Серега потер лицо краем футболки и только сейчас заметил, что сжимает в руках Малинкину рогатку.
По-хорошему, надо бы ее вернуть.
По-плохому, Серега, сам не зная почему, сунул ее в карман.
Всякий мальчишка, хоть раз увидевший эту рогатку, поступил бы так же, это точно!
Exactement, как говорят французы.
– Кстати, кто-нибудь мне объяснит, что там происходило, около крыльца? – спросил Валентин. – Почему эти бандюганы со «Скорой» орали, метались и хватались за задницы так, словно их кто-то кусал?
Значит, он и правда ничего не видел!
И как ему объяснить?! Опять зубы заговаривать?
Но Серега не успел придумать как, потому что Валентин сам заговорил:
– Давно-давно, когда я был еще практически пацаном и только окончил метеорологическое училище в Новосибирске – между прочим, единственное в стране, где готовят метеорологов! – меня отправили по распределению на Дальний Восток, в поселок Элга на речке Элгакан. А оттуда я уехал на маленькую метеостанцию в тайгу – наблюдать за уровнем воды в реке, за погодой и передавать по рации показания на главный пост. Мне обещали напарника прислать, но пока предстояло полгода жить одному. В дремучем, так сказать, лесу! Думаю – хорошо бы хоть собаку завести. Да где же ее взять, думаю? И вот как-то раз иду по улице поселка, а навстречу на велосипеде едет мужик. Пьяный-пьяный! Вдруг откуда-то вылетает пес и мчится за этим мужиком. И хвать его сзади то за ноги, то за штаны! И опять! И снова! Пьяный соскочил с велосипеда – и бежать. И точно так же прыгал и орал, как эти двое со «Скорой».
– А потом что было? – быстро спросил Серега, чтобы отвлечь Валентина от новых вопросов, на которые не было ответов.
– Потом я узнал, что этот пес ничей. И он ненавидит пьяных. Как почует запах спиртного – так и бросается вслед. Мужики, им покусанные, конечно, злились и собирались его пристрелить. Но мне он очень понравился, и я забрал его с собой на метеостанцию. Назвал его Гаврюшей. Славный такой был сеттер – красный ирландский, ну не чистопородный, конечно, а сеттер-дворняжка. Но очень красивый, добрый, умный, верный и смелый.
Наверное, он чувствовал, что я ему жизнь спас, и был мне настоящим товарищем. Все понимал! Ну просто мысли мои читал! Прожил он со мной до зимы, но однажды пропал.
Я долго искал его в тайге, а нашел… только его голову. Рядом на снегу – медвежьи следы. Медведи иногда зимой из берлог поднимаются – злые, голодные! Они называются шатуны. Бродят по лесу, ищут хоть какую-то поживу. Наверное, Гаврюша почуял, что медведь около метеостанции кружит, и напал на него. Ну и… погиб. Сожрал медведь Гаврюшу.
Ох, как я плакал тогда! Будто лучшего друга похоронил… А на другую ночь этот медведь ломился ко мне в избушку. Но я уже был наготове и застрелил его. Получилось, Гаврюша отплатил мне добром за добро: он как бы предупредил меня об опасности, – но не могу описать, до чего же я по нему горевал! Потом мне напарника прислали, мы, конечно, дружили, но мне до сих пор кажется, что никто меня так не понимает, как понимал Гаврюша!
Малинка на заднем сиденье сидела тихо-тихо, будто уснула. Но Серега видел в зеркальце, как блестят ее глаза.
Может, это слезы блестели? У него у самого тоже непременно навернулись бы слезы на глаза – но в другое время. А сейчас чудилось, будто он слышит голос бабы Нюры: «Хозяин этой псины, что ли, должен приехать? Он приедет, не сомневайся!»
Собачья голова была головой сеттера-дворняжки. Красно-каштанового.
Гаврюша ненавидел пьяниц. От субчиков-голубчиков, Серега помнил, разило спиртным.
Но не это главное! Гаврюша тогда, давно, погиб потому, что хотел спасти хозяина от медведя. А голова набросилась на «врача» и шофера, когда они хотели убить Валентина!
Когда Серега впервые увидел эту голову (тогда он еще не знал, что это только голова, решил, что нормальная собака), она сердито зарычала: ведь Серега подумал, что Валентин за ним не вернется. Она обиделась за Валентина! И как она смотрела на градусник, висевший на стенке…
Уж чего-чего, а градусников для измерения температуры воздуха Гаврюша на метеостанции, конечно, навидался.
Неужели это был пес Валентина? Тот самый Гаврюша? Но как это может быть?! Он же мертвый! И вообще – это одна голова!..
Серега покосился в зеркальце над ветровым стеклом.
Малинка, очень бледная, сидела, глядя в одну точку. Наверное, думала о том же, о чем и Серега.
И тоже твердила про себя: этого не может быть…
А монах выйти из стены – может?!
А баба Нюра откуда знала, что это пес Валентина, если это не пес, а только голова? Значит, она тоже видела голову?
Почему же ее не видел Валентин?!
– Что такое? – вдруг спросил Валентин, притормаживая и останавливаясь. – Слышишь?
И тут до Сереги долетел бой часов.
Впрочем, он немедленно сообразил, что часов с боем здесь никак не может оказаться. Это был колокольный звон.
Удары были мерные, гулкие, казалось, что они раздаются очень близко – и в то же время доносятся откуда-то издалека.
Валентин и Серега шепотом считали:
– Один… три… пять…
Было в этих звуках что-то безмерно тоскливое и в то же время пугающее. Они словно замораживали душу и все вокруг.
Валентин поднял стекло своей дверцы. Серега порадовался, что окно рядом с ним оставалось закрыто: было страшно даже рукой шевельнуть.
Удары стали чуть глуше, но только самую чуточку.
– Восемь… десять… двенадцать!
Полночь. Этот колокол бил потому, что настала полночь!
Колокол?.. Но ведь монах сказал: «Монастырь разрушили, колокольню разобрали на кирпичи, колокол увезли».
Тогда откуда раздавались эти звуки?
Серега замер, сжался. Казалось, сейчас произойдет что-то ужасное…
Но вокруг по-прежнему царила темнота.
Только ветер поднялся, и деревья, подступившие к дороге, сильнее зашумели листвой.
Серега оглянулся. Маринка сидела прямо и неподвижно, но теперь она зажмурилась.
Конечно, ей было страшно.
Еще бы!
Ему тоже.
И Валентину тоже. Потому что голос его дрогнул, когда он сказал:
– Поехали, поехали отсюда!
Он завел мотор, глянул в зеркальце – и вдруг дико вскрикнул.
Серега тоже посмотрел туда – и крик Валентина «Беги!» оказался лишним, потому что и без этого Серега пулей вылетел из машины, не забыв с силой захлопнуть дверцу.
С другой стороны с такой же сверхзвуковой скоростью выскочил Валентин. При этом он успел выхватить из стояка ключи и нажал кнопку на брелоке, заблокировав все двери.
Потом схватил Серегу за руку и оттащил в сторону.
Они смотрели на машину и на то, что было внутри ее, – и не верили своим глазам!
* * *
– Как не его сердце?! – изумился доктор, а Сапожников криво усмехнулся.
Конечно, это не было сердце заключенного Краева! Даже могущественный полковник Грушин не смог бы в течение какого-то часа, который был дан доктором Краевым, добыть подлинное сердце из полицейской клиники.
Но жена полковника работала в медицинском университете. Она и взяла из кабинета анатомии учебное пособие – пораженное инфарктом сердце неизвестного и давным-давно умершего человека.
Грушин и Сапожников были убеждены, что Краев просто-напросто одержим желанием похоронить отца с сердцем в груди. Но они ошиблись: он был одержим другим желанием! Однако заставить чужое, давно остановившееся сердце биться как живое не смогло бы никакое колдовство и никакая даже самая черная магия!
Так же, как и самая белая.
Короче, Сапожников смекнул, что настало время смываться.
Он осторожно попятился, от души надеясь, что Краев слишком ошеломлен, чтобы это заметить.
Надежда оказалась напрасной…
Краев обернулся.
– Так вы меня обманули, Сапожников? – просвистел он голосом, напоминающим змеиное шипение.
– Сапожников?.. – глухо повторил монах, и Николай Ильич встретился глазами с его темным, мрачным взором, в котором внезапно сверкнула последняя искра давно погасшей жизни. – Сапожников… Знахаркин… Захаркин…
Захаркин?! Откуда монах знает…
Но тут костлявая темная рука с силой толкнула Николая Ильича в плечо, и монах воскликнул:
– Беги!
Сапожников не стал тратить время на ненужные вопросы! Он просто рванул к лестнице… и вдруг заметил, что коридор, который казался пустым, заполнен людьми! Они сидели и стояли вдоль стен – странные темные фигуры с мертвенно-бледными лицами и фосфоресцирующими глазами. И все они тянулись к нему, все хотели схватить его!
«После полуночи увидите!» – обещал Краев.
Да лучше бы не видеть!
Сапожников метнулся к середине коридора, чтобы эти люди до него не дотянулись.
В это мгновение пуля просвистела мимо головы и врезалась в окно в противоположном конце коридора.
Со звоном осыпались стекла, а потом раздался задушенный вскрик Краева и громовой голос монаха:
– В окно! Давай в окно!
Сапожников с разбегу вскочил на подоконник, схватился за ветхую раму и, прежде чем прыгнуть со второго этажа, обернулся.
Черная фигура в рясе держала Краева за горло, притиснув к стене.
В это мгновение доктор вскинул пистолет и выстрелил монаху в локоть руки, которая сжимала его горло.
Вслед за грохотом выстрела Сапожников услышал сухой резкий треск, какой издает пораженное молнией старое дерево, – и рука монаха… вывалилась из рукава рясы и упала на пол, словно сломанная ветка!
Сапожников от неожиданности покачнулся – и не прыгнул, а рухнул вниз.
Впрочем, в не столь еще далекие молодые годы он служил в ВВС, а потому сгруппировался в прыжке, приземлился, перекатился, вскочил, затравленно озираясь и потирая ушибленный бок.
У Сапожникова было полминуты, не больше, прежде чем Краев успеет добежать до окна и открыть по беглецу пальбу. И, очень может быть, оставить его здесь лежать, подобно двум другим трупам – одному в белом халате, другому с монтировкой…
Можно, конечно, броситься за ворота и скрыться в темноте, однако бегать по незнакомому лесу вокруг этого несусветного места Сапожникову совсем не хотелось.
Лучше удрать на машине! Больше свободы для маневра. И легче будет смыться отсюда вместе с Серегой – когда он его найдет.
Вопрос только, где его искать…
Впрочем, Сапожников не сомневался, что найдет обязательно!
Он метнулся к «Хаммеру», но через стекло увидел, что ключей зажигания на месте нет. Зато в стояке «Скорой» ключи торчали, это было видно через распахнутую дверцу!
Сапожников помчался к «Скорой», однако зацепился за что-то ногой и растянулся на земле. Попытался вскочить – но не смог.
«За корень задел, что ли?» – с досадой подумал он, повернул голову – и увидел…
Это был не корень.
Это был труп в белом халате.
Мертвец приподнял простреленную голову и, вытянув руку, вцепился в ногу Сапожникова.
Окровавленный рот кривился в ухмылке. Веки медленно приподнялись, и Сапожников встретил мутный взгляд потускневших глаз. Но тотчас же глаза налились ледяным зеленоватым фосфоресцирующим светом, бледное лицо искривилось в ухмылке, и труп начал медленно подтягивать Сапожникова к себе.
Николай Ильич рванулся, но кто-то схватил его за плечи. Леденящий холод от этого прикосновения пронзил Сапожникова до костей! Он чуть повернул голову – и увидел рядом второй труп, который незаметно подполз к нему.