Остоженка, вы сказали?
- Да, дом Бомзе.
Лидина оглянулась на важного петербургского начальника и жандармов, тоже двинувшихся в сторону состава.
- Выручите, спасете? - Рыбников отступил в тень вагона.
- Конечно! - На личике Гликерии Романовны появилось решительное, даже отчаянное выражение - как давеча, когда она кинулась к стоп-крану. - Я знаю, кто ваши чертежи украл! Тот противный субъект, который на меня бросился! Вот он отчего так торопился-то! И мост очень возможно, что он взорвал!
- Как взорвал? - не поспевал за ее словами ошалевший Рыбников. - С чего вы взяли? Как он мог взорвать?
- Откуда мне знать, я же не военный! Бомбу какую-нибудь из окна бросил! Я вас обязательно выручу! И под вагон лазить незачем! - крикнула уже на бегу - так порывисто бросилась навстречу жандармам, что штабс-капитан хотел удержать, да не успел.
- Кто тут главный? Вы? - налетела Лидина на элегантного господина с седыми висками. - У меня важное известие!
Тревожно прищурившись, Рыбников заглянул под вагон, но нырять туда было поздно - теперь в эту сторону было устремлено множество глаз. Штабс-капитан стиснул зубы, двинулся вслед за Лидиной.
А та держала седоватого за рукав летнего пальто и с невообразимой быстротой стрекотала:
- Я знаю, кто вам нужен! Тут был один человек, такой неприятный брюнет, безвкусно одетый, с алмазным перстнем - камень огромный, но нечистой воды. Ужасно подозрительный! Очень в Москву торопился! Все-все остались, и многие помогали людей из реки вынимать, а он подхватил свой саквояж и уехал! Хуже, чем просто уехал. Когда первая подвода со станции прибыла, за ранеными, он возницу подкупил. Дал ему деньги, много, и уехал. А раненого не взял!
- А ведь правда, - подхватил начальник поезда. - Пассажир из второго вагона, шестое купе. Я видел, он мужику сотенную дал - за телегу-то! И укатил на станцию.
- Ах, да помолчите вы, я еще не всё рассказала! - сердито отмахнулась от него Лидина. - Я слышала, как он у того крестьянина спрашивал: "Паровоз маневровый на станции есть?" Это он и паровоз нанять хотел, чтоб поскорей сбежать! Я вам говорю - ужасно подозрительный!
Рыбников слушал настороженно, ожидая, что сейчас она скажет и про якобы украденный тубус, но Гликерия Романовна, умница, про это подозрительнейшее обстоятельство умолчала, в очередной раз удивив штабс-капитана.
- Интере-есный пассажир, - протянул господин с седыми висками и энергичным жестом подозвал жандармского офицера. - Поручик! Пошлите на ту сторону. Там, в инспекторском вагоне мой слуга-китаец, вы его знаете. Пусть б-бегом сюда. Я буду на станции.
И быстро зашагал вдоль поезда.
- А что с курьерским, господин Фандорин? - крикнул ему вслед поручик.
- Отправляйте! - бросил заика, не останавливаясь.
Тершийся неподалеку дядька с простоватой физиономией и вислыми усами щелкнул пальцами - к нему подлетели двое неприметных людишек, и все трое о чем-то зашептались.
Гликерия Романовна вернулась к Рыбникову победительницей:
- Ну, видите, всё устроилось. Нечего вам, как зайцу, по кустам бегать. А чертеж ваш найдется.
Но штабс-капитан смотрел не на нее, а в спину человеку, которого поручик назвал "Фандориным". Желтоватое лицо Василия Александровича было похоже на застывшую маску, в кошачьих глазах мерцали странные блики.
НАКА-НО-КУ
Слог первый, в котором Василий Александрович берет отпуск
Распрощались по-дружески и, конечно, не навсегда - Рыбников пообещал, как обустроится, непременно навестить.
- Да уж пожалуйста, - строго сказала Лидина, пожимая ему руку. - Я буду волноваться из-за вашего тубуса.
Штабс-капитан уверил ее, что теперь как-нибудь выкрутится, и расстался с очаровательной дамой, испытывая смешанное чувство сожаления и облегчения, причем последнее было много сильней.
Тряхнув головой, отогнал неуместные мысли и первым делом наведался на вокзальный телеграф.
Тряхнув головой, отогнал неуместные мысли и первым делом наведался на вокзальный телеграф. Там его ожидала телеграмма до востребования: "Правление фирмы поздравляет блестящим успехом возражения снимаются можете приступать проэкту получении товара извещу дополнительно".
Видимо, признание заслуг, а еще более то, что снимаются какие-то возражения, было для Рыбникова очень важно. Он просветлел лицом и даже запел про тореадора.
Что-то в манере штабс-капитана переменилось. Мундир по-прежнему сидел на нем мешковато (после ночных приключений он еще больше истрепался), но плечи Василия Александровича расправились, глаза смотрели бойчей и ногу он больше не приволакивал.
Взбежав по лестнице на второй этаж, где располагались служебные помещения, Рыбников уселся на подоконник, откуда просматривался весь широкий пустой коридор, и достал записную книжку, исписанную цитатами и афоризмами на все случаи жизни. Имелись тут и сакраментальное "Пуля дура, штык молодец", и "Русский медленно запрягает, да быстро едет", и "Кто пьян да умен, два угодья в нём", а последняя из заинтересовавших Василия Александровича максим была такая: "Хоть ты и Иванов-Седьмой, а дурак. А.П.Чехов".
За Чеховым шли чистые странички, но штабс-капитан вынул плоский пузырек с бесцветной жидкостью, капнул на бумагу, растер пальцем, и на листке проступили странные письмена, похожие на переплетенных змеек. Со следующими несколькими страничками он поступил точно таким же образом - и на тех тоже откуда ни возьмись повылезали диковинные каракули. Некоторое время Рыбников внимательно их рассматривал. Потом немного подумал, пошевелил губами, запоминая. А нарисованные змейки через минуту-другую сами собой исчезли.
Он снова вернулся на телеграфный пункт, отбил две срочные телеграммы - в Самару и в Красноярск. Содержание было одинаковым: просьба прибыть в Москву "по известному делу" 25 мая и сообщение, что номер в "той же самой гостинице" заказан. Подписался штабс-капитан именем "Иван Гончаров".
На этом, кажется, спешные дела были окончены. Василий Александрович спустился в ресторан и с большим аппетитом покушал, причем не копейничал - даже позволил себе коньячку. Официанту на чай дал не экстравагантно, но прилично.
И это было только началом чудесной метаморфозы армейского замухрышки.
С вокзала штабс-капитан поехал на Кузнецкий мост, в одежный магазин. Сказал приказчику, что по ранению отставлен "вчистую" и желает обзавестись приличным гардеробом.
Купил два хороших летних костюма, пиджак, несколько пар брюк, штиблеты с гамашами и американские ботинки, английское кепи, соломенное канотье и полдюжины рубашек. Там же переоделся, потрепанный мундир спрятал в чемодан, шашку велел упаковать в бумагу.
Тут вот еще что: в магазин Рыбников приехал на обычном "ваньке", а укатил на лаковой пролетке, из тех что берут полтинник за одну только посадку.
У типографской конторы Фухтеля щеголеватый седок выгрузился и ждать его не велел. Ему нужно было забрать заказ - сотню cartes de visite на имя корреспондента телеграфного агентства Рейтера, причем имя-отчество на карточках было его, рыбниковское, - Василий Александрович, а фамилия совсем другая: Стэн.
Оттуда новоиспеченный господин Стэн (или нет, чтоб не путаться, пусть уж остается Рыбниковым) отбыл и вовсе на пятирублевом лихаче. Велел доставить его на Чистые пруды в пансион "Сен-Санс", только сначала заехать куда-нибудь за букетом белых лилий. Молодцеватый кучер почтительно кивнул: "Понимаем-с".
***
Премилый ампирный особняк выходил оградкой прямо на бульвар. Судя по гирлянде из разноцветных лампиончиков, украшавшей ворота, пансион, должно быть, выглядел особенно нарядно в вечернее время. Но сейчас во дворе и на стоянке для экипажей было пусто, высокие окна белели опущенными гардинами.
Рыбников спросил, дома ли графиня Бовада, и подал швейцару свою карточку.