Тот день на пасеке ему вспоминался смутно, но хорошо запомнилось, с чего началась их с соседом дружба. Стыдно сказать, с воровства черешни. У дяди Миши не только был самый вкусный на свете мед, но и черешня в его саду росла самая крупная, сочная и сладкая в городе. Однажды они с сестрой влезли в соседский сад. Сестра стояла внизу под деревом, натянув руками подол светло-голубого платья, подобно пожарному тенту, а он горстями торопливо сбрасывал в него сорванную черешню. Некоторые ягоды впопыхах давил, и они оставляли на светлом ситце платья темные следы. Но ни Ингу, ни Вадима не беспокоило испорченное платье и то, что бабушка потом будет ругать обоих. Их рты уже наполнялись слюной в предвкушении сладкого черешневого вкуса. Он, хоть ему и хотелось сунуть украдкой в рот ягоду, не делал этого – ожидал, что черешню они будут пробовать с сестрой. Она тоже по молчаливому соглашению не съела ни одной сброшенной им ягодки, терпеливо ждала, когда брат слезет с дерева, чтобы отведать лакомство вместе. Их проказа, может, и прошла бы незаметно, если бы он, слезая с дерева, не ухватился за сухую ветку и не полетел вниз. Упал он удачно, даже не ушибся. Но при падении сучком рассек бровь (бабушка потом долго причитала, что ему очень повезло, ведь ветка могла бы и в глаз попасть). Пустячная рана, но кровоточила, помнится, очень сильно. Его залитое кровью лицо напугало сестру до крика. В сад выскочил хозяин дядя Миша, быстро и правильно оценил обстановку, посадил незадачливого воришку в люльку мотоцикла и повез в травмпункт. Бровь зашили быстро и не больно. На память о том случае остался небольшой, почти незаметный шрам. А дядя Миша простил им шалость. Только сказал, что, если им опять захочется черешни, пусть они придут и попросят, он всегда даст им столько, сколько им захочется. Так и они будут целы, и ветки дерева. С дядей Мишей они потом водили дружбу до самого отъезда.
Дядя Миша… Ушел он уже, как и бабушка, дом его продали, как и они с сестрой продали дом бабушки…
…Кто-то подходит к нему, что-то спрашивает, не дождавшись ответа, переспрашивает. Он хочет сказать, что не расслышал вопроса, разжимает спекшиеся губы, но вместо слов с них срывается стон.
Он опять летит в темноту. И на мгновение ему кажется, что из темноты ему протягивает руку дядя Миша. «Не бойся, парень! – ободряюще улыбается сосед. – Здесь хорошо! Не страшно. Оставайся. У меня для тебя припасен мед». Он собирается сказать, что задерживаться не может, потому что куда-то торопился. Кто-то где-то его ждет… Ах да, жена. Любимая жена, с которой накануне он глупо поссорился, которую очень расстроил и обидел, и вот спешил к ней, чтобы попросить прощения и остаться. Он собирается обо всем этом рассказать дяде Мише, но вместо этого хватается за руку соседа, которая почему-то выскальзывает из его ладони. И вот он вновь выныривает на поверхность сознания. Видит каких-то незнакомых людей, окружающих его. Изображения расплываются, так, будто он смотрел на улицу сквозь мокрое от дождевых капель стекло. От группы людей отделяется один мужчина в зеленой робе и шапочке, чем-то похожий на дядю Мишу, и наклоняется к нему. «Держись, парень! Немного починим тебя, и будешь как новенький!» Он не отвечает, лишь щурится от яркого света, бьющего с потолка.
Его опять трогают. На этот раз ощупывают ногу, приподнимают ее и медленно поворачивают – очень аккуратно, бережно, но тем не менее больно. «Терпи, парень, терпи», – приговаривает кто-то голосом дяди Миши. Но выносить боль он больше не может и вновь тонет в спасительной темноте…
– …Лиза, Лиза, девочка моя! Что с тобой? – Кто-то настойчиво тормошил ее. Лиза открыла глаза и увидела бледное встревоженное лицо тети Таи. – Лизочка, тебе плохо? Больно? Ты так кричала! – продолжала с беспокойством расспрашивать ее тетя Тая.
Девочка, не отвечая на вопросы, рывком села и, обхватив себя руками, поежилась, будто от озноба.
– Тебе холодно? Ты не заболела? – На ее лоб тут же легла прохладная ладонь. – Нет, температуры вроде нет. Но, боже мой, ты вся мокрая! Алла, принеси что-нибудь из Лизиной одежды. Нужно переодеть ее в сухое, иначе она простудится.
Последняя фраза уже предназначалась молодой женщине, испуганно выглядывающей из-за плеча тети Таи, – хозяйке квартиры, у которой они остановились на время питерских каникул. Алла Лизе не понравилась с первого взгляда, хоть и была красива, как кукла Барби, – с фарфоровой кожей, небесными глазами и длинными и густыми ресницами. У тети Аллы еще были длинные ногти, заточенные в хищные пики. И Лизе, когда она смотрела на ухоженные руки Аллы (хозяйка попросила называть себя только по имени, без добавления «тетя»), становилось не по себе. Ей чудилось, что таким ногтем-пикой можно проткнуть человека. Ну, конечно, не насквозь, но до крови – точно. Может быть, из-за этих ногтей, окрашенных к тому же в красный, может быть, еще по какой-то неведомой причине, но руки Аллы казались Лизе неласковыми. То ли дело были руки у мамы – с мягкой нежной кожей, пахнущей кремом, с тонкими артистичными пальчиками и коротко стриженными круглыми ноготками. Руки у мамы были очень ласковые – от одного их прикосновения к волосам девочка успокаивалась, расслаблялась и впадала в дрему. У Инги руки тоже ласковые, добрые, хоть она, в отличие от мамы, носит маникюр. Но, конечно, не такой хищно-острый, как у Аллы. Ногти Инги были аккуратной квадратной формы, недлинные, кончики выступающих за край подушечек пальцев покрыты белым лаком, а сам ноготь – прозрачным. Недавно девочка узнала, что такой маникюр называется «французским», и сама пыталась его сделать себе, покрасив кончики своих ноготков белой замазкой.
Но дело было не только в маникюре. Хозяйка квартиры Алла не нравилась Лизе еще и потому, что девочка чувствовала исходящую от девушки непонятную угрозу, надвигающуюся, как туча – на солнце, хотя вроде бы Алла была добра, приветлива, гостеприимна. Но самое главное – Лиза потому еще не испытывала доверия к хозяйке квартиры, что именно ее кукольное личико мелькнуло недавно в видении, когда она коснулась отцовских часов.
– Лиза, не молчи же! Что с тобой случилось? Ты плохо себя чувствуешь? У тебя что-то болит? – вопрошала тетя Тая.
– Я в порядке, – ответила Лиза отцовской фразой.
– А, вот и пижамку тебе принесли. Давай переоденем тебя в сухое…
С этими словами Таисия принялась сама переодевать Лизу, словно та была младенцем. Девочка послушно дала снять с себя мокрую от пота пижаму и надеть чистую и сухую кофточку.
– Мне нужно позвонить Инге, – вдруг громко заявила Лиза, словно с мокрой пижамной рубашкой скинула и оцепенение. – Срочно! Это очень важно!
– Лизонька, но сейчас ночь… – немного растерянно сказала Таисия. И Алла, протягивая пижамные штаны, кивнула, подтверждая ее слова.
– Ну и что! – заупрямилась Лиза. – Инга не спит! Сейчас она точно не спит! Дайте мне телефон! Где мой телефон?
– Лиза, ну что ты такое говоришь? Конечно, Инга спит!
– Да нет же, – возразила Лиза и чуть не заплакала от бессилия, от того, что ее не понимают. – А если и спит, мне нужно ее разбудить! Я увидела плохое…
– Девочка моя, тебе просто приснился сон! Страшный, но он был всего лишь сном, – попыталась убедить ее Таисия, прижимая крепко к себе, как дочь. – Уже все закончилось.
– Нет же! – выкрикнула Лиза, вырвавшись из объятий. Ну как объяснить им – непонимающим взрослым, – что то, что она только что увидела, не было сном! Что она была сейчас на месте человека из разбитой машины, читала его мысли так, будто они рождались в ее голове, видела картинки прошлого, будто они стали ее памятью, чувствовала боль так, словно это ее тело оказалось раненым.
– Что за упрямый ребенок, – громко и с видимым недовольством сказала Алла. И хотела добавить, что упрямство – это результат того, что девочкой мало занимаются, позволяют ей делать все, что вздумается, но Лиза так на нее посмотрела, что девушка осеклась. Взгляд у этой девочки порой был такой, что невольно заставлял отводить взор. И дело было не столько в черных, будто цыганских, глазах, сколько в самом свойстве взгляда повелевать, осаживать. «Странная девочка», – подумала про себя Алла. Но промолчала. А маленькая упрямица продолжала требовать свой телефон – маленький розовый мобильник с изображением кошачьей мордочки с бантиком – эмблемы «Хэлло, Китти». Отцовский подарок.
– Ну хорошо, – сдалась Таисия. И, выйдя в другую комнату, вернулась с Лизиным рюкзачком, в котором и лежал пресловутый телефон.
Лиза, не утруждая себя копанием в рюкзаке, просто перевернула его вверх тормашками, нетерпеливо потрясла его, вытряхивая содержимое прямо на кровать (Алла, увидев это, неодобрительно хмыкнула). Выудила из кучи вещей телефон и, торопливо потыкав в кнопочки, поднесла его к уху.
Она долго слушала тягучие гудки. Но ей никто не отвечал. Лиза мысленно молила Ингу, чтобы та ответила ей, но Инга то ли не слышала вызова, то ли не могла взять трубку.
– Лиза, хватит, – мягко прервала ее Таисия. И девочка нехотя опустила телефон. – Видишь, я была права: Инга спит.
– Она не спит! Не может спать! – вновь закричала Лиза, и от невозможности что-то доказать у нее на глаза навернулись слезы.
– Лиза, девочка, может, ты расскажешь мне, что стряслось, почему тебе так срочно понадобилось звонить Инге?
Лиза, задумавшись, покусала нижнюю губу. Тетя Тая все равно не поверит. А если и поверит, что может сделать?
– Хочешь, мы позвоним твоему папе?
– Да, да! – воскликнула Лиза. Но, чуть подумав, добавила: – Только утром. Папочка спит. Но мы ему обязательно позвоним, потому что он нужен Инге.
И не успела Таисия спросить, почему Лиза так сказала, как розовый мобильник вдруг проснулся и пропел какую-то веселую мелодию.
– Инга! – закричала Лиза, едва поднеся телефон к уху. – Инга, я видела… Видела!
От волнения дыхание сбивалось, и Лиза все никак не могла произнести то, что собиралась сказать Инге. Таисия и Алла замерли, с любопытством глядя на нее и прислушиваясь к телефонному разговору.
– Я хочу остаться одна! – резко, совсем по-взрослому, заявила Лиза. Брови Аллы поползли вверх, но Таисия взяла родственницу за руку и потянула за собой.
«Черновские интонации, – подумала она про себя. – Ай да Лизка!»
– Инга, я видела дядю Вадима. Ему очень плохо, – уже спокойней смогла сказать Лиза, когда осталась в комнате одна.
XI
Это был самый ужасный день рождения в ее жизни.
Инга вернулась домой в девять утра, бросила ключи на поверхность низкого обувного шкафчика, присела на его краешек и устало прикрыла глаза.
Хуже и не придумаешь…
Уже вторую ночь она проводила в больнице. С Ларисой они договорились, что невестка будет дежурить днем, а Инга – ночью. Лара была готова проводить в больнице и круглые сутки, но Инга настояла на том, чтобы на ночь та отправлялась домой – к маленькому сыну. «Я все равно не буду спать, – упрямилась невестка. – Не смогу уснуть в нашей с Вадимом кровати одна!» «Ложись на диване, – посоветовала Инга. – Или в детской. А еще лучше попроси маму ночевать с тобой».
Смысла в таком круглосуточном дежурстве в госпитале было мало: к Вадиму все равно не пускали. Но и Инга, и Лариса боялись того, что что-то важное случится именно в тот момент, когда их не будет в больнице. Например, разрешат короткий визит. И еще им казалось, что своим присутствием они уже помогают Вадиму.