У политкаторжан было свое издательство, книжный магазин и музей, где выставлялись документы, свидетельствовавшие о политических репрессиях в Российской империи. Но главным достоянием Общества являлась бывшая усадьба графа Шереметьева, превращенная в прекрасную больницу и дом отдыха. Помимо политкаторжан, там постоянно лечились высшие партийные чины.
Через соседей-пролеткультовцев Клим получил разрешение поехать туда на экскурсию – вместе с комсомольцами фабрики резиновых изделий «Красный богатырь».
Ехали с песнями. Бригадир Вася, загорелый, плечистый парень в тельняшке и широченных парусиновых брюках, прихватил с собой гармонь и всю дорогу горланил частушки:
У буржуев тьма тревог,
На сердце обуза.
Говорят, введут налог
На большие пуза.
Слушая его, девчонки хохотали.
После долгой тряски по разбитым сельским дорогам автобус въехал в старинный парк с искусственными прудами и тенистыми аллеями.
Комсомольцы приникли к окнам.
– Ой, смотрите, какие статуи! – ахали девушки, показывая на мраморные изваяния в фонтанах.
– А цветов-то, цветов! Больше, чем на первомайской демонстрации!
Выйдя из автобуса, комсомольцы в нерешительности застыли у белокаменного дома с широкой лестницей и колоннами.
– Вот это жизнь! – проговорил Вася. От изумления он выпустил гармонь из рук и та, издав громкий стон, упала на землю.
Навстречу экскурсантом вышел невысокий темноволосый толстяк с пышными усами.
– Здорово, молодежь! – сердечно сказал он. – Рад вас видеть! Ну, пойдемте, я вам все тут покажу.
Клим был единственным человеком, который узнал товарища Баблояна, – хотя его портреты постоянно печатались в газетах и продавались в наборах открыток. Никому и в голову не могло прийти, что такой важный человек будет запросто разговаривать с простыми рабочими, да еще поведет их на экскурсию.
Но Баблояну явно нравилось общаться с комсомольцами. Он пересмеивался с парнями и, как бы шутя, обнимал девушек за талии.
– Ведите себя тихо! – велел он, когда они подошли к террасе, заставленной удобными креслами и шезлонгами. На них дремали старики и старушки в новеньких опрятных халатах.
– У нас тут живой музей, – с благоговением сказал Баблоян. – Эти люди пожертвовали всем на свете, чтобы вы, молодежь, могли увидеть зарю социализма!
Комсомольцы чуть ли не на цыпочках поднялись на террасу и, краснея от смущения, принялись благодарить старичков и жать их морщинистые руки, на которых до сих пор были видны шрамы от кандалов.
Баблоян перечислял, кто из политкаторжан стрелял в генералов, а кто закладывал бомбы в резиденциях губернаторов.
Комсомольцам, выросшим при советской власти, казалось, что все это происходило давным-давно, в доисторические времена, и им не верилось, что участники тех событий до сих пор живы.
Особенно их поразил народоволец Фроленко – лысый, заросший бородой восьмидесятилетний дед. Он был одним из организаторов убийства Александра II.
– А зачем вы покушались на царя? – спросила Рая, маленькая черноглазая девушка с конопушками на вздернутом носе. – Ведь в ваше время революционная ситуация еще не назрела.
Фроленко задвигал вставной челюстью.
– У нас, барышня, не было другого выбора – мы должны были разбудить народ от вековой спячки. Это был сигнал, что революционные силы живы и что каждого угнетателя трудового народа ждет справедливое возмездие.
Комсомольцы захлопали в ладоши.
Баблоян показал на стоявшую в дверях старушку с клюкой:
– А это знаменитая Вера Николаевна Фигнер! Знаете, как о ней отзывались товарищи? «Есть натуры, которые не гнутся, – их можно только сломить, но не наклонить к земле».
Вера Николаевна недобро посмотрела на него.
– Молчал бы лучше! Мы хотели добиться свободы слова и совести, а вы все развалили. России нужна новая революция!
К ней подлетела медицинская сестра.
– Вера Николаевна, вам пора на процедуры!
Она ласково взяла старушку под локоток и увела ее.
– Старость – не радость, – вздохнул Баблоян. – Иногда товарищ Фигнер забывает, что революция уже была.
Он передал комсомольцев администратору, и тот повел их смотреть бывшую графскую оранжерею и птичник, куда недавно завезли кур особой породы «полосатый плимутрок».
Клим подошел к Баблояну.
– Я от Зайберта. Он просил передать вам письмо.
Баблоян изменился в лице.
– Пойдемте, – тихо сказал он и поманил Клима за собой.
Они сели на лавочку в окружении цветущих розовых кустов. Баблоян прочел письмо Зайберта, достал из кармана спички и тут же спалил его.
– Жаль, что Генриха выслали… Полезный был человек!
– Так что насчет немцев? – спросил Клим. – Для получения паспортов от них требуют справки, которые они не могут принести: для этого им надо возвращаться в Саратов, а у них нет денег.
Баблоян пожал плечами.
– В интересах государства мы вообще не должны их выпускать. Если они всем табором приедут в Германию, эта история просочится в прессу, и мы получим очередной поток клеветы на советский строй.
– Но ведь можно что-нибудь сделать!
Баблоян смерил Клима оценивающим взглядом.
– Пятьдесят рублей с носа, – одними губами прошептал он. – Если вы так печетесь о своих немцах, ищите деньги на «госпошлину». Только в валюте, пожалуйста.
Клим усмехнулся: Баблоян жил на всем готовом – зачем ему валюта? Вывод напрашивался только один: он, как и многие кремлевские начальники, подумывал об эмиграции и искал способ разжиться валютой на случай, «если все рухнет».
В газетах то и дело появлялись статьи об изменниках, которые уезжали в заграничные командировки и отказывались возвращаться в СССР. Невозвращенцами стали личный секретарь Сталина Бажанов, видные чекисты Думбадзе и Ибрагимов и многие другие. Это было бегство с тонущего корабля. Каждый из партийцев знал, что его в любой момент могут привлечь даже не за собственные грехи, а за дружбу с неугодным лицом. Причем наперед нельзя было сказать, кто завтра окажется в опале.
– А вы не могли бы помочь мне организовать интервью со Сталиным? – спросил Клим. – Я думаю, что в обмен на него «Юнайтед Пресс» помогло бы вам решить проблему с немцами Поволжья.
– У меня нет такой проблемы – она есть у вас, – насмешливо сказал Баблоян. – Всего хорошего!
В системе большевистских ценностей доступ к товарищу Сталину стоил гораздо дороже каких-то там немцев. В любом случае Баблоян не собирался им торговать.
Глава 26. Немцы Поволжья
1.
«Книга мертвых»
2.
3.
4.
Глава 27. Пионерка и крест
1.
Алов устроил Гале разнос:
– Ты говорила, что Рогов в отпуске? Да он давным-давно в Москве! Мне сегодня звонили из Центрального аэродинамического института: на их территории есть церковь, и он устроил в ней приют для бродяг, и подбивает иностранцев помогать им.
– Я ничего не знала… – лепетала Галя.
Ее веки пылали, в горле застыл комок. Почему Клим не позвонил ей и не сказал, что вернулся?!
– Что-то здесь нечисто! – повторял Алов, потрясая желтым крючковатым пальцем. – Иди к Рогову и без обстоятельного доклада не возвращайся!
Галя как во сне добралась до Чистых Прудов.
– Ой, кто пришел! – воскликнула Капитолина, открывая ей дверь. – Барин, глянь, какая гостья к нам пожаловала!
Галя вздрогнула: ее уже называют тут «гостьей»?
Клим сидел за «Ундервудом» и дописывал статью – сам, без ее помощи.
– Подожди минуту – мне надо кое-что доделать.
Он листал словарь и что-то писал в блокноте, а она сидела напротив и терзала полотняную ручку от сумки – пока та не оторвалась.
«Чужой… совсем чужой!» – думала Галя, глядя на сосредоточенное лицо Клима.
– В ОГПУ знают о том, что ты устроил в лютеранской церкви, – проговорила она.
Клим наконец оторвался от бумаг.
– А какое им дело?
– Ты что – действительно не понимаешь? Иностранные подданные не имеют права вмешиваться во внутренние дела СССР! Это враждебные действия по отношению к Советской власти!
– Это просто частная благотворительность.
– Нет у нас никакой благотворительности! Всем, кому надо, государство и так помогает.
Не помня себя, Галя вскочила.
– Ответь мне – почему немцы? Мы же с ними воевали… Они стольких людей погубили во время Мировой войны!
– Эти немцы – советские граждане: они никого не губили.
– Мне без разницы! Как ты мог помогать им, когда нам самим нужна помощь?
Клим скрестил руки на груди.
– Ты ревнуешь, что ли?
– Да, ревную! – в сердцах отозвалась Галя. – Ты уехал неизвестно куда, ничего мне не сказал, а потом выяснилось…
Она зажала рот ладонью, чтобы не зарыдать.
– Я не хотел, чтобы об этой истории узнало твое основное начальство, – сказал Клим.
– И ты поэтому отстранил меня от дел?
Он кивнул.
– Да я уволюсь из ОГПУ – ты только скажи! – страстно воскликнула Галя. – Мне ничего от них не надо – ни талонов, ни жалования… Я никогда не предам тебя!
Клим укоризненно посмотрел на нее.
– Спасибо, конечно… Но если ты уволишься, у тебя будут большие неприятности.
– Ну и пусть! Я люблю тебя!
Галя ждала его ответа, но Клим сказал совсем не то, на что она надеялась:
– Не корми Китти шоколадом, ладно? Оказывается, она именно от этого болела.
– Так мне завтра выходить на работу? – помедлив, спросила Галя.
– Выходи. – Клим показал на стопку конвертов, лежавших на столе. – Все это надо будет разнести по адресам.
2.
По дороге домой в Галиной голове сложился новый план: ей надо было уволиться из ОГПУ. Капитолина скоро выйдет замуж, ее чуланчик освободится, и Галя переедет к Климу.
«Надо будет – прислугой ему стану!» – самозабвенно думала она, и эта мысль показалась Гале правильным ответом на все вопросы.
Придя домой, оно обнаружила, что дверь в ее комнату не заперта, а на столе лежит записка, написанная рукой Таты:
Галя в изумлении смотрела на записку: откуда она взялась? Где Тата? Что с ней случилось?
Из шкафа раздалось тихое сопение, и Галя рывком открыла обе дверцы.
Закинув руки за голову, Тата лежала на своем тюфячке.
– Ты как тут оказалась?!
– Приехала зайцем на пригородных поездах, – убитым голосом отозвалась Тата.
– Ты сбежала из интерната?! Но почему?
– Они сказали, что исключат меня из пионеров.
– За что?
– За крестик!
Татино лицо скривилось, и она тихонько завыла.
– Я им сказала, что у меня папа – комиссар, и что он только две вещи мне оставил – пепельницу и крестик, и поэтому я его ношу. А они мне не поверили и сказали, что я нарочно наговариваю на отца, чтобы прикрыть свою религиозность. Я не дам им исключить меня из пионеров – я лучше умру! Только ты отправь меня в новый крематорий – тот, который в бывшей церкви Серафима Саровского. Сейчас там установили новые печи из Германии: за два часа от тебя остается лишь килограмм фосфорнокислого кальция. Это нам лектор из общества «Друзья кремации» объяснил.