Инга открыла глаза и потерла их кулаками, как маленькая: от недосыпа чесались веки. Но однако она не торопилась в кровать, а вначале собиралась принять душ, потом – выпить кофе или чаю, а затем – читать заговоры на помощь больному.
– Замечательный у нас день рождения выдался, братец, – удрученно пробормотала она. Хорошо уже было то, что состояние Вадима, хоть и оставалось тяжелым, стабилизировалось.
Когда Инга поднялась, ее качнуло так, что пришлось ухватиться за стену, чтобы не упасть. Ночь она провела не только без сна, но и голодной: накануне почти не поужинала – не хотелось, бутерброды забыла взять с собой, а буфет ночью не работает. За всю ночь она выпила лишь два стаканчика какой-то бурды, которую под видом кофе купила в автомате.
Значит – первым делом на кухню, завтракать, хоть и нет аппетита, потом – в душ, потом – читать заговоры. И уже только после этого – спать.
Но только она успела дернуть на куртке «молнию», как в дверь позвонили. Даже не удивившись чьему-то столь раннему визиту, Инга открыла дверь и остолбенела. На пороге стоял Алексей Чернов.
– Не ждала? – улыбнулся он и сгреб радостно вскрикнувшую девушку в охапку.
Инга уткнулась ему в плечо и впервые за последние дни почувствовала себя спокойно. Теплая твердая ладонь легла ей на затылок и легонько погладила по волосам. Инга зажмурилась, как котенок, от ласки и потерлась щекой о пахнущую сигаретным дымом и одеколоном кожу куртки Алексея.
– Честно, не ожидала, Леш… Ты же ведь сказал, что не сможешь прилететь на мой день рождения.
– Да. Но потом подумал, что хоть на пару деньков, но приеду к тебе. К тому же ты позвонила и сообщила о несчастье, произошедшем с твоим братом. Как я мог оставить тебя одну?
– Я… просто… У меня слов нет, Леша. Ну заходи же, заходи! Чего мы стоим на пороге?
Алексей вошел – большой, неуклюжий, как медведь. Неловко повернувшись, он задел обувной шкафчик и чуть не свалил его.
– Извини, – смущенно пробормотал Чернов, ловя опасно накренившийся вперед шкафчик широкими, как лопаты, ладонями. Потом огляделся в поисках, куда бы поставить свой саквояж, и водрузил его рядом с Ингой.
Девушка, глядя на Алексея, улыбалась. Еще две минуты назад она чувствовала себя очень несчастной, одинокой и обессиленной, а сейчас приезд любимого человека наполнял ее энергией, будто волшебный эликсир.
– Ты куда-то уходишь? – спросил Алексей, поднимая на Ингу зеленые, как крыжовник, глаза. И смешно наморщил лоб.
– Нет, наоборот, только пришла, – ответила она и стянула наконец-то куртку. – Провела ночь в больничном коридоре.
– Как Вадим?
– Плохо, – помрачнела она.
– Что говорят врачи?
Инга пожала плечами и, взяв связку ключей, подбросила ее пару раз на ладони. Она прятала глаза, боясь, что, если встретится с Алексеем взглядом, расплачется. Так бывает – старательно держишь себя в руках и думаешь, что тебе это удается. Но стоит рядом с тобой оказаться кому-то более сильному и надежному, как даешь слабину и невольно позволяешь эмоциям снести хлипкую плотину искусственного спокойствия, воздвигнутую с таким трудом.
– Что говорят? – переспросила она, с наигранной беззаботностью манипулируя связкой ключей. – Да пока не дают никаких прогнозов. Вадим получил тяжелые травмы. Сегодня ему предстоит вторая операция. Вот такой у нас день рождения вышел…
– Все будет хорошо, Инга, – сказал Алексей, чувствуя некую неловкость за то, что слова, которые шли из самого сердца, прозвучали слишком банально.
– Да, конечно, – глухим голосом отозвалась она. И вдруг, швырнув ключи на пол, закрыла лицо руками.
– Инга… – Алексей неловко топтался перед ней, не зная, что сказать или что сделать. Утешать он не умел. – Не надо. Все будет хорошо, вот увидишь!
– Что-то мне тревожно, – призналась она, через какое-то время отнимая от лица ладони и вытирая слезы. – Не только из-за Вадима. Вообще. Не знаю, как объяснить. Ощущение, будто на меня надвигается катастрофа.
Он молча привлек ее к себе и обнял. И Инга опять стояла, прижавшись щекой к его куртке, вдыхая волнующий запах одеколона и табака. Ей хотелось, чтобы это мгновение растянулось до вечности. Чтобы они вот так с Алексеем стояли, обнявшись и уткнувшись друг в друга, очень долго.
Алексей немного отстранился и, легонько взяв девушку за подбородок, поднял ее лицо. И когда она взглянула на него серыми глазами, которые от слез казались стального цвета, поцеловал ее в губы.
Инга целовала его поначалу робко, будто все еще не веря в то, что вот он, с ней рядом, обнимает ее, целует, поглаживает ее от затылка к пояснице. А потом вдруг стиснула его в объятиях со всей силой, на которую была способна. И, разжав руки, принялась расстегивать кнопки на куртке Алексея с таким нетерпением и такой торопливостью, будто им было отведено всего это мгновение.
Порог комнаты – порог, отделяющий разум от чувств. Шаг, и там, за порогом, осталось разумное, безнадежно отделенное от чувственного захлопнувшейся дверью. Стук двери – и кандалы здравого смысла, до этого сдерживающие, сковывающие, рассыпались прахом, освобождая и раскрепощая скрытые желания, до поры до времени сдерживаемые на самых глубинах подсознания, но сейчас достигшие того наивысшего пика, когда сдерживать их уже оказывается невозможным. Стук двери, звон рассыпавшихся кандалов – и выброс страсти, подобный взрыву. Страсть, расплескавшаяся прямо здесь, у порога, не донесенная до кровати – жадная, стремительная, голодная. Ни слова, произнесенного вслух, только язык прикосновений и тела, только учащенное сбивающееся дыхание, только жадные голодные поцелуи, впивающиеся в губы, подбородок, в ямку над ключицами. Страсть, практически лишенная нежности, напоминающая первобытную, животную. Так жадно, торопливо срывают с куста сочные ягоды, и запихивают их в голодный рот, и глотают, практически не разбирая вкуса, стремясь как можно быстрей заглушить раздражающее желудок чувство голода.
До спальни – три шага, три коротких шага, три шага-километра. Нет сил преодолеть их, осталось только животное желание – почувствовать напряженную плоть сейчас, сию секунду, вжимаясь не в податливые мягкие подушки, а в прохладную твердь стены. Впиваться лопатками в стену, впиваться губами в разгоряченную ямку над ключицами, отзываться на упругую напряженную плоть – до приглушения чувства голода, не до утоления, а лишь до приглушения, чтобы потом, чуть позже, сделав те самые три шага, повторить, но уже медленно, с изыском, с чувством.
– Не жалеешь, что получилось вот так… здесь…
– Нет…
– Я не сдержался, не смог…
– Это я не смогла…
И уже позже, добравшись до спальни, они лежали, прижимаясь друг к другу обнаженными, разгоряченными от любви телами, переплетясь руками и ногами. Инга уснула моментально, а Алексей еще долго не спал, тихонько целуя ее висок и нашептывая ей какие-то слова.
Проснулся он раньше. Осторожно, стараясь не потревожить девушку, выбрался из постели, подобрал свои разбросанные вещи и пошел в ванную.
Приняв душ, он отправился на кухню, но немного задержался в коридоре. Присев на корточки, он потрогал руками кое-где неровно лежащие доски взбухшего паркета. Доски пружинили, издавая жалобный скрип, и Алексей сокрушенно покачал головой. Последствия потопа, о котором говорила по телефону Инга. Надо бы спросить у нее, что в итоге решила с ремонтом. И, может быть, как-нибудь помочь. Мастеров в Москве, к сожалению, он не знал. Но можно помочь Инге и материально: ремонт – дело недешевое.
На кухне он включил чайник. Поискав в ящиках, он нашел требуемое – банку растворимого кофе и сахарницу.
В ожидании Инги Алексей успел выпить одну чашку и, немного подождав и поняв, что девушка продолжает спать, налил себе вторую.
Окно кухни выходило в небольшой сквер. И Алексей, стоя возле него с кружкой дымящегося кофе, наблюдал за владельцами собак, выгуливающими по изогнутым, словно лекала, дорожкам своих питомцев. Всего «собачников» было трое. Один из них – владелец поджарого добермана – походил, на взгляд Алексея, на классического собаковода: на вид мужчине было лет тридцать пять, одет он был в спортивный болоньевый комбинезон и шапочку-«петушок». Он вел своего добермана с такой гордостью, будто демонстрировал того экспертам на собачьей выставке. И при взгляде на его вышколенного и выхоленного пса не возникало ни капли сомнения, что за его здоровьем хозяева следят больше, чем за собственным, регулярно водят к ветеринару, дают витамины и пищевые добавки, кормят лишь самой лучшей пищей. Все в этом добермане было идеально: и блеск шерсти, и расположение пятен, и форма головы, горделивая ее посадка – тоже, и угол между животом и задними лапами, и торчащие «локаторы» ушных раковин. И все же, несмотря на красоту этой породы, Алексей не любил доберманов. Не доверял им.
Помимо «классического собаковода» по дорожкам прогуливалась в компании своего кудлатого пуделька девочка-подросток лет четырнадцати в короткой курточке и смешной яркой шапке с большим помпоном. Девочка, почти не обращая внимания на носившегося между лавочками и деревьями пуделя, разговаривала по телефону. Она уже и появилась в сквере с трубкой у уха. И все те двадцать минут, что гуляла, продолжала разговаривать. «С подружкой мальчиков обсуждают, – предположил Алексей. – Сидорова из девятого «Б» и Иванова из десятого «А».
Третьей владелицей собаки была тоже женщина. И если мужчину Алексей про себя поименовал «классическим собаководом», то эту женщину он назвал «Дамой с собачкой». Она и была дамой – в шляпке, длинном пальто, сапогах на «шпильке». В одной руке женщина сжимала перчатки, в другой – тонкий поводок. Собачка у нее тоже была под стать – маленькая, какой-то декоративной породы, которую Алексей не опознал – то ли болонка, то ли шпиц, а может, и помесь. Собачка послушно трусила рядом с хозяйкой, не отвлекалась, как любопытный пудель, на чужие метки на деревьях. «Аристократка», – подумал Алексей, наблюдая, как собачка с достоинством несет свою лохматую головенку с завязанной яркой резинкой челкой и как смешно перебирает лапками. Но тут же поменял свое мнение, потому что стоило собачке встретиться на дорожке с доберманом, как она залилась визгливым истеричным лаем. «Обычная шавка, – поморщился Алексей. – Слон и моська…»
За сквером, огороженный хлипкой проволочкой с навешанными на нее красными флажками, разверзнул свой зев глубокий котлован с проложенными на дне какими-то трубами и арматурой. Алексей, глядя на это, неодобрительно покачал головой: понятно, что коммунальным службам понадобилось то ли трубы поменять, то ли новые проложить, а может, и вовсе затевались какие-то строительные работы. Но нельзя же оставлять такую «пасть монстра» раскрытой, огороженной почти незаметной проволочкой! А ну-ка туда скатится какой-нибудь бедолага! А если ребенок? Вот помчится глупый пуделек за голубем прямиком к этой яме, а за неумной собачонкой – и девочка-хозяйка. И скатятся оба, и свернут себе шеи или, что еще хуже, упадут на торчащие прутья арматуры. «Надо бы спросить у Инги телефон местной администрации да позвонить и «настучать» им как следует», – решил про себя Алексей, не столько чувствуя в себе замашки всемогущего в своем городе человека, а просто искренне не понимая, как здесь, в столице, могли допустить такой беспорядок. Все, что касалось бизнеса, работы, строительства, его волновало и сердило подобной халатностью, а если уж дело касалось безопасности – втройне злило.
Сзади раздались шаги, и он поспешно оглянулся. За его спиной стояла Инга, одетая лишь в очень короткую тунику. Девушка сонно зевнула и переступила босыми ногами. Волосы ее были небрежно подколоты заколкой-«крабом». Алексею очень нравилось, когда она вот так убирала волосы ради удобства, не особо заботясь об аккуратности прически. Тогда она становилась очень домашней.