За спиной у
него светилась странная при ярком солнце фара маленького желтого бульдозера.
Очевидно, именно из бульдозера он и просигналил сиреной.
-- Андрей, не разгоняйся! -- кричал отец. Лучников медленно проехал
вираж. Молодой походкой, размахивая руками со свойственной ему внешней
беззаботностью, отец шел навстречу.
-- Вчера здесь случился камнепад, -- объяснил он. -- Я сейчас тут
расчищаю бульдозером. Олл райт, закончу после обеда.
Арсений сел в машину к Андрею, и они медленно перевалили через опасный
участок.
-- Ну, а теперь можно, как обычно, -- улыбнулся отец, -- не потерял еще
класс?
Лучников до тридцати лет занимался автогонками почти профессионально,
но никогда на шоссе или в городе этого не показывал, лишь на горных дорогах
охватывал его иногда мальчишеский раж. Он подумал, что, может быть, отцу
будет приятно увидеть в этом рыжем с сединой морщинистом дядьке прежнего
своего любимого мальчишку, и стал подхлестывать свой "питер" толчками по
педали. Турбина рявкала. Они выскакивали на виражи, казалось, для того,
чтобы лететь дальше в небо и в пропасть, но резко перекладывался руль,
выдергивалась кулиса, и со скрежетом на двух колесах -- два других в воздухе
-- "питер" вписывался в поворот.
-- Браво! -- сказал отец, когда они влетели во двор "Каховки" и
остановились мгновенно и точно в квадрате пар-книга.
Резиденция Лучникова-старшего называлась "Каховкой" неспроста. Как раз
лет десять назад Андрей привез из очередной поездки в Москву несколько
грампластинок. Отец снисходительно слушал советские песни, как вдруг
вскочил, пораженный одной из них.
Каховка, Каховка -- родная винтовка...
Горячая пуля, лети!
.......................................................
Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемет...
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идет...
Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались.
Как нас обнимала гроза?
Тогда нам обоим сквозь дым улыбались
Ее голубые глаза...
...............................................................
Отец прослушал песню несколько раз, потом некоторое время сидел молча и
только тогда уже высказался:
-- Стихи, сказать по чести, не вполне грамотные, но, как ни странно,
эта комсомольская романтика напоминает мне собственную юность и наш
юнкерский батальон. Ведь я дрался в этой самой Каховке... И девушка наша
Верочка, княжна Волконская, шла в шинели... по горящей Каховке...
Прелюбопытным образом советская "Каховка" стала любимой песней старого
врэвакуанта. Лучников-младший, конечно же, с удовольствием подарил отцу
пластинку: еще один шаг к Идее Общей Судьбы, которую он проповедовал.
Арсений Николаевич сделал магнитную запись и послал в Париж, тамошним
батальонцам: "Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались... " Из Парижа тоже
пришли восторженные отзывы. Тогда и назвал старый Лучников свой новый дом на
Сюрю-Кая "Каховкой".
-- Еще не потерял класс, Андрюша.
Отец и сын постояли минуту на солнцепеке, с удовольствием глядя друг на
друга. Разновысокие стены строений окружали двор: галереи, винтовые
лестницы, окна на разных уровнях, деревья в кадках и скульптуры.
-- Я вижу, у тебя новинка, -- сказал Андрей. -- Эрнст Неизвестный...
-- Я купил эту вещь по каталогу, через моего агента в Нью-Йорке, --
сказал Арсений и добавил осторожно: -- Неизвестный, кажется, сейчас в
Нью-Йорке живет?
-- Увы, -- проговорил Андрей, приблизился к "Прометею" и положил на
него руку.
Сколько раз он видел эту скульптуру и трогал ее в мастерской
Эрика, сначала на Трубной, потом на улице Гиляровского.
Они прошли в дом и через темный коридор с африканскими масками по
стенам вышли на юго-восточную, уступчатую, многоэтажную часть строения,
висящую над долиной. Появился древний Хуа, толкая перед собой тележку с
напитками и фруктами.
-- Ю узлкам Андрюса синочек эз юзуаль канисна, -- прошипел он сквозь
остатки зубов, похожие на камни в устье Янцзы.
-- Ты видишь, не прошло и сорока лет, а Хуа уже научился по-русски, --
сказал отец.
Китаец мелко-мелко затрясся в счастливом смехе, Андрей поцеловал его в
коричневую щеку и взял здоровенный бокал "Водкятини".
-- Сделай нам кофе, Хуа.
Арсений Николаевич подошел к перилам веранды и позвал сына -- глянь,
мол, вниз, там нечто интересное, Андрей Арсениевич глянул и чуть не выронил
"Водкатини": там внизу на краю бассейна стоял его собственный сын Антон
Андреевич. Длинная и тонкая дедовская фигура Антошки, белокурые патлы
перехвачены по лбу тонким кожаным ремешком, ярчайшие американские купальные
трусы почти до колен. В расхлябанной, наглой позе на лесенке бассейна стояло
отродье Андрея Арсениевича, его единственный сын, о котором он нот уже
больше года ничего не слышал. В воде между тем плавали две гибкие девушки,
обе совершенно голые.
-- Явились вчера вечером пешком, с тощими мешками, грязные, -- быстро,
как бы извиняясь. заговорил Лучников-старший.
-- Кажется, уже отмылись, -- суховато заметил Лучников.
-- И отьелись, -- засмеялся дед, -- Голодные были, как акулы. Они
приплыли из Турции с рыбаками... Позови его, Андрей. Попробуйте все-таки...
-- Анто-о-ошка! - закричал Лучников так, как он кричал когда-то, совсем
еще недавно, будто бы вчера, когда в ответ на этот крик его сын тут же
мчался к нему большими скачками, словно милейший дурашливый пес.
Так неожиданно произошло и сейчас. Антон прыгнул в воду, бешеным кролем
пересек бассейн, выскочил на другой стороне и помчался вверх по лестнице,
крича:
-- Хай, дад!
Как будто ничего и не было между ними: всех этих мерзких сцен, развода
Андрея Арсениевича с матерью Антона, взаимных обвинений и даже некоторых
пощечин; как будто не пропадал мальчишка целый год черт знает в каких
притонах мира.
Они обнялись и, как в прежние времена, повозились, поборолись и слегка
побоксировали. Краем глаза Лучников видел, что дед сияет. Другим краем глаза
он замечал, как вылезают из бассейна обе дивы, как они натягивают на чресла
ничтожные яркие плавочки и как медленно направляются вверх, закуривая и
болтая друг с другом. Мысль о лифчиках, видимо, не приходила им в голову то
ли за неимением таковых, то ли за неимением и самой подобной мысли.
Познакомьтесь с моим отцом, друзья, -- сказал Антон девушкам
по-английски. -- Андрей Лучников. Дад, познакомься, это Памела, а это
Кристина.
Они были очень хорошенькие и молоденькие, если и старше
девятнадцатилетнего Антона, то ненамного. Памела, блондинка с пышной гривой
выгоревших волос, с идеальными, будто бы скульптурными крепкими грудками.
"Калифорнийское отродье, вроде Фары Фосет", -- подумал Лучников. Кристина
была шатенка, а груди ее (что поделаешь, если именно груди девиц привлекали
внимание Лучникова: он не так уж часто бывал в обществе передовой молодежи),
груди ее были не столь идеальны, как у подружки, однако очень вызывающие, с
торчащими розоватыми сосками.
Девицы вполне вежливо сказали "nice to meet you" -- у Кристины был
какой-то славянский акцент-- и крепко, по-мужски пожали руку Лучникова.