В прихожей стоял человек лет тридцати пяти в мятом пальто грязно-синего цвета с узким меховым воротником. Пальто походило на укороченную
шинель чиновника. На голове человека была старая меховая шапка.
– Вы ко мне?
– Именно к вам.
– Кто вы? Мы знакомы?
– Нет, хотя могли видеться и даже наверняка встречались.
Незнакомец говорил по-немецки со значительным акцентом. В его уверенном голосе Каратаев заподозрил неладное. Хельга притихла в нескольких
шагах позади и вовсе не собиралась уходить.
– Что ж, снимайте пальто и проходите.
Когда пришелец уселся возле стола напротив Каратаева, тот разглядел его получше. Усталое, плохо выбритое лицо, лоснящиеся от жира светло-
русые волосы, но в голубых глазах заметен блеск радостного нетерпения. Словно этот человек наконец-то нашел то, что так долго и безнадежно
искал.
– Так где мы могли встречаться? – настороженно спросил Савва. – Лично я вас вижу впервые.
Незнакомец посмотрел на прикрытую дверь.
– В нашем ИИИ, например, – произнес он по-русски. – И вообще в Новосибирске.
Видя, что хозяин комнаты молчит и только таращит на него глаза, он закинул ногу на ногу и продолжил:
– Не стану вас интриговать, Савва Викторович, но скажу: попадись вы мне неделю назад, убил бы вас на месте. Потом, вероятно, пожалел бы, но
сначала убил. Причем жестоко.
– За что? – совершенно механически и тоже по-русски спросил Каратаев.
– За то самое, о котором ты прекрасно знаешь. – Гость протянул руку, взял" со стола нож и отрезал от лежавшей тут же колбасы толстый
кусок. – Не бойся, теперь я уже перегорел.
Колбаса стала быстро исчезать во рту пришельца.
– Ну? Чего молчишь? – спросил он с набитым ртом. – Давай, начинай отпираться. Мол, никакой я не Савва, никакой не…
– Так вы оттуда? – перебил его совершенно обалдевший Каратаев.
– Оттуда, оттуда, – прошамкал незнакомец. – Твой современник и соотечественник Вадим Алексеевич Нижегородский. Уж не обессудь. И дай-ка
чего-нибудь еще пожрать. Да принеси хоть чаю, что ли.
Чувствуя себя одновременно разоблаченным шпионом, пойманным беглым каторжником и обнаруженным под кроватью голым любовником, Савва поплелся
на кухню. В его голове словно основательно пошурудили половником.
Хозяйская дочка как раз ставила на плиту чайник.
– Послушай, Хельга, оказывается, это мой старый приятель. Мы давно не виделись. Я тут купил кофе, конфеты. Угощайся и угости фрау Хохберг.
– Может быть, вам заварить кофе, господин Флейтер? Так вы скажите.
– Было бы очень кстати. И не называй меня господин Флейтер. Зови просто Савва… то есть, тьфу ты черт, я хотел сказать, зови меня Август.
– Август?
– Да… Нет! Лучше Макс. Да, Макс. Так, пожалуй, проще.
– Короче говоря, Саввушка, когда ты не соизволил вернуться к пяти пятнадцати, решено было кого-то послать, чтобы посмотреть, не валяешься
ли ты там поблизости и не нужна ли тебе экстренная эвакуация. – Нижегородский деловито резал лук на той самой расстеленной на столе газетке
с игорными новостями. – Тут я им и подвернулся. И дернуло же меня заинтересоваться, что там случилось, почему все нервничают.
– Нижегородский деловито резал лук на той самой расстеленной на столе газетке
с игорными новостями. – Тут я им и подвернулся. И дернуло же меня заинтересоваться, что там случилось, почему все нервничают. Шел себе
мимо, так нет же. В общем, Вася Столбиков – ну, ты знаешь – предложил мне быстренько переодеться и реинкарнироваться минут на двадцать в
Прагу. Хорошо хоть предупредили в последний момент, что там зима и прохладно, да сунули какие-то документы и деньги. Я в этой суматохе даже
не понял в какое время инсталлируюсь: то ли в 2011-й год, то ли вовсе в 1811-й.
– Так вас хронопортировали через мое окно?
– А ты еще не понял? Конечно, через твое. Иначе как бы я тебя тут нашел?
«Нехорошо вышло», – подумал Каратаев. Этого он в свое время никак не предвидел.
– Ну, и дальше что? Только прошу вас, говорите по-немецки.
В это время вошла Хельга. Она принесла небольшой поднос с чашками и кофейником.
– Что-нибудь еще, герр Макс?
– Нет, спасибо.
– Неплохо устроился, – сказал Нижегородский, глядя на закрывшуюся за ушедшей девушкой дверь. – А я по твоей милости последние трое суток
ночую на вокзале.
– При чем же тут я? – вяло возразил Каратаев.
– При том, что все из-за тебя. Кто-то в суматохе сунул мне не австрийские, а норвежские кроны, да еще какого-то старого образца. Намучился
же я с ними! Никто не хочет менять, курс неизвестен, ни билет на вокзале купить, ни жратву в буфете. Того и гляди позовут полицию. Кстати,
знаешь, кто я по документам? Вацлав Пикарт, чех. Ты встречал чеха, живущего в Праге и не знающего родного языка? У-у-у, дебилы!
«Да ты и по-немецки-то говоришь кое-как», – подумал Каратаев.
– Почему же вы назад-то не вернулись?
Нижегородский посмотрел на Савву тяжелым взглядом.
– По кочану. Налей-ка лучше вина.
Они выпили.
– Vin de table[3 - Недорогое столовое вино.], – почмокал губами нежданый гость. – Ну, ладно. Когда я им попался, а ваш лысый знал, что
недавно я побывал в Праге и должен там ориентироваться, так вот, они спросили, знаю ли я церковь Святого Николая? Знаю, говорю. А
Клементинум? Знаю и Клементинум. Совсем недалеко. Отлично, говорят, там, где-то между ними, потерялся наш человек, будь другом, посмотри.
Короче говоря, когда я, облазив все прилегающие закоулки, вернулся назад, мой датчик уже мигал. – Он похлопал себя по наручным часам. –
Окно стало опасным. Я подождал в надежде, что стабильность восстановится, а когда окно вовсе исчезло, понял, что никогда уже не увижу ни
жену, ни детей. Твое счастье, что в тот момент тебя не оказалось рядом. Наливай!
Они снова выпили, и Нижегородский продолжил:
– Наверное, с час я приходил в себя. Потом вернулся к Национальной библиотеке и стал показывать привратнику твою фотографию. Вот эту, – он
швырнул на стол черно-белый снимок с фигурно обрезанными краями, как было модно в старину. – Ни он, ни кто другой тебя не видел. Я было
подумал, что Столбиков запустил меня через другое окно, тогда все бессмысленно. Потом стал анализировать. Если ты удрал по своей воле,
значит, у тебя есть заранее заготовленный план. По документам ты немец, музейный работник из Берлина. Мне еще в институте объяснили, что ты
владеешь немецким и английским, но по-чешски не говоришь.