Вследствие такого ответа главы правительства, фирма Нобель стала переводить некоторые суммы денег в распоряжение М. М. Тихвинского для раздачи некоторым бывшим служащим этой фирмы. Во время одного путешествия Смилги по Волге для осмотра всех складов нефти он познакомился с заведующим флотилией наливных судов, перевозящих нефть из Баку. Этот начальник транспорта, фамилию которого я не помню, заведывал этой флотилией до войны у бр. Нобель и потому хорошо знал всех наиболее видных работников фирмы. Смилга рассказал нам, что он пригласил этого начальника флотилии на ужин и после хорошей выпивки и закуски сумел так повести дружескую беседу, что выпытал от него фамилии всех лиц, которые получали денежную помощь от товарищества бр. Нобель. Все это было проделано при свидетелях большевиках. Как только Смилга приехал в Москву, он сообщил обо всем ЧК, и она тотчас же арестовала всех указанных лиц; я не могу припомнить, был ли в числе их также и начальник флотилии. М. М. Тихвинский, конечно, был арестован в первую голову и был расстрелян (как я уже упомянул ранее) в сентябре 1921 года, причем ему вменялось в вину, главным образом, что он посредством тайной корреспонденции доносил фирме Нобель во всех деталях о состоянии добычи нефти и производства нефтяных заводов.
Этот рассказ Смилги произвел на меня очень тягостное впечатление и, может быть, именно он был причиной того, что я выпил лишнее и едва ли не первый раз в жизни приехал домой около 4-х часов ночи в сильном градусе, привел тем в удивление жену, так как в подобном состоянии, до этой пирушки с большевиками, она меня никогда в жизни не видала.
На этом же вечере я рассказал, что Главное Артиллерийское Управление просило меня взять на себе заботу об организации в СССР производство ядовитых газов и противогазов. Я интересовался узнать, как в неофициальной обстановке члены Президиума относятся к моему участию в этом деле. Все тотчас же воспользовались случаем и выпили за процветание этого дела под моей эгидой, а П. А. Богданов прибавил:
«Ну, если Владимир Николаевич снова возьмется за это дело, то успех, наверное, будет».
Я сообщил ранее, что Ленин не мог выслушать летом 1922 года моего доклада о поездке заграницу, так как был болен после случившегося с ним удара, и доктора строго-настрого запретили ему заниматься какими-либо делами, хотя он был в полном сознании. Но в начале осени он настолько поправился, что доктора разрешили ему принимать некоторое участие в делах, строго ограничив, конечно, время работы. От секретаря Совнаркома Н. П. Горбунова я получил тогда записку, в которой он писал мне, что Владимир Ильич считает очень полезным, чтобы я написал для широкой публики два фельетона в «Правде», в которых описал бы все виденное и слышанное относительно экономического и технического развития промышленности. Для меня написание таких двух фельетонов не представляло трудностей, так как вскоре по возвращении из заграницы меня просили в ВСНХ прочитать лекцию о моем путешествии в Москве, в зале Советов (бывшее Дворянское Собрание). Моя лекция собрала много народа и вызвала оживленный обмен мнений. Я отметил в своей лекции, что в Германии после войны химическая промышленность обогатилась новыми процессами, весьма важными для мирного времени, установление которых и в нашей стране крайне желательно. Принимая же во внимание наши дружественные отношения с Германией, можно надеяться, что мы могли бы получить от немцев техническую помощь. Одному из присутствующих моя речь очень не понравилась. В резких выражениях он упрекал меня в пристрастии к немцам и, не пожелав выслушать мои раз’яснения, демонстративно ушел с лекции. Впоследствии эта моя речь была напечатана в журнале «Наши Достижения», который был создан А. М. Горьким. Эта речь послужила мне материалом и для составления двух фельетонов в «Правде», которые предназначались для широкой публики и должны были отличаться простотой.
В. И. Ленин был очень доволен этими фельетонами и просил через Горбунова, чтобы я время от времени сообщал кое-что широкой публике о достижениях в химии. В это время его здоровье настолько поправилось, что он решил выступить с большой речью на одном из больших заседаний не то Московского Совета, не то ЦИК’а. Кроме того он председательствовал в Совете Народных Комиссаров, где в его присутствии разбирался вопрос о предоставлении Уркарту концессии на Урале для добывания меди, свинца и серебра на Уральских, Кыштымских и Ридигерских заводах. Этот вопрос был внесен Красиным, которого я, будучи в Лондоне, помирил с Уркартом. Красин для проведения этой концессии приехал в Москву и очень энергично защищал необходимость концессии, но потерпел фиаско: Уркарт концессии не получил. С этого времени, началось падение престижа Красина в коммунистических кругах, — в особенности после одной фразы, которую он позволили себе сказать на одном многолюдном собрании:
«Вы требуете, — заявил он, — чтобы работа шла четко и быстро, а сами присылаете мне на ответственные места молодых партийцев, ничего не понимающих в деле, которое им поручается. Пришлите мне одного спеца, — не партийного, но хорошо знающего дело, — и он заменит шесть коммунистов».
Эта фраза вызвала большое негодование в партийных кругах, и Красину ее никогда не забыли. Какая разница: Ленину не поставили в вину, когда он за хорошего спеца готов был отдать десять коммунистов, а Красину не хотели простить и шести!
Во время одного из заседаний Президиума ВСНХ ко мне обратился Смилга и сказал:
— Я был вчера у Ленина на докладе, и он просил сказать Вам, что просит Вас придти к нему как-нибудь вечерком, неофициально, выпить чашку чая и поговорить о разных технических вопросах. Только надо созвониться через Горбунова, в какой из ближайших вечеров будет более удобным устроить свидание.
На другой-же день я позвонил Горбунову, и он сказал мне, что непременно мне позвонит, когда я должен вечером посетить Ленина. Но этому не суждено было случиться. Через несколько дней у Ленина был второй удар, он лишился сознания и речи и ему уже не суждено было возвратиться к работе; с небольшим через год он скончался, и за этот промежуток времени он не владел речью, и мог с трудом понимать только самые обыденные вещи.
К декабрю 1922 года закончилась постройка и оборудование Химического Института при ВСНХ, который был возглавляем А. Н. Бахом. Этот Институт помещался ранее, как было сказано выше, в частной квартире, на Армянском Переулке, а теперь должен был переехать в новое здание. Полная переделка бывшего особняка (кажется, Вогау или Марка) на Воронцовском Поле в Научный Институт потребовала более года и надо справедливо сказать, что в новом здании была устроена очень хорошая научно-исследовательская химическая лаборатория, отвечающая всем требованиям современной науки. Правда, на постройку этого Института ВСНХ не жалел денег, и во время его сооружения сам Рыков оказывал большое содействие, но тем не менее нельзя не отдать должной похвалы А. Н. Баху и его молодому помощнику Б. Збарскому (бывшему социалисту-революционеру по своим политическим убеждениям, но сочувствовавшему большевикам). Для науки оборудования Збарский был командирован в Германию, где и закупил на отпущенную в большом количестве валюту все аппараты и химические реактивы. В то время в СССР было совершенно невозможно достать что-либо из оборудования для лабораторий.
16-го декабря 1922 года последовало официальное открытие вновь построенного Института, которому было присвоено имя покойного Карпова. На открытие было приглашено правительство, от лица которого выступил сам А. И. Рыков; после него говорил директор Института, Бах, а затем слово было предоставлено мне, как председателю коллегии НТО. Я не могу вспомнить полностью речи Рыкова; в памяти удержалось только одно, — что он подчеркнул значение постройки великолепного Научного Института в стране Советов в такое время, когда средства страны находятся в тяжелом положении, и народонаселение не может быть удовлетворено в самых необходимых потребностях. Но советское правительство отлично отдает себе отчет в необходимости развивать науку, а потому и в будущем будет развивать строительство подобных научных учреждений. Бах в короткой ответной речи принес благодарность за отпуск средств для сооружения этого храма науки и прибавил, что он счастлив работать в своей стране, на знамени которой изображены мирные эмблемы «серп и молот», а не хищная птица, — орел, который был эмблемой могущества царского режима.
К своей короткой речи я подготовился заранее и очень жалел потом, что я перед заседанием не прочел ее кому-нибудь из моих коллег по Президиума. После своей речи, я получил упрек от председателя ВСНХ, Богданова, также и от Смилги и других партийцев, которые находили, что она была по своему характеру неуместна на данном торжестве. Что-же я сказал в своей речи такого, что вызвало неудовольствие, главным образом, со стороны партийцев? Мне помнится, что в основу ее были положены три мысли: во-первых, я указал, что создание этого храма науки после проигранной войны свидетельствует, что у нас не угашен дух и что завоевания на научном поприще на пользу всего человечества несомненно принесут уважение и признание других народов; я напомнил, что гениальные работы Пастера, после проигранной войны 1870 года, подняли престиж Франции и указали на гений французского народа. Во-вторых, я старался об’яснить, почему вновь созданному Институту присвоено имя Карпова: я обрисовал личность покойного и его хорошее отношение к нам, спецам, вследствие чего ему удалось начать приводить в порядок нашу расстроенную химическую промышленность; я заключил из этих данных, что работа Карпова оправдывает присвоение его имени новому Институту. Наконец, в-третьих, я указал, что на Воронцовском поле в настоящее время построены Карповский Институт, рядом с ним Биохимический Институт (который был впоследствии назван Баховским) и предполагалось в дальнейшем расширение Химического Института постройкой опытного завода, вследствие чего здесь образуется целый научный городок, которому впоследствии будет дано подходящее название. Это — все, что было мною сказано, а из этого был сделан вывод: Ипатьев не верит в долгое существование советской власти, раз будут даны другие названия, незачем было мне затрагивать вопрос о названии Института, раз это название присвоено правительством, а также незачем было упоминать о проигранной войне. Выслушав все замечания после моей речи (которая, однако, удостоилась очень громких апплоди-сментов), я пришел к заключению, что моя карта бита, и что мне этого не забудут.
Чтобы моя речь не попала целиком в печать, я передал ее Б. Збарскому с просьбой исключить все, что он считает неудобным, и лишь после этого послать ее в газеты. Он мне обещал это сделать и, действительно, в газетах было только в нескольких словах сказано, что председатель НТО приветствовал открытие нового Института.
В декабре 1922 года было устроено празднование 5-летия существования ВСНХ. Хотя, по правде сказать, достижения за эти годы не были так велики, чтобы стоило справлять юбилей, но тем не менее правительство нашло нужным устроить этот праздник. В залах здания Советов были выставлены портреты членов Президиума, диаграммы развития различных отраслей промышленности, некоторые экспонаты производства и пр. Публика допускалась только по особым билетам. В день праздника было устроено публичное вечернее заседание Президиума, на которое были приглашены члены правительства и делегаты от разных трестов и учреждений. На эстраде заседал президиум с народными комиссарами, а в креслах — делегаты и гости. Началось заседание речью Богданова, который огласил поздравительные телеграммы, как от Совнаркома, так и от отдельных наркоматов. После его речи говорили некоторые члены правительства, а также член Коллегии ЧК Уншлихт, который в своей речи подчеркнул, что ЧК зорко следит за деятельностью всех учреждений ВСНХ и будет стараться обнаружить вредительскую работу, проделываемую врагами народа. Короче, речь имела тот-же лозунг, какой был дан царем Николаем I-ым при учреждении жандармского корпуса: утирать слезы угнетенным и беззащитным гражданам. После речей был показан фильм, имевший целью в виде аллегорий показать будущее развитие промышленности; фильм сделан очень плохо и совершенно нехудожественно.