Набриолиненные проборы их кавалеров отливали металлическим блеском в мягком свете уличных фонарей.
Даже дефилирующие мимо проститутки имели вид дорогих кошечек. Правда, стоило этим «девочкам» только завидеть своим намётанным глазом щуплых и очень деловитых малых в штатском, как они тут же спешили покинуть свои охотничьи угодья, чтобы не быть отправленными в концлагерь «на перевоспитание» — новая власть очень заботилась о моральном и физическом очищении германского общества. Тут же, на паперти просил милостыню военный ветеран, полный чувства собственного достоинства на строгом лице. Таких гордых и опрятных нищих в родной матушке России Софье видеть никогда не приходилось.
Впрочем, для неё это было поводом для ностальгии по оставленной стране. Софья уже давно перестала восхищаться немецким порядком и чистотой. Порой она была готова намазать каким-нибудь собственноручно приготовленным ядом дверную ручку дома своей соседки, чтобы та перестала каждое утро методично поучать её, что постиранное бельё положено развешивать на просушку не лишь бы как, а обязательно по порядку и размеру…
Продолжая с неприязнью размышлять о национальном характере жителей этой страны, Софья даже вспомнила анекдот про знаменитый немецкий порядок, очень любимый в среде немецких коммунистов-коминтерновцев, с которыми ей доводилось общаться ещё в Москве: «Когда в Германии, наконец, случится революция и восставшие рабочие под красными стягами пойдут организованной колонной по Унтер-ден-Линден, то главное, чтобы на пути им не встретился… нет, вовсе не конный заслон из контрреволюционеров, а дорожный знак „Проход запрещён“, так как на этом революция сразу закончится, ибо законопослушный пролетариат просто разойдётся по домам».
Из подкатившего к входу в ресторан очередного сверкающего лимузина вальяжно вылез какой-то маленький человек, к которому сразу устремилась ожидающая его публика. Со всех сторон послышались восторженные возгласы, истеричный визг экзальтированных поклонниц. Софья услышала произнесённое имя известного американского актёра. Ей тоже стало любопытно своими глазами увидеть мировую знаменитость, и она даже привстала на цыпочки. В этот момент серия фотовспышек на какое-то время ослепила молодую женщину, а когда её глаза вновь обрели способность видеть, она вдруг обнаружила рядом с собой пригласившего её кавалера. Майэр стоял и молча любовался ею. Его было не узнать: безупречный фрак явно от лучшего берлинского портного сидел на нём идеально и даже обычно непокорная его шевелюра теперь стараниями модного парикмахера приобрела вполне импозантный вид.
— Я счастлив, что вы всё-таки пришли! — смущаясь, он протянул ей пышный букет. — Но почему вы не позволили заехать за вами в институт? Я очень хотел, чтобы в этот вечер вы почувствовали себя, наконец, красивой женщиной, а не только талантливым учёным.
Софья немного растерялась от такого напористого начала. Ещё её смущал собственный наряд. Немного постояв у входа в ресторан, она достаточно насмотрелась, в каких великолепных вечерних платьях приходят сюда дамы. На ней же было простое и строгое тёмно-вишнёвое платье. Оно было пошито ещё в Москве, в специальном ателье для жён особо ответственных советских работников. И прежде казалось Софье шикарным, и вселяло в неё уверенность, что случись необходимость появиться где-то в обществе, ей есть что надеть, чтобы произвести должное впечатление. Но теперь Софья понимала, что будет выглядеть крайне невыгодно на фоне других дам. Даже зная за собой природную красоту, Софья стеснялась появляться в таком жалком виде посреди всеобщей роскоши и великолепия.
— Знаете, что, Александр Эрнстович, что-то я себя неважно чувствую после трёх дней почти безвылазной работы в лаборатории. Может быть, нам стоит остаться на свежем воздухе и просто прогуляться в сторону собора? Должна признаться, что, будучи давно в Берлине, я так и не имела случая осмотреть местные достопримечательности.
— Да, но у нас заказан столик — растерялся Майэр. Став только недавно «господином со средствами», он страшно хотел произвести самое выгодное впечатление на понравившуюся даму. — Прошу вас, уважаемая Софья Георгиевна! Мы только час посидим в этом чудесном заведении и отправимся гулять! Торжественно клянусь вам, что, как старый берлинец, проведу для вас самую подробную экскурсию по самым примечательным местам старого города! Вы согласны?
— Ну хорошо — нехотя сдалась Софья.
Когда они вошли в ярко освещённый зал ресторана, взгляды присутствующих мужчин немедленно устремились в их сторону. Майэр был счастлив видеть, с каким интересом и завистью эти холёные аристократы и звёзды кинематографа смотрят на него и его спутницу. Определённо, здесь в Берлине 1936 года его, наконец, нашла, давно искавшая его фортуна!
Метрдотель отвёл их к заказанному столику. Тут же возле гостей появился официант с меню и винной картой. Всё время, пока её спутник обсуждал заказ с официантом, Софья восхищённо глядела на ярко освещённую эстраду. Там знакомый всему миру невысокий джентльмен уверенно вёл в виртуозном танце свою партнёршу в шикарном белом платье. Софья машинально взяла в руки лежащую перед ней программку и прочитала теснённое большими буквами золотом по дорогой открыточной бумаге слова: «Специально для наших гостей! Только один вечер в Берлине самый модный танец 1936 года — фокстрот, в исполнении неподражаемого Фреда Астора и Джинджер Роджер!!!».
Между тем её кавалер в порыве счастливой откровенности рассказывал, рассеянно слушающей его даме свою жизнь:
— Хочу вам признаться, Софья Георгиевна, до двадцати двух лет я жил в глубокой провинции — в Риге. Мои родители были очень скромными людьми, они с детства внушали мне, что я не должен претендовать в жизни на большее, чем мне с самого рождения положено судьбой. Все мужчины нашего рода работали в семейной аптеке, насколько я знаю — с середины 17-го века. И это был приговор мне. Но я хотел для себя совсем другой жизни! Я не желал просиживать дни и годы напролёт в семейной аптеке. Я мечтал вырваться из сонного загона, куда меня с рождения приговорили, на свободу! Поэтому, когда меня послали в Тарту учиться на аптекаря, я втайне от родителей перевёлся на хирургическое отделение. Молодых хирургов охотно брали в армию и на флот, а мне с юности очень хотелось путешествовать, видеть разные страны, узнавать непонятные языки. Кроме того, карьера офицера представлялась мне чрезвычайно выгодным делом. Казалось, что стоит мне надеть чёрный китель с золотыми погонами, как все гимназистки начнут провожать меня заинтересованными взглядами. Всё это сбылось. Вот только иллюзия свободы быстро растаяла, а отец, узнав о моём предательстве, сказал, что такого подлеца он больше видеть не желает. Так я остался без копейки на нищенском жаловании земского врача. В науку я подался от полного отчаяния, как в монастырь…
— Вы желали спрятаться в науку от жизни? — понимающе кивнула Софья. Почему-то она чувствовала себя матерью рядом с этим нелепым мужчиной. После кражи дочери в её истосковавшемся по заботе о ком-то сердце шевельнулась искренняя жалость к нему. А от жалости до любви, как известно, путь короткий. Поэтому, когда Майэр перешёл к сути своего предложения, Софья уже была готова его принять.
— Теперь в этой стране новые вожди. Я их немного знаю. Этот сорт людей редко в цивилизованном мире получает высшую власть, но случайно подобрав её, желает всего и сразу. Вот увидите, сегодня мы им нужны для омоложения, повышения сексуальной потенции и коррекции веса, а уже завтра они потребуют бессмертия для себя и своих близких. И щедро будут платить золотом за услуги.
Впрочем, дело не только в деньгах. Как физиологу мне интересно работать для них, ведь эти господа из дешёвых пивных, не заражены интеллигентским снобизмом. Они охотно готовы верить в самые смелые обещания… И я уверен, что вам тоже будет любопытно поработать в моем институте над некоторыми проектами.
Глава 8
Проникновение в «Ковчег»
На джип было страшно смотреть: вместо колёс — ошмётки изорванной пулями резины, от чего казалось, что машина стоит на культях, капот вообще отсутствовал, похоже, вырванный «с мясом». Максим подошёл к «газону» и стал снимать его салон, сперва на фото, потом на видео. Он хорошо знал за собой «болезнь» всех операторов: бесстрастно видеть самые отталкивающие жизненные картинки сквозь видоискатель камеры. А потому уверенно направлял объектив на торчащие куски набивки сидений в том месте, где должны были сидеть их товарищи, на бурые пятна засохшей крови.
Только прекратив съёмку, Прыгунов разрешил себе немного эмоций: «Слава богу, что парни хотя бы не мучились — на них явно сразу обрушили шквал автоматного свинца… Трудно представить, что от них осталось хоть что-то напоминающее ещё живых людей»
Тем не менее, в реанимационном отделении гостям госпиталя продемонстрировали тела их товарищей, окутанные многочисленными трубками специальной аппаратуры. Правда, близко их не подпустили, позволили взглянуть на друзей через иллюминатор, объяснив, что посторонним вход в стерильное помещение реанимации запрещён.
— Наши специалисты с успехом поддерживают в них жизнь — бодрым тоном менеджера по связям с общественностью сообщил им господин без единого изъяна во внешности. Он был сама любезность и вообще излучал в отношении посетителей самое искреннее расположение.
— У нас тут никогда ещё не бывали русские, конечно, за исключением фрау Эльзы. Но она слишком давно уехала из вашей страны. Так что теперь мы счастливы познакомиться с настоящими русскими. Как вам Аргентина?
— Если не считать, что здесь замочили наших товарищей, то так ничего себе страна — в тон гиду мажорно ответил за всех Макс, чем заметно смутил улыбчивого провожатого.
Далее их путь лежал через приёмную с двумя миловидными секретаршами — в кабинет директора госпиталя. Это было просторное помещение со всем необходимым, чтобы проводить совещания в любом составе: от расширенного учёного совета до конфиденциального разговора в узком кругу за чашкой чая. В длинном ряду начинающейся от самой двери портретной галереи великих Прыгунов сразу отметил фотопортрет академика Павлова. Седобородый открыватель условного и безусловного рефлексов снисходительно прищуривался на него со стены.
Через большие окна открывался вид на территорию госпиталя. Раскинувшийся на нескольких гектарах, он представлял собой огромный парковый комплекс, в который были искусно вписаны лечебные корпуса и административные здания.
Когда гости только вошли в кабинет, к ним навстречу выкатился из-за стола очень маленький человечек с большой головой, в огромных квадратных очках на пол лица. Главный босс оживлённо заговорил с ними. Фрау Эльза начала переводить:
— Господин директор Юлиус Вандель выражает вам искреннее сочувствие в связи с тяжёлым ранением ваших друзей. Он также обещает, что он лично и персонал его клиники приложат все силы для их спасения. И вам не придётся ничего платить за их лечение, ведь мы понимаем, в какую беду они попали…