Правда открылась ему, принеся радость и боль одновременно. На стене коптильни была распялена большая оленья шкура. Джоди жалобно сказал:
– Ты не стал ждать меня и охотился. – Он притопнул ногой. – Теперь никогда больше не отпущу тебя одного.
– Спокойно, сын, сперва выслушай меня. Радуйся, что судьба так щедра к нам.
Гнев Джоди остыл. Вместо него ключом забило любопытство.
– Рассказывай скорей, па, как всё получилось.
Пенни присел на корточки на песке. Джоди плашмя растянулся с ним рядом.
– Это был бык, Джоди. Я чуть было на него не наехал.
Джоди опять впал в неистовство:
– Не мог он подождать до моего возвращения!
– А разве ты не повеселился у Форрестеров? Нельзя же загнать всех енотов на одно дерево.
– Он мог бы подождать! Мне ни на что не хватает времени. Оно слишком быстро идет!
Пенни рассмеялся.
– Видишь ли, сын, остановить время – такого пока не удавалось ни тебе, ни мне, ни кому другому.
– Олень бежал?
– Ну, Джоди, скажу я тебе! Со мной отродясь не случалось, чтобы мясо стояло и ждало меня посреди дороги, как тот бык. На лошадь он и ухом не повёл. Стоит и стоит себе на месте. Эх, думаю, прах тебя разбери, ружьё-то новое у тебя без патронов! Потом открываю казённик, заглядываю – господи благослови, уж мне-то следовало бы знать, что никто из Форрестеров не станет держать ружьё незаряженным. В ружьё два патрона, а передо мной стоит бык и ждёт. Я пальнул, он упал. Прямо посреди дороги, сам в руки просился, точно куль с мукой. Я взвалил его на нашего славного Цезаря – и домой. И знаешь, о чём мне тут подумалось? Я возвращаюсь с олениной, подумалось мне, так что мать не будет бранить меня за то, что я оставил Джоди у Сенокрыла.
– Что она сказала, когда увидела новое ружьё и мясо?
– Она сказала: «Не будь ты такой честный дурак, я бы поклялась, что ты ходил воровать».
Оба довольно хмыкнули. С кухни долетали вкусные запахи. Часы, проведенные у Форрестеров, были забыты. Единственной реальностью дня был обед. Джоди направился на кухню.
– Здравствуй, ма. Я дома.
– Ну так что? Плакать мне или смеяться?
– Отец у нас хороший охотник, правда, ма?
– Правда, и ещё хорошо, когда тебя нет дома.
– Ма…
– Ну, что тебе?
– У нас сегодня будет оленина?
Она повернулась от огня.
– Боже милостивый, неужели ты не можешь думать ни о чём другом, а всё только о своём пустом брюхе?
– Ты так вкусно готовишь оленину, ма.
Она смягчилась.
– Да, сегодня у нас оленина. Я боялась, мясо не продержится долго при такой-то теплыни.
– И печёнка тоже не продержится.
– Господи помилуй, не можем же мы съесть всё за один раз. Если ты наполнишь мне вечером дровяной ящик, тогда, может, у нас будет печёнка на ужин.
Он прошёлся взглядом по блюдам, словно высматривая добычу.
– Убирайся из моей кухни, или ты хочешь уморить меня до смерти? Кто бы тебе тогда готовил обед?
– Я сам.
– Ну да, ты и собаки.
Он выбежал на двор к отцу,
– Как наша Джулия?
Ему казалось, что он не был дома целую неделю.
– Поправляется. Дай ей месяц, и она снова выставит Топтыгу.
– Форрестеры будут помогать нам в охоте на него?
– Мы никогда об этом не договаривались. По мне, так пусть они охотятся сами по себе, а я сам по себе. Мне всё равно, кому он достанется, только бы не трогал нашу скотину.
– Па, я вот о чём тебе ещё не говорил. Когда собаки дрались с ним, я испугался. Я так испугался, что даже не мог бежать.
– Я тоже не обрадовался, когда увидел, что остался без ружья.
– Но ты так рассказывал про это Форрестерам, точно мы были страшно храбрые.
– Видишь ли, сын, без этого не вышло бы рассказа.
Джоди осмотрел оленью шкуру. Она была большая и красивая, красная, как и полагается весной. Во всякой дичи он видел как бы двух различных животных. На гоньбе дичь была добычей, и он хотел только одного – чтобы она упала.
Когда же она лежала мёртвая, истекающая кровью, в нём поднималась тошнота и жалость. Сердце его переполнялось болью перед искаженным ликом смерти.
А потом, когда дичь разрубалась на части и вялилась, засаливалась или коптилась впрок, либо варилась, запекалась или зажаривалась в источающей ароматы кухне, либо же поджаривалась на костре во время стоянки, она становилась всего-навсего мясом, как грудинка, например, и у него слюнки текли, такая она была вкусная. И он дивился волшебству превращения, благодаря которому то, что поначалу вызывало в нём тошноту, всего лишь час спустя пробуждало в нём сумасшедший голод.
Казалось, либо он имел дело с двумя разными животными, либо в нём жили два разных человека.
А вот шкуры не менялись. Они всегда были как живые. И всякий раз, ступая босиком на мягкую оленью шкуру перед своей кроватью, он так и ждал, что она вздрогнет под его ногой.
На дворе было то же изобилие и достаток, что у Форрестеров. Мать переработала убитую свинью в колбасу. Набитые мясом кишки висели в коптильне. Под ними горел медленный огонь. Пенни оторвался от работы, чтобы подбросить веток чикори на тлеющие угли.
– Мне рубить дрова или домотыжить кукурузу? – спросил Джоди.
– Ты отлично знаешь, Джоди, что я не мог допустить, чтобы сорняки заглушили всходы. Я домотыжил кукурузу. За тобой дрова.
Он был рад делу, потому что, если его внимание ничем не было занято, он, пожалуй, стал бы грызть с голоду мясо аллигатора, предназначенное для собак, или подбирать объедки брошенного курам кукурузного хлеба. Вначале время шло медленно, и его неотступно тянуло следить за тем, что делает отец. Потом Пенни исчез на скотном дворе, и Джоди замахал топором, уже ничем не отвлекаясь. Охапку дров он отнёс матери на кухню – под этим предлогом можно было разведать, долго ли ещё до обеда. Он с облегчением увидел, что обед на столе. Мать разливала кофе.
– Зови отца, – сказала она. – И вымой свои ужасные руки. Ручаюсь, ты, как ушёл из дому, не притрагивался к воде.
Наконец-то пришёл отец. Олений окорок занимал всю середину стола. Пенни нарезал мясо с такой медлительностью, что можно было сойти с ума.
– Мне так хочется есть, – сказал Джоди, – что у меня кишка на кишке протоколы пишет.
Пенни положил нож и посмотрел на сына.
– Изрядно наверчено, ничего не скажешь. Где ты научился так говорить? – спросила матушка Бэкстер.
– Это у Форрестеров так говорят.
– Так я и знала. Вот чему ты учишься у этих подлых негодяев.
– Они не негодяи, ма.
– Все они до одного мерзки, как пауки. И негодяи к тому же.
– Они не негодяи, ма. Они очень приветливые. Они играют и поют лучше, чем целый оркестр скрипачей. Мы встали задолго до рассвета, и они все пели и веселились. Это было здорово.
– Что ж, коли ничего лучшего не умеют…
Перед Бэкстерами стояли полные, с верхом, тарелки мяса. Они приступили к еде.
Глава девятая
Ночью прошёл тёплый дождичек. Утро наступило ясное и прозрачное. Всходы кукурузы поднялись на несколько дюймов и выпустили заострённые листочки. В поле за домом прорастал коровий горох. Сахарный тростник колкой, как игольные острия, зеленью выделялся на бурой земле. Странное дело, думал про себя Джоди, всякий раз, как он отлучается с росчисти, а потом возвращается, он замечает вещи, каких не замечал прежде, хотя они всё время были у него перед глазами. Вот ветки тутовых деревьев, они увешаны гроздьями молодых ягод, а ведь до того как отправиться к Форрестерам, он просто не видел их. Вот мускатный виноград, подарок от родных его матери, живущих в Каролине, – он цветёт впервые, красивыми, похожими на кружева цветами. Золотистые пчёлы, привлеченные ароматом, встав на голову, жадно глотают его тонкий нектар.