– А как я повезу наши доллары? – спрашивала Нина. – Выезжающих за границу обыскивают, и если у меня найдут такую крупную сумму, я не смогу объяснить, откуда я ее взяла.
Клим попросил Фридриха вывезти деньги в Германию, но тот отказался. Риск был слишком велик: недавно одного из летчиков поймали на контрабанде валюты, и дело кончилось расстрелом. Беднягу обвинили в том, что он финансирует контрреволюцию.
5.
В честь открытия нового цеха в клубе Электрозавода имени Куйбышева готовились к представлению театра «Синия блуза».
В фойе играл оркестр народных инструментов, кто-то плясал, а кто-то теснился вокруг буфета: по случаю праздника там продавали деликатесы – бутерброды с вареной колбасой.
Клим еще издали увидел Баблояна: тот фотографировался с дирекцией на фоне лозунга «Даешь пятилетку!»
– О, товарищ журналист! – помахал он Климу. – Будете писать о нашем театральном творчестве? Похвально!
Он предложил Климу сесть рядом с ним в первом ряду – чтоб все было видать.
– Я сам очень интересуюсь театром, особенно молодежным! – сказал Баблоян и кряхтя опустился в кресло. – Знаете, что такое «Синяя блуза»? Это своего рода живая газета. У нас около половины рабочих неграмотные, радио есть далеко не везде, так что людям надо объяснять, что происходит в стране и в мире. Вот синеблузники и ездят со спектаклями на предприятия.
Представление и вправду было любопытным. Ведущий попросил любить и жаловать «китов советской хозяйственной мощи», и на сцену выбежали шестеро юношей и девушек, вооруженных римскими щитами, на которых было написано: Индустриализация, Электрофикация, Рационализация, Фордизация, Стандартизация и Военизация.
Грянул оркестр, и «киты» принялись изображать работу машин в новом цеху Электрозавода.
Баблоян по-свойски толкнул Клима в бок:
– Гляньте на Фордизацию! Хороша? Я уж узнал – ее Дуней Одесской зовут.
Клим делал пометки в блокноте: за границей «фордизацию», то есть работу на конвеере, высмеивали все – начиная от Чарли Чаплина и кончая уличными попрошайками, которые притворялись, что привыкли делать одни и те же движения и теперь не могут остановиться. А в СССР это даже приветствовалось: идеальный советский человек был не личностью, а новенькой, безупречно работающей деталью в общем механизме.
Дуня Одесская звонко выкрикивала стихи Владимира Маяковского:
Единица! –
Кому она нужна?!
Голос единицы
тоньше писка.
Кто её услышит? –
Разве жена!
И то
если не на базаре,
а близко.
Партия –
это
единый ураган,
из голосов спрессованный,
тихих и тонких,
от него
лопаются
укрепления врага,
как в канонаду
от пушек
перепонки.
Никакой лирики, никакой интимности – пролетарское искусство было выше этого, и занималось не мелкими переживаниями ничтожных людишек, а эстетикой организованных масс.
Однако напоследок синеблузники все-таки коснулись темы любви. Дуня Одесская нарядилась в кожаную куртку и, встав на трибуну, принялась изображать выступление на митинге. Коллега-актер смотрел на нее и объяснялся перед публикой в чувствах:
– Влюблен я в эту губкожу без всякого политпросвета и целыми днями у нее агитпропадаю. Большевичить нету мочи!
Народ радостно хлопал в ладоши.
– Вот зараза! – восклицал Баблоян, не сводя глаз с Дуни. – Юбку-то чуть ниже задницы напялила. А спросишь ее, что это за разврат такой, она скажет, что ей по бедности ткани на подол не хватило.
– А теперь слово предоставляется товарищу Баблояну! – объявил ведущий. – Прошу на сцену!
Ему хлопали так, что Баблоян совсем растрогался:
– В то время, как над нашей страной сгустились тучи буржуазного бойкота, мы смело заявляем… это… как его? Ну, в общем, социальная сила искусства все побеждает!
Публика ничего не поняла из его речи, кроме того, что в нашей стране самые красивые девушки – вот, например, Дуня Одесская. Но идеологическая часть никого и не интересовала: главное, что товарищ Баблоян был своим парнем – простым и добрым, и сразу было видно, что партия в его лице заботится о нуждах рабочих.
– В ходе пятилетки каждый труженик будет получать по подводе дров на зиму! – пообещал он. – Насчет керосина даже не беспокойтесь: он вам не понадобится. Советская власть проведет электричество в каждый дом – даже если это простой барак.
После продолжительных и бурных аплодисментов, Баблоян раскланялся и вместе со свитой направился к выходу. А на сцене продолжился концерт самодеятельности.
Клим едва успел перехватить Баблояна в коридоре.
– У меня к вам небольшая просьба… Вы помните наш разговор насчет немцев?
Баблоян показал ему глазами на уборную и повернулся к челяди:
– Ждите здесь, я сейчас вернусь.
В уборной подтекал кран, и капли воды со звоном разбивались об эмалированную раковину. Тусклый свет едва пробивался сквозь закрашенное до половины окно.
– Мы нашли средства и на паспорта, и на фрахт, – едва слышно произнес Клим.
Выслушав его рассказ насчет Канады и Хильды Шульц, Баблоян задумался.
– Ну, хорошо… Занесите мне деньги и списки ваших немцев, – проговорил он.
– А как насчет интервью со Сталиным? Может, все-таки попытаться его организовать?
Баблоян непонимающе посмотрел на Клима.
– Зачем вам оно?
– Наши читатели хотят получить объяснение того, что происходит в СССР.
– Читайте газету «Правда» – там все сказано, – отрезал Баблоян и вышел.
6.
Алов загодя явился в клуб Электрозавода и долго стоял рядом с Роговым – тихий и неприметный в своей кепочке, застиранной гимнастерке и брюках фирмы «Москвошвея».
То, что Рогов сел рядом с товарищем Баблояном, было весьма любопытной деталью: что, интересно, их связывало?
Но очень скоро Алов отвлекся от рабочих мыслей. Дуня – его Дуня! – вела себя на сцене совершенно неприлично.
Алов давно уже не ходил на ее выступления и говорил жене, что полностью ей доверяет. Но оказалось, что этого делать не стоило. Во-первых, какой-то парень таскал ее на плечах, а это означало, что она касалась его шеи одним местом. Во-вторых, Дуня задирала ноги, танцуя «Танец станков», а в-третьих, она выходила на сцену в очень легкомысленном хитончике, который запросто мог с нее свалиться. Алов представил это и в ужасе зажмурился: он бы не пережил такого позора.
Но самое страшное ждало его впереди: товарищ Баблоян при всех начал расхваливать Дунину красоту! Алову хорошо было известно, что тот бабник, каких свет не видывал. А вдруг он положил глаз на Дуню?
Когда Рогов и Баблоян вышли из зала, Алов торопливо последовал за ними.
Ага, завернули в уборную…
Свита терпеливо ждала Баблояна; наконец тот вышел и направился в вестибюль. Алов в беспомощной ярости смотрел на него: будь ты хоть трижды чекистом, но что ты можешь сделать против члена Центрального Исполнительного Комитета? На таких людей не распространяются ни законы, ни мораль – они просто берут, что им нравится.
Рогов тоже вышел из уборной, и, подлетев к нему, Алов вытащил удостоверение сотрудника ОГПУ.
– О чем вы говорили с Баблояном?
Они стояли посреди пустого коридора и напряженно смотрели друг на друга.
– Мое начальство требует, чтобы я взял интервью у товарища Сталина, – наконец произнес Рогов. – Я обратился к Баблояну за помощью, но он ответил, что ничего не может сделать.
– И это все, что вы обсуждали? – недоверчиво спросил Алов.
– Ну… еще мы говорили об актрисах.
– Каких именно?
– Которые только что выступали – из «Синей блузы». Товарищу Баблояну очень понравилась Дуня Одесская.
Алов вытянул из-за манжета четки и начал быстро отщелкивать одну бусину за другой.
Рогов был холеным и нарядным буржуазным хлыщом и думал, что ему позволено обсуждать любых женщин и требовать интервью с самим Сталиным.
– Извините, но мне пора, – проговорил он.
Этот тип не испытывал никакого трепета перед ОГПУ и, кажется, не понимал, что стоит Алову щелкнуть пальцами, и его вышлют из Советского Союза с аннулированной визой.
С трудом взяв себя в руки, Алов заставил себя говорить вежливо и спокойно:
– Нам бы очень хотелось встретиться с женщиной по имени Нина Купина. Не подскажете, где ее разыскать?
Рогов пожал плечами.
– Понятия не имею. Мы познакомились на шоферских курсах.
– Не врите: несколько месяцев назад вы интересовались местонахождением этой особы.
По лицу Рогова было видно, что он не ожидал от ОГПУ такой осведомленности.
– Ну так что скажете? – вкрадчиво произнес Алов.
Рогов скривился, будто видел перед собой не представителя власти, а попрошайку, который зря отнимает время у делового человека.
– Это допрос? – сухо процедил он.
– Нет, это предложение о сотрудничестве. Кто знает, где и когда вам понадобится дружба с ОГПУ?
– Всего хорошего.
Рогов ушел, не подав руки.
«Ну я это тебе припомню!» – подумал Алов. Уж чего-чего, а неуважения к себе он не спускал.
Глава 31. Соловецкая каторга
1.
Паспорт на имя Хильды Шульц был получен, и Клим сразу купил Нине билет до Берлина. Слава богу, на поезда, следовавшие за границу, очередей не бывало.
Он ехал в Салтыковку, предвкушая, как Нина встретит его у ворот и начнет в нетерпении расспрашивать: «Ну что там? Как?», а он сначала сделает скорбное лицо, чтобы подразнить ее, а потом покажет свои трофеи.
Нина радовалась хорошим новостям, как девчонка, – с ахами и победными танцами, и это было отдельное удовольствие – готовить для нее приятные сюрпризы.
Но вопреки обыкновению калитку Климу открыла не Нина, а графиня Белова. На ее лице был написан испуг, а брови застыли трагическим «домиком».
– Что случилось? – похолодев, спросил Клим.
– К нам Элькин приехал! – отозвалась графиня страшным шепотом.
Он вошел вслед за ней в маленькую кухню, увешанную нитями сушеных грибов, и остановился, глядя на сидящего у окна человека.
Он был худ настолько, что плечевые суставы выпирали из-под грязной гимнастерки. Его коротко остриженные волосы и щетина были совершенно седыми, а на лице залегли глубокие морщины. Клим и узнавал и не узнавал Элькина: невозможно было поверить, что за пару месяцев человек мог настолько постареть.
– Что с вами произошло? – ошеломленно произнес Клим.
Элькин улыбнулся – с левой стороны у него не было ни одного зуба.
– Меня взяли в плен, но мне удалось бежать.
В кухню вошла Нина с коромыслом на плече и поставила ведра на залавок.
– Сейчас воды нагреем, и можно будет помыться, – засуетилась графиня.
Нина на ходу кивнула Климу, и они вместе с хозяйкой принялись растапливать печь. Ни здрасьте – ни до свидания… Как будто она боялась обидеть гостя излишним вниманием к Климу.
– Вас что – арестовали? – спросил он Элькина.
Тот неохотно кивнул.
– В Феодосию прислали разнарядку: найти и посадить нэпманов, буржуев и прочий недобитый элемент. Тамошнее начальство лично меня знало – я им автомобиль собирал, так что меня даже искать не пришлось.