От того, что ты будешь их слушать, хуже будет только тебе. Наш брак, Глэдис, будет существовать только до тех пор, пока все будет по‑прежнему. Если же нет – значит, нет. Надеюсь, я ясно излагаю?
– Наш брак – это не сделка, и я – не клиент, с которым можно разорвать договор, если условия тебе не подходят! – выпалила Глэдис. – Я – живой человек, Дуглас. Ты запер меня в четырех стенах и лишил всего, чем живут нормальные люди. Я просто сойду с ума, если в моей жизни и дальше не будет ничего, кроме этого проклятого автопула, школы, готовки, стирки и прочего…
Она громко всхлипнула, но Дуга это ни капельки не тронуло. В эти минуты он явно не испытывал ничего, кроме раздражения.
– Значит, тебе скучно? Но ведь раньше ты никогда не жаловалась на скуку. Что с тобой случилось? Скорее всего маловато дел по дому.
– Я выросла, Дуг. – Глэдис горько улыбнулась сквозь слезы. – Дети больше не нуждаются во мне, как раньше; у тебя своя жизнь, а у меня… У меня ничего. Мне скучно, пусто, одиноко. Я хотела бы заняться чем‑нибудь для души. Четырнадцать лет я сознательно отказывала себе во всем, что мне было интересно. Я имею полное право работать. Я вовсе не собираюсь бросить тебя и детей ради карьеры, меня устроил бы любой компромисс. Ведь я фактически превратилась в домашнюю прислугу, а я этого не хочу… больше не хочу. Разве я прошу так много?
Дуг пожал плечами.
– Я не понимаю, о чем ты, – сказал он. – Это просто бред какой‑то…
– Нет, это не бред! – в отчаянии воскликнула Глэдис. – Но я не поручусь, что действительно не сойду с ума, если ты не выслушаешь меня!
– Я тебя выслушал. Дичь какая‑то!.. Ты на себя посмотри – ну какая из тебя журналистка?!
Они редко ссорились, но сейчас Дуг был просто вне себя. Глэдис поняла, что все бесполезно. Он не отступит.
– Но почему ты против того, чтобы я хотя бы попробовала? – сделала она последнюю попытку. – Я могла бы выполнить одно‑два небольших задания, никуда надолго не уезжая. Очень может быть, что этого хватило бы мне еще на несколько лет. Я бы успокоилась и не возвращалась к этому вопросу до тех пор, пока дети не станут совсем взрослыми!
– Блажь надо искоренять сразу! – отрезал Дуг. – Я прекрасно знаю, что ты не успокоишься, пока не попадешь в какую‑нибудь богом забытую дыру, где надо будет ежеминутно уворачиваться от пуль и сутками сидеть на дереве, чтобы сфотографировать какого‑нибудь головореза, по которому давно веревка плачет! Ты утверждаешь, что у тебя есть какие‑то права, но ведь и у твоих детей есть право иметь нормальную мать, а не могилу, к которой раз в год полагается приносить цветочки. Или ты настолько эгоистка, что не думаешь о своих детях? Каково им будет, если тебя ухлопают в какой‑нибудь Корее?
– Эгоизма во мне не больше, чем в тебе. Что касается детей, то им нужна мать, которой они могли бы гордиться. А не тупая, утратившая всякое уважение к себе домработница, которая может похвастаться только количеством вынесенных горшков да блестящим знанием таблицы умножения, которую она учила с каждым из детей по очереди? Мне одиноко, тоскливо, скучно, наконец. Я должна найти себе занятие по душе!
– Тогда тебе придется заодно найти себе и нового мужа.
– Ты это серьезно? – Глэдис посмотрела на него, гадая, действительно ли Дуг способен зайти так далеко, или он сказал это просто в пылу ссоры. На мгновение ей показалось, что Дуг серьезен, как никогда, но взгляд ее, казалось, несколько отрезвил его.
– Не знаю, может быть, – ответил он неохотно. – Мне нужно подумать, Глэдис. Если ты настаиваешь на своих бредовых идеях, что ж… Возможно, нам и в самом деле пора задуматься о том, как быть дальше.
Если ты настаиваешь на своих бредовых идеях, что ж… Возможно, нам и в самом деле пора задуматься о том, как быть дальше.
– Но я не могу поверить, что ты готов пожертвовать нашей семьей только потому, что тебе не хочется мне уступить. Я поступала, как ты хотел, на протяжении всех семнадцати лет!
– И прекрасно. Так должно продолжаться и впредь. Ты совершенно не думаешь о детях!
– Я думаю о детях! Но я имею право иметь свои собственные желания. В конце концов, мне надоело постоянно жертвовать своими интересами. С меня довольно, Дуг!
Ничего подобного она никогда ему не говорила. Но больше терпеть это было невозможно. Его менторский тон просто выводил ее из себя. Хуже того, слушая его, она окончательно убедилась, что Дуг ее не любит. Да и как он мог любить ее после того, как она нарушила условия их договора, после того, как пренебрегла интересами его и детей ради своей глупой прихоти? Нет, ему совершенно не за что было любить ее – капризную сумасбродку и безответственную эгоистку.
Но, понимая все это, Глэдис не удержалась, чтобы не сделать еще одну, последнюю попытку.
– Послушай, Дуг, – сказала она, стараясь не замечать его покрасневшего лица и сердито сдвинутых бровей, – ведь фотография – это не просто работа! Это – искусство. Через фотографию я выражаю свои мысли и чувства, и только так я могу заявить миру: «Я есть. Я существую». Мне это просто необходимо, чтобы чувствовать себя полноценным человеком. Пойми, Дуг, это действительно важно, и не только для меня…
Но она уже видела, что для него это совершенно неважно. Дуг просто не понимал того, что она пыталась ему объяснить. Не понимал и не хотел понять.
– Об этом, – холодно сказал он, – тебе следовало подумать семнадцать лет назад, когда ты выходила за меня замуж. Подумать и сделать выбор раз и навсегда. Я тебя ни к чему не принуждал – ты сама решила, что я для тебя важнее твоей Пулитцеровской премии. Тогда ты считала, что поступила правильно, и если теперь ты думаешь по‑другому… Словом, придется это как‑то решать.
– Нам нужно решить только одно: имею я право на свою личную жизнь или нет, – с горячностью возразила Глэдис.
– Ты ведешь себя, словно коза, сорвавшаяся с привязи, – перебил ее Дуг. – Все, что ты мне тут наговорила, – это полная чушь. И если ты будешь упорствовать, ты навредишь не только себе или мне, но в первую очередь – детям. Это же элементарно, Глэдис, неужели ты не понимаешь?
– Мне очень жаль, но это ты не понимаешь!.. – ответила она и, негромко всхлипнув, быстро вышла из гостиной. Дуг не сделал ни малейшей попытки ее остановить. Теперь обратного пути нет. Кончено. Он ее совсем не любит.
Она удалилась в спальню и сидела там, вытирая слезы насквозь промокшим платком. Вошел Дуг. Не глядя на нее, он принялся бросать свои вещи в сумку.
– Что ты делаешь? – спросила Глэдис, судорожно всхлипнув.
– Возвращаюсь в Уэстпорт, – сухо ответил он. – И в следующие выходные я скорее всего не приеду. У меня нет никакого желания проводить по шесть часов за баранкой, чтобы в свои законные выходные выслушивать всякие глупости по поводу твоей так называемой «карьеры». Нам нужно отдохнуть друг от друга, Глэдис.
Она вздохнула.
– Откуда ты так хорошо знаешь, что будет хорошо для нас, для меня, для детей? – спросила она. – Почему из нас двоих именно ты всегда устанавливаешь все правила?
– Потому что так должно быть и всегда будет. А если тебе не нравится, ты можешь уйти и поискать себе другого мужа.
– Как у тебя все просто получается… – покачала головой Глэдис.
– А это и есть просто.