Сидя на крыше Репродуктора, Герман смотрит, как город сам себе выключает свет. Город будет спать — долго и с удовольствием, видя во сне куриную ногу и разноцветные воздушные шары. И только те граждане, что выключили приемники до конца вечернего эфира, наверняка спать не будут. Сейчас они прижались к своим черным коробочкам «Связной» или «Маяк» и с ужасом-восторгом ловят шуточки Вечернего Пилота и Лики Трубецкой. Во всех приемниках города прописалась измена.
Герман перенастроил трансляцию за сорок три минуты до конца официальной программы: блок госновостей лопнул посередине, так и не появился имеющий «постоянный контакт» со слушателями Марф. Вместо него заговорил замредактора «Волны» Нагорный, он как раз заканчивал очередную серию из цикла «Курильщики».
Герман тоже хотел послушать сегодняшний эфир, но вытащенный на крышу приемник отказался работать. Может, его забивает помеха от головной антенны, черт знает. В итоге он запер главную аппаратную, а потом и весь техотсек, педантично проделал с их замками то же самое, что и со всеми остальными, после чего выбросил оставшиеся ключи и инструменты.
Уже поднявшись на крышу, он слышал, как в разных кабинетах начинают заходиться телефоны. На это Герман удовлетворенно улыбнулся. На него вдруг накатила расслабляющая волна эйфории, и все происходящее стало казаться сюжетом для развлекательного канала. Чем, собственно, и являлось.
Он надел под рубашку водолазку, а сверху накинул куртку с капюшоном. Получилось почти тепло. По крайней мере Герману не казалось, что на крыше пронзительно холодно. К тому же он уволок из буфета бутылочку водки: для этого пришлось отломать бару дверцу, но оно того стоило.
Теперь, подложив под себя найденную спецовку линейщиков и прикладываясь к «Белым росам», Герман полусонно раздумывает, как все хорошо. Стоики уверяли: «Делай что должен, и будь что будет». Ну так вот все и сделано. Все получилось.
Сейчас те, кто посмелее, уже звонят знакомым, спрашивая: «Ты слышишь?!» Кто-нибудь наверняка пишет прямо с «воздуха» на микрофон. Большой взрыв. Самый что ни на есть большой взрыв…
В стороне Гагаринской площади начинают кучковаться разноцветные огоньки. Герман прищуривается и видит, как они вытягиваются в струнку и вползают на Кораблестроителей, как растекаются по окрестным дворам и вываливаются на Нестерова. Они на любой вкус: красно-синие милицейские, белые армейские и желтые безопасников. Они слетаются на Репродуктор как разноцветные светлячки, затягивают его в светящуюся петлю. Тихо-тихо, без сирен и громкоговорителей. Почти нежно…
Герман наблюдает, как из остановившихся в некотором отдалении машин выскакивают черные пластмассовые человечки и осторожно крадутся к зданию. Он улыбается, делает последний глоток «Белых рос» и направляется на тот край крыши, что нависает над главным входом. Он не особо целится, а просто запускает бутылкой в двух ближайших человечков. Вроде бы промах.
— Это все равно не идет в зачет! — кричит Герман, вглядываясь в мельтешение перед зданием.
И салютует вскинувшим автоматы.
Марина
Марину резко начало клонить в сон: она почувствовала, что стоит ей закрыть глаза и прислонить голову к стеклу, как все вокруг уплывет и размажется. Как гуашь на бумаге, если добавить немного воды. Зеленые и желтые пятна начнут разбегаться в стороны, у них станут бледнеть края и если еще раз макнуть кисточку…
— Ладно, — долетел до Марины Фимин голос, — перекусим — и на прием. У тебя сегодня все-таки первое свидание.
Как это часто с подругой бывало, стресс от вчерашних страшноватых приключений у нее сменился эйфорией и повышенной болтливостью. Серафима принялась трещать про партизан, строительство олимпийских объектов в порту и про скорую Маринину встречу с руководством Старостата.
— Ты молодчинка, — уверяла Фима, — всем очень понравилась, и тебя хотят поблагодарить лично. Я вообще помню только один случай, когда они лично хотели познакомиться с автором. Так что хватай этот шанс зубами и не выпускай. И главное, — Фима заливисто захохотала, — не нахами ненароком, а то знаю я тебя.
Она еще долго несла что-то про офигенно национальный масштаб конкурса и своевременный выпуск пара. Марина слушала вполуха. Она и без Фимы знала, что успех конкурса оказался совершенно неожиданным для его устроителей. А уж для самого автора концепции тем более. В адрес оргкомитета писали домохозяйки и рабочие, швеи и троллейбусные кондукторы. И, конечно, писали студенты: много, хлестко и даже местами зло — Марина сама смотрела отчеты Канцелярии по количеству пришедших писем и их тематике. Она опасалась, что поднявшаяся волна подвигнет Старостат начать зачистки наиболее радикальных «корреспондентов». Но пока в своем дополнительном выступлении Староста объявил, что решено поощрить одиннадцать человек — в честь одиннадцатой годовщины Победы.
И вот теперь с ней хотят встретиться на своей территории. Может быть, Фима права, и ее хотят просто поблагодарить. Но вообще это сомнительный повод.
— Слушай, — сказала Марина, — совершенно не хочу есть. Давай ты меня прямо к Старостату подбросишь, а в «Моцарт» я лучше сразу после подъеду.
Они так и сделали. Фима высадила Марину на Пролетарской площади, а сама укатила в кафе, где был забронирован столик. Марина же обошла выключенный фонтан, поразглядывала флаги на козырьке входа в Старостат и, улыбнувшись мыслям, стала взбираться по гранитным ступеням к центральным дверям.
Называя имя того, к кому направляется, Марина с расслабляющей легкостью, какой до этого не случалось, преодолела рамки металлодетекторов и посты паспортного контроля. Она поднялась на лифте на восьмой этаж и в сопровождении гвардейца специального полка добралась до Малого зала, где и была назначена аудиенция. Гвардеец чеканил шаг, отчего добротный паркетный пол жалобно скулил, и Марине все время казалось, что кто-нибудь непременно должен выглянуть на грохот и возмутиться таким безобразием. Однако никто не выглянул.
Зал оказался совсем крохотным, с круглым столом, вокруг которого примостились четыре стула на гнутых ножках. По стенам с восточным орнаментом были развешены гобелены со сценами китобойного промысла. С потолка смотрел гербовый красный петух.
Марина прошлась по кругу, после чего присела на один из стульев. Часов здесь не было, а свои наручные она оставила на входе, в ячейке для металлических предметов. Определить время, таким образом, не представлялось возможным, и она развлекалась тем, что угадывала, где именно в этом зале установлены скрытые камеры. Марина насчитала шесть таких точек, когда дверь чуть слышно скрипнула и открылась.
На пороге стоял Он.
Маленького роста, плотный, чернявый, высокий лоб и серые глаза. В таком же, как обычно показывают по ящику, неброском темно-синем костюме и бордовом галстуке с гербовым зажимом. Хозяин шел слегка вразвалочку, отставляя правую руку в сторону и будто бы говоря: «Ба, какие люди!» Вместо рукопожатия Он чмокнул Маринино запястье.
— Марина Владимировна? — спросил, приглашая садиться.
— Да, Владислав Александрович.
Марина хотела пошутить: «А вы ждали кого-нибудь другого?», — но осеклась.
— Рад, — сказал Он, опустившись на стул и поправляя галстук, — правда рад. Мне показалось, что у вас точный и свежий взгляд. А это не так часто у нас встречается.
— Спасибо, — Марина постаралась сдержано и в меру доброжелательно улыбнуться, — всегда приятно, когда твоя работа оказывается востребованной. Вдвойне приятно, когда она нравится.
Он понимающе кивал, приложив указательный палец к отполированному подбородку. Марина подумала, что у него все же жидковатые волосы и избыточно водянистые глаза. А так — вполне ничего.
— Да, — сообщил Он, — завтра уже итоги, и я хотел бы пригласить вас на подведение. На 16:30 ничего не планируете?
— Нет, — сказала Марина.
— Вот и отлично, — заметил Он, чуть подавшись вперед и несколько нависнув над столом. Марина подумала, что его рот сейчас похож на аккуратную прорезь в ткани, настолько ровно и безэмоционально сложены губы. — Мы тут немного пообсуждали с коллегами… — Он сделал многозначительную паузу, очевидно, давая время оценить, какие коллеги имеются в виду, — и хотим предложить сделать вашу работу востребованной и дальше.
Марина напряглась. Сейчас предложит какие-нибудь воскресные «Вести», подумала она, и надо будет очень аккуратно соскальзывать. Он тем временем не спешил продолжать. Внимательно разглядывал, вроде бы добродушно, но чуть лукаво. Все-таки падок на театральные эффекты, не зря о нем это говорят.
— Вы, должно быть, полагаете, что мы хотим забивать гвозди микроскопом? — иронично поинтересовался Он. — Скажем, позвать вас в самодержавную программу. Так же вы их называете — «самодержавные»? — Он рассмеялся. — Вовсе нет. Напротив, я хочу предложить вам самое независимое поприще из возможных, — Он снова откинулся на стуле и собрал на груди пальцы в замок. — Марина, мы видим вас в должности программного директора «Отечественной волны». Думаю, вам хорошо знакомо это название. Нужды изображать удивление нет, мы понимаем, что наша интеллигенция знакома с «Волной» поголовно… Я вам больше скажу, — тут Он приложил ладонь к губам, словно бы собирался сообщить что-то крайне секретное, — у нас половина Старостата ее в рабочее время слушает.
На крыльце «Отечественной волны» ее встречали двое. Сутулый бородач птичьей наружности: маленькие черные глазки, длинный нос и сухие ручки. А также плотный господин с трубкой в зубах. Марина отметила, что на обоих вельветовые пиджаки.
Когда машина остановилась, бородач сбежал по ступенькам и открыл Марине дверцу. Ей даже показалось, что он чрезмерно согнулся, подавая руку. Плотный курильщик слегка поклонился, но остался стоять на месте.
— Благодарю, — сказала Марина бородачу, — я ведь правильно понимаю, что вы — Александр Геннадьевич Нагорный?
Тот довольно кивнул и жестом пригласил Марину входить. Они поднялись на крыльцо, и курильщик, в котором Марина теперь опознала Льва Алябьева — ведущего «Часа Дракона», распахнул перед ними дверь.
— Очень рады, что вы, Марина Владимировна, посетили нас безотлагательно, — заговорил Алябьев уже внутри особняка, когда все трое прошли в кабинет с чеканной табличкой «Логово Дракона».
— Да-да, — подтвердил Нагорный, — а то бы мучились тут в неведении…
Радийщики синхронно улыбнулись.
— Ну-у… мне было крайне интересно, где гнездится либеральная гидра, — подыграла Марина хозяевам. — Не смогла удержаться.
Алябьев рассмеялся и постучал пальцем по своей трубке.
— Не возражаете? — спросил он Марину.
Та отрицательно покачала головой. Алябьев признательно приложил ладонь к сердцу и закурил. По кабинету распространился сладковатый запах. Нагорный в это время готовил всем кофе: в недрах стоявшего за спиной Алябьева шкафа обнаружилась кофе-машина, которая с громким жужжанием добавляла к запаху табака горьковатый кофейный.
— Полагаю, вы знакомы с продуктом нашей станции? — скорее утвердительно сказал Алябьев. — Вот и про гидру знаете.
Он подал Марине чашечку с кофе, принятую от Нагорного, вторую взял себе и стал бросать в нее один за другим кусочки бурого сахара. Всего Марина насчитала пять штук.
— Конечно, — кивнула она, зачем-то помешивая кофе, — было бы странно, если бы я, работая в журналистике, не знала про «Волну». Вы, кстати, сами как оцениваете долю совершеннолетних, которые хоть раз вас слушали?