой дисциплины, без уважения к своим начальникам. Армия устала от 3летних боев, и до революции насчитывалось более миллиона дезертиров. С такой армией вести наступление было невозможно, — тем более, что с неприятелем началось братание, и немцы предлагали нашим солдатам прикончить войну и заключить сепаратный мир.
Несмотря на то, что последнее наше наступление на Стоходе было неудачным и мы понесли болшие потери, Керенский, для поднятия духа армии и успокоения в стране, решил начать в июне новое наступление на австрийском фронте. Хотя первые дни наши войска и имели некоторый успех, эта затея потом окончилась полной неудачей и мы зря понесли большие потери.
При таком состоянии армии и тыла единственное спасение состояло в том, чтобы удерживаться на закрепленных позициях, и тайно внушить каждому бойцу, что революционное правительство не потребует от армии больше ненужных жертв и что вопрос о земле, который наиболее всего интересовал солдат из крестьян, будет безусловно разрешен в их пользу. Конечно, очень легко критиковать действия Временного Правительства, не зная всех обстоятельств дела, но лично тогда я был твердо убежден в том, что мы должны были оставаться пассивными участниками войны, и союзники должны были понять, что больной организм не может проявить активных действий. Если наши иностранные политики и полагали, что мы должны в первую голову думать о наших обязанностях и договорах с союзниками, то не надо было позволять им забывать, что это может относиться лишь к условиям, когда страна находится в нормальных условиях. Если некоторые из власть имущих и заявляли, что пассивное отношение России к военным действиям повлечет за собой позор для всей страны и что мы не получим после войны знаменитых Дарданел, то какое значение могли иметь эти рассуждения, когда возникал вопрос о жизни или смерти всего государства? Ведь еще во время войны некоторые пророки предсказывали, что после этой войны России, быть может, придется воевать с кем-нибудь из союзников. Впоследствии мы действительно могли убедиться в том, что дипломатические хитросплетения могут привести ко всяким взаимоотношениям между странами. После Версальского договора мы стали дружить с Германией и стали на точку зрения Бисмарка, который всегда говорил, что между Россией и Германией должны быть дружеские отношения.
После наступления, организованного Керенским и окончившагося неудачей, мы стали пассивными участниками войны. Вскоре началось беспорядочное бегство солдат с фронта, что привело к полной дезорганизации железнодорожного транспорта, и без того находившегося в очень печальном состоянии.
Большевистская пропаганда, искусно ведомая Лениным, Троцким, Зиновьевым, Каменевым и др., в течении двух месяцев собрала под их знамена значительное количество рабочих и отчасти солдат, и потому штаб большевиков решил сделать первое боевое выступление 2-го июля для свержения Временного Правительства. Я возвращался вечером с Петербургской стороны домой и мне пришлось идти пешком, так как всякое движение было приостановлено и на улицах раз’езжали броневики с пулеметами и вооруженными солдатами и рабочими. В Петрограде в то время командующим войсками был генерал Половцев, в распоряжении которого состояло несколько сотен казаков, некоторые пехотные части и вызванная с фронта кавалерийская дивизия, которой командовал мой ученик по Училищу и Академии, ген. Милович. Эти воинские части были против большевистского движения, и в течении двух дней принудили к сдаче большевиков, заняли Петропавловскую крепость и главную квартиру большевиков в доме Кшесинской. Многие лидеры большевиков были арестованы и посажены в тюрьму; в числе их были Троцкий, Каменев и другие. Ленин и Зиновьев избегли ареста и первый из них скрылся в частной квартире на Петербургской стороне. Ген. Половцев предлагал в то время очистить Петроград от большевиков и навести полный порядок, но Временное Правительство, состоявшее, главным образом, из социалистов разных наименований и инспирируемое военным и морским министром Керенским, не пожелало такой меры, дабы не подорвать свой престиж в левых кругах, забывая о положении, в каком находилась вся страна, и о необходимости для ее спасения забыть о своих амбициях. Настроение в столице было сильно против левых партий, в особенности против большевиков. В Исполнительном Комитете их влияние было ничтожно, а солдаты, которые охраняли тюрьму, предлагали, как мне передавали, взять на мушку главнейших лидеров большевиков.
Какую неприязнь питали в это время к большевикам даже простые люди, можно судить по одному маленькому эпизоду, случившемуся в моем присутствии: во время большевистского бунта все мосты через Неву были разведены. Я прогуливался на плацу перед зданием Артиллерийской Академии и когда подошел к запертым воротам около угла Химической Лаборатории Академии, то заметил просто одетую женщину-работницу, которая стояла недалеко от меня, намереваясь войти в калитку Пиротехнической Школы. Она заметила на тротуаре мужчину, по виду рабочего, с ожесточенным выражением лица ругавшего начальство, которого она по интуиции признала за большевика, занеся ногу в калитку, она прокричала: «мерзавцы». Мужчина крикнул ей в след: «Кто мерзавцы?» «Ты и подобные тебе», — ответила она и захлопнула калитку.
Подавление бунта большевиков сильно отразилось на настроении воинских частей в Петрограде; об этом можно было судить по взаимно-отношениям между солдатами и командным составом. Начальник Артиллерийского училища, ген. Карачан, после усмирения большевистского бунта собрал всех нижних чинов Училища и произнес речь, в которой ругал большевиков и обещал накладывать строгие наказания за всякое нарушение дисциплины. Насколько я вспоминаю, такие наказания действительно были наложены на некоторых нижних чинов, которые вели большевистскую агитацию. Добавлю, что такое поведение начальника Училища не прошло ему даром: через две или три недели, после октябрьского переворота, он был убит, и его тело было найдено недалеко от Артиллерийского Училища.
По поводу выступления большевиков, вина которых усугублялась тем, что их выступление имело место во время войны, назначено было следствие. В то время во главе Министерства Юстиции стоял П. Н. Переверзев, недавно умерший в Париже. Временное Правительство поручило ему разобрать все детали восстания и назначить строжайшее следствие. Но следствие, им организованное, велось очень медленно и затянулось на долгое время. Окончательное решение вопроса было впоследствии передано Павлу Николаевичу Малянтовичу, известному московскому адвокату, который в последние дни жизни Временного Правительства стал министром юстиции. Малянтович, насколько я мог убедиться из моих разговоров с ним во время моего прежнего знакомства, был скорее всего социал-революционер, и в общественных кругах царило убеждение, что он сможет доказать Правительству, какой вред приносят большевики своей пропагандой армии и стране. Но каково было разочарование во всех кругах и слоях общества, когда Малянтович дал раз’яснение Правительству, что акт большевиков 3-го июля нельзя подводить под бунт во время военных действий и что посаженные в тюрьму главари восстания должны быть выпущены на свободу. Временное Правительство, состоявшее почти целиком из социалистов разных толков, оказалось настолько не понимающим ужасного положения, в котором очутилась страна во время происшедшей революции, что вынесло опасное решение оставить весь этот инцидент без всякого внимания и выпустить арестованных на свободу. Мне представляется, что никакие оправдания поведения этого мягкотелого Правительства не могут иметь места; у всякого, кто вникает в эту историю должно возникнуть возмущение и он, несомненно, сделает только один вывод: какое право имели подобные люди брать в свои руки власть в такое ответственное время, если они понятия не имели о том, что такое власть и в чем заключается управление страной. Единственный раз за все время своего существования Временное Правительство имело возможность показать свой авторитет и повернуть руль на правильный путь, — но оно не воспользовалось этой возможностью.