По документам ты немец, музейный работник из Берлина. Мне еще в институте объяснили, что ты
владеешь немецким и английским, но по-чешски не говоришь. Логично предположить, что устраивать свои дела ты рванешь в Вену, Берлин или
куда-нибудь еще, и я отправился на вокзал.
Он вдруг замолчал и стушевался.
– Слушай, а у тебя тут ванная есть? Как думаешь, если я помоюсь?.. Нет?.. Неудобно? Ладно, обойдусь. В общем, на вокзале мне сказали, что
только что отбыл проходящий скорый на Берлин. Я пошел к кассам и без всякой надежды на успех стал показывать твою фотокарточку. Ты покупал
билет у такой толстой-претолстой тетки с барсучьими щеками? Вот она-то тебя и опознала. К моему счастью, она понимала по-немецки, и я
наврал ей что-то про жениха сестры, который нас обманул и бросил.
Нижегородский надолго задумался. Веки его начали опускаться, но он встрепенулся, взял себя в руки и налил полную чашку кофе.
– Тогда я понимал одно – мне во что бы то ни стало нужно разыскать тебя. У тебя была наша палочка-выручалочка, наш походный несессер,
память которого ты наверняка забил всем необходимым. У меня же не было ничего, кроме пеленгатора точки хронопортации, а мои знания о начале
двадцатого века ограничивались программой университетского курса. Ты имел план, иначе не решился бы на побег, а то, что ты невозвращенец, я
уже понял. На следующий день мне удалось обменять часть моих денег на местные копейки, которых хватило только на кусок деревянной лавки в
общем вагоне и только до Дрездена. Хорошо, что в моем паспорте оказалась какая-то бумажка, позволявшая подданному Австро-Венгрии без лишней
волокиты пересечь германскую границу. Дальше я путешествовал зайцем. Один раз меня вышвырнули из тамбура, другой раз самому пришлось
выпрыгнуть, чтобы не попасть в лапы дорожной полиции. Остаток пути проделал обозом, везшим в Берлин к Рождеству бочки с пивом откуда-то из
Ютеборга. Только четырнадцатого числа я добрался до здешнего предместья и заночевал в каком-то трактире.
Каратаев на этот раз сам разлил остатки вина в стаканы и предложил выпить. Он определенно чувствовал себя виновным в том, что случилось с
Нижегородским, и уже ломал голову, как же им быть дальше. Однако в его планы никак не входило иметь под боком человека, знавшего тайну
Августа Флейтера.
– На следующий день мне повезло: в том же трактире я наткнулся на подвыпившего датчанина, который согласился купить остаток моих норвежских
крон (а может, как раз датских – я так и не понял) за тридцать две немецкие марки. Мне подсказали, где найти приличную ночлежку, и я
впервые нормально отоспался. Вообще-то это была не совсем ночлежка, а скорее что-то напоминающее общежитие для приезжих торговцев и
требующее хоть и небольшой, но все же оплаты. Бес меня попутал уплатить только за три дня, потому что наутро я обнаружил, что меня
обокрали. Осталась пятерка, до которой воры не смогли добраться. Вот так… Не буду рассказывать всех дальнейших подробностей, – продолжил он
после некоторой паузы, – а то заплачешь. Я, Вадик Нижегородский, чемпион института по покеру, кандидат в мастера по спортивному бриджу,
археолог и альпинист со стажем, старший научный сотрудник, наконец, чистил снег у Ангальтского вокзала, таскал чемоданы, выбивал пыльные
ковровые дорожки из пульмановских вагонов. И, несмотря на все это, три последние ночи ночевал там же на вокзале в компании с двумя
бездомными. А вчера под вечер я вдруг наткнулся на тебя в двух шагах отсюда на набережной.
– Вчера? Как же ты меня узнал?
– Как, как.
– Вчера? Как же ты меня узнал?
– Как, как. Запеленговал твой определитель окна. Он ведь у тебя тоже в наручных часах? – Нижегородский вздохнул. – Да. Это знак судьбы,
Каратаев. Я проследил, куда ты пойдешь, но решил нанести визит сегодня утром. Соваться сразу сюда с моей небритой физиономией было бы
нетактично. – Нижегородский несколько секунд помолчал. – А теперь ответь, Савва Викторович: у тебя хоть деньги есть?
– Сегодня я выиграл на бегах, – простодушно сознался Каратаев. – Могу предложить… ну, скажем… двести марок… для начала.
– Не откажусь. А сколько выиграл-то? Да не таись ты. Грех таиться от современника. Я ведь не собираюсь тянуть с тебя, как попрошайка или
шантажист. Я предлагаю себя в компаньоны. Твоя база данных дорогого стоит, но и верный соратник в этом чуждом нам мире не лишний. _С_кем ты
еще сможешь поделиться сокровенным? Так сколько выиграл-то?
– Семь с половиной тысяч.
– Неплохо. Но ты, конечно, знал все результаты? Сколько было забегов?
– Восемь.
– Восемь? Восемь… восемь, – повторил задумчиво Нижегородский. – А что ж так мало выиграл? Знать все результаты и не прийти с ипподрома
миллионером! Это что, из скромности?
– Ничего себе мало! Я начинал с тридцатки и ставил всего два раза.
– В восьми забегах ставил два раза? – искренне удивился Нижегородский. – А-а-а, понимаю, тебе было неловко перед остальными, теми, кто
играл честно!
– Слушай, а не пошел бы ты! – Савва наконец-то перешел на «ты». – Я уже раз перед тем продулся вчистую и больше не хотел рисковать.
– Где продулся?
– Опять станешь умничать? В казино.
Каратаев рассказал, как было дело.
– Понятно, – на этот раз Вадим не стал смеяться. – Тебе повезло, что спасать твою задницу послали именно меня. Я научу как играть. Мы
оставим их без штанов, лошадей и даже без игорных столов. Помнишь у Высоцкого? Останутся у них в домах игорных… – запел он. – Ладно, давай
деньги. Да уж не двести, а хотя бы пятьсот. Надо срочно сменить часть гардероба, в первую очередь нательное белье. Но сначала в баню.
В прихожей, уже одевшись, он взял Каратаева за пуговицу рубахи и по-русски негромко сказал:
– Завтра, ровно в пять пополудни жду тебя здесь внизу. Подниматься не буду. Вздумаешь слинять – заявлю в полицию, что Август Флейтер –
русский шпион. Тебя мигом найдут и посадят в кутузку. Пока.
Он стал спускаться по лестнице
– …Останутся у них в домах игорных одни хваленые зеленые столы… – доносилось до Саввы пение его слегка захмелевшего современника.
Линять Савва не собирался. Он понимал, что нужен Нижегородскому, причем нужен настолько, что тот должен пылинки с него сдувать. Ведь та
самая палочка-выручалочка, о которой упомянул Вадим, была залогом и его будущего. Воспользоваться же ею, кроме законного владельца, не смог
бы при всем желании никто на свете: старый очешник признавал только Саввины пальцы, причем живые, кожа которых заключает в себе пот
определенного химического состава и питается живой кровью достаточно редкой четвертой группы.
Каратаев прибрал на столе, сел и задумался.