и вдова Ефросина,согласиласьегоотпустить,аАлкейнеимелникакихоснований для того, чтобы уклониться от приема Пруденция, подал емурукуисказал:
— Клянуся богами, я рад, что люди решили, чтобы ты сталмнетоварищемвместо своего отца. А тебе, госпожа Ефросина,яздесьобещаюпредвсемилюдьми и пред небом,чтоявсегдабудупомнить,кактебедорогтвойединственный сын, и стану жалеть и беречь его юные силы. Ты же небойся:иморе не всегда ведь сурово — оно часто даже хранит от зол человека, особенноюность, в пору которой скоро вступит Пруденций;воздухиморедадутемукрепость мышц и смелость духа, и, чтонеменьшетогодрагоценно,—онисохранят его целым от ранних соблазнов любви, расслабляющих тело идушу.Азатем он увидит много иноземных чудес, искусится впознаньелюдей,усвоитсебе познанья в торговле, и тебе будет отрадно видеть, как через него вдомтвой снова польются достатки, и когда он в свободное время присядет у твоегоочага, ты сама, поворачивая над углями вертел с дымящимся мясом, насладишьсятем, как будут все Пруденция слушать.
V
Ефросина более не возражала, и Пруденций ушел в море с Алкеем, и с этойпоры мореходство стало для него постоянным занятием, в которомонвсамомделе скоро окреп, так что в пятнадцать лет былпохожнасемнадцатилетнегоюношу, а в семнадцать совсем смотрел взрослым мужчиной, и был онкрасивнаудивленье и при этом стыдлив и совсем целомудрен.
Алкею не было выгоды выхаживать Пруденция, и он втайне очень бы рад былот него избавиться, чтобы сокрыть все свои пути и места, где у негобыливчужих портах склады, но он не хотел,чтобыПруденцийисчезтакже,какисчезнул Гифас, потому что одинакие случаи два раза крядумоглиповестикподозрению, и суд простых рыбаков родного поселка мог быть слишком суров дляАлкея, но Алкей сделал все, что только мог, чтобы растлить душу Пруденция, икогда они заходили в чужие порты, Алкей его поощрял пить вино иоставлялвсообществе соблазнительных женщин, которым обещал хорошую цену за то,чтобыотогнать от Пруденция скромность и увлечь его в порочную страстность. Но всеэто было напрасно:какой-тохранительныйгенийдотогонеприкосновенноохранял юношу от всех соблазнов и поползновений, свойственных еговозрасту,что сами соблазнительницы, которым Алкей предавал целомудренного юношу, далиему название «Невинный Пруденций».
Но отчего же он, при всей своей юности и красоте, поражавшеймножествоженщин, был так недоступен никаким их соблазнам?
Женская влюбленность в Пруденция доходила до таких безумных проявлений,что раз, когда ему и Алкею случилось пристать на мысе у города Книда,самаякрасивая девушкаэтогогородкакинулавПруденцияиз-заскалыострымбронзовым осколком и, не попав в голову, так тяжело ранила его в плечо,чтоон упал, обливаясь кровью, а она в это же время бросилась в море.
Рана, нанесенная безумною книдянкою, была очень тяжела и такдолгонезаживала,чтоАлкейпривезПруденцияквдовеЕфросинебольного,вперевязках, и случай этот, огласившись в целом поселке, восстановил в памятимногих случай с Гифасом и дал повод нехорошо говорить об Алкее.
Разговоры в таком роде распространялись быстро и прежде всехдошлидослуха темнолицей невольницы Мармэ, которая, как сказано выше, была молодая ив своем роде тоже очень красивая девушка и очень любила Мелиту.
— Госпожа! — сказала она, находясь вдвоем вечером в бане с Мелитой. — Внароде разносят очень странные речи; мой долг предупредить тебя о том, что вэтих речах, кроме сына вдовы Ефросины, много такого, что касается тожетебяи твоего мужа, а моего господина, Алкея.
— Что же это такое?
— Вот что: все знают, что красивый Пруденций пришел уже в самый расцветсвоей красоты и здоровья,амежтемондосихпоростаетсяневиннейребенка…
— Да, быть может это и так, но ведь это меня нимало некасается,иядумаю, мне об этом совсем лишнее знать…
— О нет, это не лишнее для тебя, госпожа!
— А я могу тебя уверить, усердная Марема, что это до меня совершенно некасается и даже нимало меня не занимает.
— Это тебя должно занимать!
— Почему?
— Неужели ты не понимаешь?
— Не понимаю, и откровенно скажу, это мне совсем неприятно… Длячегомне знать эти вести о том, каксебядержитПруденций?Длячеговсевыстараетесь сделать мне все это известным?
— Кто же все, госпожа?
— Например, вдова Ефросина.
— Ага! это понятно. А еще кто, госпожа, говорил с тобой об образе жизнистыдливого сына Гифаса?
— Представь, мне говорил это муж мой Алкей.
— Сам Алкей?
— Да.
— Он тоже имеет причины.
— Он мне их не сказал.
— И это понятно.
— А мне ничто не понятно, — отвечала Мелитаитотчасжедобавиласдоброй улыбкой: — а если Мармэизвестноболее,чемеегоспоже,тоэтопотому, что тут, верно, есть что-нибудь,чтокасаетсябольшеМармэ,чемМелиты.
— О, совсем наоборот, — так же с улыбкой отвечала Марема, — не я, а ты,моя госпожа, живешь в целомудренном сердце невинного Пруденция.
— Что говоришь ты!.. Опомнись, что ты сказала, Марема!
— Я сказала только то, что для меня очевидно и что как раз так иесть,как я сказала. И поверь мне, госпожа, что это не мне одной кажется так.
— Кто же еще смеет так думать?
— Смеет!.. Ты смешно говоришь: для чего тутособаясмелость?Всякий,даже против желания, должен подумать о том, что перед ним являетсястакойже очевидностью, как страстная влюбленность в тебя невинного Пруденция.
— Ты клевещешь разом на всех нас,Мармэ,иябыхотела,чтобыты
выпустила это из своей головы иникогдаболеекподобномуразговоруневозвращалась.
— Запретить говорить мне ты можешь, иябудутебеповиноваться,но«выпустить из головы»… Нет, ты требуешьневозможногодела!..Ипритом,если я буду молчать, я не открою тебе всего, что угрожает…
— Кому?
— Кому? Странный вопрос! Всем, кто тебе дорог:
Алкею, Мелите, вдове Ефросине и самому невинному Пруденцию, которыйнеможет жить долго без перелома в душе его, если не произойдет отвлеченияегомыслей куда-нибудь вдаль от всего, что слилось для него водномсладостномзвуке твоего имени. О госпожа!Илитывсамомделедитя,несмотрянадовольно долгие годы замужества с Алкеем, или же ты самая большая и искуснаяпритворщица в свете!.. Разве не видишь ты, как он глядит на тебя,так,чтовсякому видно, что он постоянно весь полон тобою…
— Я этого не вижу.
— Ты не видишь, но вижу я, и видит мать его, вдова Ефросина, укоторойон спит, положив голову ей на колени, а уста его втихомбредупроизносятшепотом сладчайшее слово: «Мелита»… Вдова Ефросина тожеведьженщина,иона не может не догадаться, что это значит… Я думаю, что если бы твой муж,засыпая у тебя на коленях, стал тихо шептатьимяпостороннейженщины,тохотя бы это имя значило не более, чем имя Маремы, — тыбыдогадалась,чтогосподин мой зовет меня не для таких услуг, которые я обязана исполнитьемувсе при твоем лицезренье.
— Право, я никогда об этом не думаю.
— Верю! И зачем бытысталадумать,когдатвоесердценималонеуязвлено страстью…
— Что ты хочешь сказать? — перебила Мелита,—или,по-твоему,янелюблю своего мужа?
— Нет; ты любишь Алкея, как мужа,инамужнинудолюэтогочувствадовольно; но Алкей ведь недаром имеет такие глаза,которыемогутсразувразные стороны видеть… Зачемонтеберассказалпростыдливостьэтогоюноши, который пламенеет к тебе первою страстью?.. О, я не была при том, каквы об этом говорили, но я будто слышу вкрадчивый тон Алкеева голоса; язнаюнаверно, как он с шуткой мешал яд своих подозрений…
— Алкей это все рассказал мне в самом деле смеясь.
— И ты приняла его смех за веселость!.. Ты верила ему, что он шутит?!
— Почему же не верить?
— О, это забавно! Однако это сохранило тебя отбольшейопасности;ноона все-таки придет: я вижу мрачный огонь в разлете скошенных зрачков твоегомужа, и не как твоя рабыня, а как друг твой,укотороговсеблагополучиясопряжены с твоею жизнью, — я заклинаю тебя, Мелита: сними повязкуствоихпрекрасныхглаз—вглядисьвто,чтопроизошло,сотвагойженщины,понимающей опасность,иобдумаем,чтонамделать,чтобынепроизошлобедствия.
— В каком роде беды ты ожидаешь, Марема?
— В том самом роде, в каком кончилось дело жизни Гифаса.
— О, справедливое Небо! Неужто и ты, Мармэ, подозреваешь…
— Что ты,чтоты,моягоспожа!Ястолькожесклонначто-нибудьподозревать, сколько желаю быть продана от тебя в каменоломни на скалы, но ятебе указываю в ту сторону, где небо краснеет и откуда слышитсяприближениебури… Будь осторожна… не выдай себя Алкею ни звуком, ни взглядом.
— Да мне нечего и скрывать… Я учила Пруденция—правда,подружбемоей к вдове Ефросине, и ласкала его тогда как ребенка, но я не сказалаемушепотом ни одного слова, никогда я не обвела его взором нежнее,чемдолжнасмотреть дружба, и я уверена, что если вдова Ефросина спросит Пруденция,тои он ей не скажет, чтобы я была виновата в тех чувствах, окоторыхтымнетеперь рассказала… Я же при встрече скажу ему, чтобы он пересталобомнедумать, что это тяжело мне… обидно… и… если только все правда, чтотыговорила, то он будет напрасно тратить свои лучшие годы…
— Отчего?
— Как отчего?
— Ты разве не женщина?
— Да, я женщина… но что же следует дальше?
Марема улыбнулась и сквозь улыбку сказала:
— Мы все чутки сердцем… а ты так сострадательна…
— Ну, и мне его жалко!
Марема махнула рукою и ответила скоро:
— Ах, госпожа моя! — только и нужно: сожаленье к мужчине насотдаетвего руки!
VI
Мелита не сразу ответила напоследниесловаМаремы:она,вероятно,чувствовала, что в них есть доля правды, но потом она привела свои чувства впорядок и сказала:
— Опасного много на свете: может быть, чтоисожаленьеведетнаскдурному; но я не боюсь этого.
— Что же, ты разве зачарована? Теперь улыбнулась Мелита и ответила:
— Да!
— Какие же чары тебя защищают?
— Я христианка… я неспособна к обманам и знаю, чтонетинеможетбыть счастья во лжи.
— Конечно, конечно!.. Ну, а если бы боги Аидапризваликсебемоегогосподина…
— Что ты опять говоришьмне,Мармэ!Вкакомтыбесстыдномтеперьнастроении!
— Нет, ты скажи: в каком настроении ты чувствовала бысебя,оставшисьсвободною, молодою вдовою… когда нежная страсть такого красавца юноши, какПруденций, не казалась бы тебе тем, чем кажется нынче? Ах, я уверена, что выс ним скоро пришли бы сжечь жертву ваших сердец у алтаря Гименея.
— Никогда!
— Почему, моя госпожа?
— Во-первых, потому, что я христианка.
— Я очень плохо понимаю различия в верах! Для меня все религии сходны водном: все мешают любить столько, сколько б хотелось!
Но эти слова привели Мелиту в такое сильное расстройство, что она сталаеще больше укорять Мармэ за вольности в ее рассуждениях.
— Ты говоришь мне про приязнь, которую ты ко мнебудточувствуешь,—сказала Мелита, — а высказываешь такиемысли,которыепристалибыразвековарной смутьянке, желающей сбить замужнюю женщинуспутиеедолга.Но