В январе 1923 года исполнилось также пятилетие существования Чрезвычайной комиссии или, как ее обычно называли, «ЧЕКА», которая представляла из себя совершенно независимый комиссариат, возглавляемый Ф. Э. Дзержинским. Ее сила была безгранична и ее действия не подчинялись никакому контролю. Это было государство в государстве и понятно, что без подобных учреждений не могла обходиться ни одна революция. Но с введением НЭП’а было неудобно иметь такое учреждение, а потому было решено влить его в Комиссариат Внутренних Дел, который до того времени обладал слабым авторитетом. В начале 1923 года был издан декрет, по которому ЧК ликвидировалась, а вместо нее для надзора за контрреволюцией организовалось Главное Политическое Управление при Комиссариате Внутренних Дел. Дзержинский был назначен Народным Комиссаром и председателем Коллегии ГПУ. В сущности, все оставалось по старому, только вывеска была изображена несколько иначе. По случаю пятилетнего юбилея и указанного переименования было устроено особое празднование. Во-первых, на Красной Площади в Москве был сделан парад войскам особого назначения, состоящим в ведении ЧК, а теперь ГПУ. Войска эти, особым образом формируемые (их насчитывалось по всему Союзу до 100.000), являлись как бы охраной революции и были посылаемы для усмирения всяких мятежей и волнений против советской власти. Эти войска имели более красивую форму, были отлично одеты и питаемы, пользовались многими привиллегиями, которые были совершенно недоступны другим красноармейцам. Многие бывшие офицеры царских гвардейских пехотных и кавалерийских полков были взяты на службу в эти войска для надлежащего их обучения и внедрения в них суровой дисциплины. И надо отдать справедливость, что в то время эти войска выглядели гораздо более дисциплинированными, чем красно-армейские части.
Я часто задавал себе вопрос, почему бывшие офицеры из дворянских фамилий согласились идти на подобную службу, зная наперед, что они должны будут идти для усмирения крестьянских и рабочих волнений. Я понимаю, что служить солдатом или офицером в армии, созданной для защиты отечества от иностранного вмешательства, есть долг каждого гражданина, какая бы ни была власть в его стране. Но участие в жестоком наказании людей, которые желают высказать свое недовольство тяжелыми условиями их жизни, я не могу оправдать никакими доводами. Ответ на подобный вопрос я получал не раз от лиц, которые были близки к этому учреждению. Те бывшие офицеры буржуазных семей, которые решали идти в эти карательные отряды, оправдывали свое поведение желанием отомстить крестьянам, которые разрушили имения их отцов, украли все их достояние, а во многих случаях убили их родных во время погромов в начале революции. С точки зрения как культурного человека, так и христианина, такое поведение заслуживает только одного презрения; идейный коммунист, который убивает своего политического противника, хотя также достоин глубокого порицания, но все-же скорее может найти себе защиту в своих действиях, чем офицер-палач, который вымещает свою злобу на совершенно невинных людях.
ВСНХ послал на юбилей ГПУ Богданова, так как президиум ВСНХ был шефом войск особого назначения, и членов президиума Семена Пафнутьевича Середу и меня. Я и Середа присутствовали на параде, который принимал сам Дзержинский, а Богданов проходил во главе войск ГПУ. Перед прохождением войск церемониальным маршем, Дзержинский произнес речь, в которой благодарил членов ЧК и войсковые части за их ревностную службу делу революции, а затем пояснил цель новой реформы: образование Комиссариата Внутренних Дел и в ней ГПУ. После парада был устроен завтрак для членов ГПУ в одном хорошем ресторане на Неглинной, на который были приглашены некоторые делегаты от разных комиссариатов, и от ВСНХ Богданов, Середа и я. Завтрак сопровождался также соответствующей выпивкой, хотя в то время еще сохранялось запрещение продажи спиртных напитков. Я и Середа сидели близко к главному столу; главные руководители ГПУ были очень любезны с нами и рассказывали много историй из своей деятельности по борьбе с контрреволюцией. Один эпизод особо запечатлелся в моей памяти, так как расказчик с особым удовольствием подчеркивал в нем отсутствие мужества и благородства у арестованных бывших офицеров царской армии. Один полковник контр-революционер, захваченный агентами ГПУ и приведенный ко мне в кабинет, — рассказывал нам один член коллегии ГПУ, — со слезами на глазах упал передо мною на колени и просил о снисхождении; я никогда не мог предполагать, чтобы офицеры старой армии были такими трусами; я мог бы привести много подобных случаев; старые революционеры в царское время не доходили до такого унижения и с гордостью шли на смерть, считая свое дело правым. Конечно, слушая подобные рассказы мне нельзя было выражать каких-либо сомнений, и приходилось молчать.
Во время этого завтрака были произнесены различные заздравные тосты; к моему большому удивлению, П. А. Богданов предложил тост так же и за бывшего генерала Ипатьева, в нескольких словах дав характеристику моей личноости.
— Вы знаете, товарищи, кто такой В. Н. Ипатьев. Это мировой ученый, награжденный всеми почестями, возможными при царском режиме, и он, одним из первых, согласился работать с нами по первому предложению, сделанному ему покойным Л. Я. Карповым, которому была поручена вся химическая промышленность СССР в ноябре 1917 года. В. Н. не только сам пошел работать с рабочим классом, но увлек своим примером и своих коллег, и в военном Химическом Комитете, который был возглавляем В. Н., ни одного дня не было забастовки, — не в пример другим учреждениям. Партия никогда не должна забыть его поступка, а теперь я предлагаю тост за его здоровье.
Громкие апплодисменты были в ответ на этот тост, а потом раздались возгласы: качать В. Н. и я был подхвачен десятками рук и подвергнут этой операции. Когда овации прекратились, и я сел рядом с Середой, то он сказал мне:
— Вот до чего Вы, В. Н., дожили: ГПУ Вас качало! Больших почестей едва ли можно достигнуть при теперешнем режиме.
Перед моим от’ездом еще в конце 1922 года, я вместе с заместителем Главспирта Григоровым стал изучать вопрос о пользе и вреде запрещения употребления спиртных напитков. Григоров служил до революции в Министерстве Финансов, в департаменте винной монополии, и был знатоком этого дела, а потому был приглашен большевиками в Главспирт. Главное Спиртовое Управление находилось тогда под моим наблюдением, и я должен был следить за производством спирта в Союзе, за его потреблением и за состоянием винокуренных заводов. Во главе спиртовой промышленности стоял товарищ Ермаков, бывший фельдфебель одной артиллерийской батареи, уроженец Урала, очень веселый парень, но, конечно, понимающий в спиртовой промышленности лишь настолько, чтобы уметь определять крепость водки во время ее принятия во внутрь. Поэтому все технические проблемы входили исключительно в обязанность Григорова, и он очень част приходил ко мне советоваться по разнообразным вопросам спиртовой промышленности.
Уже в 1922 году мы видели, что, если не будет разрешена продажа водки и не будет установлен акциз, масса винокуренных заводов должна быть закрыта, а это закрытие печально отразится на земледелии, так как это вызовет сокращение посевов картофеля. Культура последнего продукта крайне необходима в сельском хозяйстве, так как картофель является пропашным хлебом, и способствует очищению полей от сорных трав. Я считал и считаю, что производство картофеля во всех странах должно быть доведено до максимума, так как при правильном ведении интенсивного хозяйства он является самым дешевым хлебом, необходимым для питания человека и домашних животных, а также и для производства спирта, из которого можно получать многие органические препараты, причем остатки от спиртового брожения также идут для питания скота.
После обсуждения всех злободневных вопросов спиртовой промышленности, я и Григоров, с одобрения начальника Главспирта Ермакова, составили докладную записку о состоянии винокуренной промышленности, об ее упадке и о необходимости разрешить употребление спиртовых напитков в ограниченных количествах. В этой записке указывалось, что в такой громадной стране, какой является Россия, совершенно невозможно мерами репрессий успешно бороться с тайным винокурением и развитием самогона, которое, несмотря на все кары закона, приняло колоссальные размеры. Подобный порядок, ни в какой мере не искореняя пьянства, приносит громаднейший вред народному здравию, так как народ пьет очень вредную водку, не достаточно очищенную и содержащую более ядовитые высшие алкоголи. Кроме того, с экономической точки зрения допущение в стране самогона крайне не желательно, потому что самогонщики употребляют для брожения дорогие сорта злаков, вместо дешевого картофеля, а, с другой стороны, государство не получает никакого акциза за выкуренный спирт. Вполне сознавая вред употребления алкоголя, в особенности крепких напитков, содержащих 40 и более градусов спирта, мы все-таки настаивали на проведении закона о разрешении употребления алкоголя, выставляя, кроме указанных соображений, еще следующие основания: государство, имея в своих руках винную монополию, сможет выпускать с своих заводов ограниченное количество водочных изделий как то водки, ликеров и настоек и т. п. Государство может контролировать снабжение рабочих районов, где оно особо боится развить пьянство в ущерб производительности работы, доставляя туда более слабые настойки и пиво. Кроме этих мер мы предлагали уменьшить процент спирта в водке с 40% до 30%. Это наше предложение базировалось на особом вреде для внутренних органов напитков, имеющих высокое содержание спирта. Чем больше содержание спирта в напитке, тем сильнее его разрушительное действие на слизистые оболочки и нежные внутренние органы, особенно на желудок, печень и почки. Между тем водка, содержащая 30% алкоголя, приятна на вкус, не так быстро опьяняет и будет вообще менее опасна для здоровья. В особенности надо иметь в виду, что чем моложе организм, тем более вреда наносит ему употребление крепких спиртовых напитков, так как ткани его внутренних органов еще очень нежны.
Эта докладная записка была рассмотрена многими Наркоматами и, наконец, попала в Совет Народных Комиссаров для окончательного утверждения. Большинство Наркоматов высказались за введение винной монополия. Примерно в середине 1923 года, советским правительством был издан декрет, разрешающий производство водочных изделий и пива и свободной продажи их, но по декрету содержание спирта во всех водках было ограничено 20 процентами. Такая водка стала называться «Рыковкой», и рабочие и крестьяне, выпивая ее, прибавляли:
— Не стоило делать революции для уменьшения крепости водки с 40% до 20% !
Однако, фабрикация такой водки продолжалась не очень долго и вскоре незаметно перешли на изготовление старой русской 40% водки. Несмотря на разрешение свободной продажи водки, я мог наблюдать, как в Москве так и в Ленинграде, что число пьяных на улицах сократилось по сравнению с тем, что наблюдалось в тех-же городах до войны. Может быть, это об’ясняется тем, что до войны при введении винной монополии гр. Витте, распитие водки, купленной в винных лавках, происходило на улице по близости места покупки; водка выпивалась сразу без надлежащей закуски, а посуда от водки сдавалась за деньги обратно в лавку. Такой безобразный способ распития водки не имел места при большевиках (разве только в редких случаях) и тем, может быть, об’ясняется отсутствие как пьяных на улицах, так и непристойных пьяных сцен.