Мы читали все подряд, в каждой
роте сочинялись стишки и песенки про полковника. А когда что-нибудь случалось в
полку, всегда находился какой-нибудь благожелатель, который пускал в газету
статейку под заголовком "Истязание солдат". Мало того: писали депутатам в Вену,
чтобы они заступились за нас, и те начали подавать в парламент запрос за
запросом, известно ли, мол, правительству, что наш полковник -- зверь, и тому
подобное. Министр послал к нам комиссию, чтобы расследовать это, и в результате
некий Франта Генчл из Глубокой был посажен на два года,-- это он обратился в
Вену к депутатам парламента, жалуясь, что во время занятий на учебном плацу
получил оплеуху от полковника. Когда комиссия уехала, полковник выстроил всех
нас, весь полк, и заявил, что солдат есть солдат, должен держать язык за зубами
и служить, а если кому не нравится, то это нарушение дисциплины. "А вы,
мерзавцы, думали, что вам комиссия поможет? -- сказал полковник.-- Ни хрена она
вам не помогла! Ну, а теперь пусть каждая рота промарширует передо мною и пусть
громогласно повторит то, что я сказал". И мы, рота за ротой, шагали, равнение
направо, на полковника, рука на ремне ружья, и орали что есть мочи: "Мы,
мерзавцы, думали, что нам эта комиссия поможет. Ни хрена она нам не помогла!"
Господин полковник хохотал до упаду, прямо живот надорвал. Но вот начала
дефилировать одиннадцатая рота. Марширует, отбивая шаг, но подходит к полковнику
и ни гугу! Молчит, ни звука. Полковник покраснел как вареный рак и вернул ее
назад, чтобы повторила все сначала. Одиннадцатая опять шагает и... молчит.
Проходит строй за строем, все дерзко глядят в глаза полковнику. "Ruht!"/ Вольно!
(нем.) / -- командует полковник, а сам мечется по двору, хлещет себя хлыстом по
сапогу, плюется, а потом вдруг остановился да как заорет: "Abtreten!"/
Разойдись! (нем.)/ Сел на свою клячу и вон. Ждали мы ждали, что с одиннадцатой
ротой будет, а ничего не было. Ждем мы день, другой, неделю -- ничего. Полковник
в казармах вовсе не появлялся, а солдаты рады-радешеньки, да и не только
солдаты: и унтеры и даже офицеры. Наконец прислали нам нового полковника. О
старом рассказывали, будто он попал в какой-то санаторий, потому что
собственноручно написал государю императору, что одиннадцатая рота
взбунтовалась.
Приближался час послеобеденного обхода. Военный врач Грюнштейн ходил от койки
к койке, а за ним -- фельдшер с книгой.
-- Мацуна!
-- Здесь.
-- Клистир и аспирин.
-- Покорный!
-- Здесь.
-- Промывание желудка и хинин.
-- Коваржик!
-- Здесь.
-- Клистир и аспирин.
-- Котятко!
-- Здесь.
-- Промывание желудка и хинин.
И так всех подряд -- механически, грубо и безжалостно.
-- Швейк!
-- Здесь.
Доктор Грюнштейн взглянул на вновь прибывшего.
-- Чем больны?
-- Осмелюсь доложить, у меня ревматизм.
Доктор Грюнштейн за время своей практики усвоил привычку разговаривать с
больными с тонкой иронией. Это действовало гораздо сильнее крика.
-- Ах вот что, ревматизм...-- сказал он Швейку.-- Это действительно тяжелая
болезнь. Ведь и приключится этакая штука -- заболеть ревматизмом как раз во
время мировой войны, как раз когда человек должен идти на фронт! Я полагаю, это
вас страшно огорчает?
-- Осмелюсь доложить, господин старший врач, страшно огорчает.
-- А-а, вот как, его это огорчает? Очень мило с вашей стороны, что вам пришло
в голову обратиться к нам с этим ревматизмом именно теперь. В мирное время
прыгает, бедняга, как козленок, а разразится война, сразу у него появляется
ревматизм и колени отказываются служить. Не болят ли у вас колени?
-- Осмелюсь доложить, болят.
-- И всю ночь напролет не можете заснуть? Не правда ли? Ревматизм очень
опасная, мучительная и тяжелая болезнь. У нас в этом отношении большой опыт:
строгая диета и другие наши способы лечения дают очень хорошие результаты.
Выздоровеете у нас скорее, чем в Пештянах, и так замаршируете на фронт, что
только пыль столбом поднимется.-- И, обращаясь к фельдшеру, старший врач
сказал:-- Пишите: "Швейк, строгая диета, два раза в день промывание желудка и
раз в день клистир". А там -- увидим. Пока что отведите его в амбулаторию,
промойте желудок и поставьте, когда очухается, клистир, но, знаете, настоящий
клистир, чтобы всех святых вспомнил и чтобы его ревматизм сразу испугался и
улетучился.
Потом, повернувшись к больным, доктор Грюнштейн произнес речь, полную
прекрасных и мудрых сентенций.
-- Не думайте, что перед вами осел, которого можно провести за нос. Меня вы
своими штучками не тронете. Я-то прекрасно знаю, что все вы симулянты и хотите
дезертировать с военной службы, поэтому я и обращаюсь с вами, как вы того
заслуживаете. Я в своей жизни видел сотни таких вояк, как вы. На этих койках
валялась уйма таких, которые ничем другим не страдали, только отсутствием
боевого духа. В то время как их товарищи сражались на фронте, они воображали,
что будут валяться в постели, получать больничное питание и ждать, пока кончится
война. Но они ошиблись, прохвосты! И вы ошибетесь, сукины дети! Через двадцать
лет будете криком кричать, когда вам приснится, как вы у меня тут симулировали.
-- Осмелюсь доложить, господин старший врач,-- послышался тихий голос с койки
у окна,-- я уже выздоровел. Я уже ночью заметил, что у меня прошла одышка.
-- Ваша фамилия?
-- Коваржик. Осмелюсь доложить, мне был прописан клистир.
-- Хорошо, клистир вам еще поставят на дорогу,-- распорядился доктор
Грюнштейн,-- чтобы вы потом не жаловались, будто мы вас здесь не лечили. Ну-с, а
теперь больные, которых я перечислил, отправляйтесь за фельдшером и получите
кому что полагается.
Каждый получил предписанную ему солидную порцию. Некоторые пытались
воздействовать на исполнителя докторского приказания просьбами или угрозами:
дескать, они сами запишутся в санитары, и, может, когда-нибудь нынешние санитары
попадут к ним в руки. Что касается Швейка, то он держался геройски.
-- Не щади меня,-- подбадривал он палача, ставившего ему клистир.-- Помни о
присяге. Даже если бы здесь лежал твой отец или родной брат, поставь ему клистир
-- и никаких. Помни, на этих клистирах держится Австрия. Мы победим!
На другой день во время обхода доктор Грюнштейн осведомился у Швейка, как ему
нравится в госпитале. Швейк ответил, что это учреждение благоустроенное и весьма
почтенное. В награду он получил то же, что и вчера, и в придачу еще аспирин и
три порошка хинина, все это ему всыпали в воду, а потом приказали немедленно
выпить.
Сам Сократ не пил свою чашу с ядом так спокойно, как Швейк пил хинин, на
котором доктор Грюнштейн испробовал все виды пыток.
Когда Швейка в присутствии врача завертывали в холодную мокрую простыню, он
на вопрос доктора Грюнштейна, как ему это нравится, отвечал:
-- Осмелюсь доложить, господин старший врач, чувствую себя словно в купальне
на морском курорте.