– Ничуть не сомневаюсь, миссис Додз, – согласился постоялец. – Дивлюсь только, как удалось обосноваться здесь чужим людям, когда тут есть такая давнишняя и хорошо известная гостиница, как ваша. Все дело, вероятно, в минеральной воде. Но как случилось, хозяйка, что об этой воде вдруг заговорили?
– Не знаю, сэр. Вода считалась у нас никуда не годной, разве что какие‑нибудь бедняки купали в ней золотушного ребенка, когда у них не было на что купить солей. Но миледи Пенелопа Пенфезер захворала какой‑то особенной болезнью, какой до нее никто на свете не хворал, и ее надо было лечить по‑особенному, как еще никого не лечили. Что ж, оно, пожалуй, и правильно. Сами знаете, ей ума не занимать, и у нее в поместье Уинди Уэй, том самом, что ее светлости угодно называть Воздушным замком, гостят все эдинбургские умники. У каждого из них свое умение – один сочиняет стихи и рассказы, не хуже чем Роб Берне или Аллен Рэмзи. Другие лазают по горам и долам и расколачивают молотком камушки, словно они спятили с ума, мостивши дорогу, – говорят, будто им хочется узнать, как мир сотворен! Есть среди них и такие, что бренчат на всяческих скрипках и гитарах. А несколько несчастных рисовальщиков торчат по окрестным утесам, взгромоздившись на верхушку как вороны: вашим делом занимаются, мастер Фрэнси. Потом еще те, что побывали в чужих краях или говорят, будто побывали, а это, сами знаете, все одно. Да еще разные девицы, неряхи длиннохвостые они щеголяют разными глупостями, которые надоело проделывать самой миледи, точь‑в‑точь как ее вертлявые служанки, что донашивают ее платья. И вот после счастливого, по их словам, выздоровления ее светлости вся эта перелетная стая отправилась однажды вниз и расселась у родника. Там они пообедали на голой земле, словно цыгане какие, и тут начались песни и романсы во славу источника, как они величают наш ручеек, и в честь леди Пенелопы Пенфезер. Наконец они порешили выпить всем кругом по полному стакану воды из ключа, от чего, говорят, со многими по дороге домой приключилась изрядная беда. Все это называлось у них пикником, будь они неладны! Так под дудку ее светлости закрутилась вся эта карусель, и каких только лихих плясок не отхватывали они с тех пор! Потому что затем налетели туда каменщики и кондитеры, проповедники и актеры, епископальники и методисты, шуты и скрипачи, паписты и пирожники, доктора и аптекари, да еще, конечно, лавочники, что торгуют разной чепухой и мишурой и ломят за нее тройную цену. И стал расти новый поселок у источника, и зачах добрый старый Сент‑Ронан, где порядочные люди умели радоваться и веселиться задолго до того, как народились эти шуты и в их безмозглых головах завелись такие дурацкие причуды.
– А что сказал на все это ваш хозяин, сент‑ронанский лэрд? – спросил Тиррел.
– О каком это моем хозяине вы спрашиваете, мастер Фрэнси? Сент‑ронанский лэрд мне вовсе не хозяин, вы это и сами должны бы помнить. Нет уж, слава богу! Мег Додз сама себе и хозяйка и хозяин. Хватит того, что дверь у меня открыта даже в троицу и в Мартынов день, мастер Фрэнси. Ведь у почтенного мастера Байндлуза, помощника шерифа, в его кабинетике, в одном из отделений письменного стола, лежит старый кожаный кошель – там найдется и грамота, и инвеститура, и судебное извещение вдобавок, все точка в точку. Справьтесь, коли хотите.
– Я совсем забыл, – сказал Тиррел, – что гостиница принадлежит вам. Зато я помню, что у вас есть земли в округе.
– Может быть, да, а может быть, и нет – ответила Мег. – А если да – так что с того? Вам, кажется, хотелось узнать, что же сказал на все эти нововведения наш лэрд, дед которого был когда‑то хозяином моего отца? Лэрд кинулся на деньги, как петух на крыжовник, и сдал в аренду весь этот славный луг у источника, тот, что зовется Сент‑Уэлхолм. Был это, пожалуй, лучший кусок земли во всех его владениях.
И эту землю он отдал, чтобы ее кромсали, и крошили, и ковыряли, как только вздумается Джоку Эшлеру – он каменщик, но теперь вздумал называться архитектором. В новом мире и слова новые – лишняя забота для старых людей вроде меня. Стыд и срам молодому лэрду, что он пустил отцовское наследие по ветру, а оно, похоже, так и будет. И горько мне это видеть, хоть и не моя печаль, что станется с ним и с его имуществом.
– А поместьем владеет все тот же Моубрей? – спросил мистер Тиррел. – Тот старый джентльмен, с которым я еще повздорил…
– Из‑за того, что стреляли куропаток на Спринг‑велхедской пустоши? – договорила Мег. – Ох, сынок! Славный мистер Байндлуз ловко вызволил вас тогда. Нет, нет, в поместье сидит теперь не старик, а его сын, Джон Моубрей. А тот уж лет шесть‑семь как спит крепким сном у сент‑ронанской церкви.
– И он не оставил других детей, – спросил Тиррел дрогнувшим голосом, – кроме теперешнего лэрда?
– Другого сына он не оставил, – ответила Мег. – И этого за глаза довольно. Разве что нашелся бы у него сынок получше этого…
– Значит, кроме этого сына, после него детей не осталось? переспросил Тиррел.
– Да нет, – сказала Мег, – есть еще дочка, мисс Клара, она ведет хозяйство лэрда, если можно назвать это хозяйством. Он сам ведь больше пропадает внизу у источника, так что им в Шоуз‑касле много варить не приходится.
– Мисс Клара, наверно, очень скучает в отсутствие брата? – спросил приезжий.
– Вовсе нет! Он часто берет ее с собой, и она носится взад и вперед вместе с разодетыми в пух и прах болтунами, которые туда съезжаются, здоровается с ними за руку и не отстает от них в танцах и потехах. Я думаю, беды с нею не приключится, но стыдно все‑таки дочери ее отца водиться со всяким сбродом, со студентами‑медиками, учениками стряпчих, разъезжими купцами и прочей дрянью, что понаехала к источнику.
– Вы слишком строги, миссис Додз, – возразил постоялец. – Мисс Клара, наверно, так ведет себя, что достойна всяческой свободы.
– Я не собираюсь говорить ничего дурного о ее поведении, – заявила хозяйка, – и, насколько я знаю, нет для этого никаких поводов, мастер Фрэнси. Мне только больше нравится, когда масть к масти подбирается. Никогда я не досадовала, если здешние помещики в былые годы устраивали балы в моем домишке. Съезжались они сюда – старики в каретах, запряженных длиннохвостыми вороными конями, бравые кавалеры – на своих охотничьих лошадях, порядочные дамы садились позади своих муженьков, а девушки‑хохотушки – на мохнатых пони. Вот было веселье! Ну и что с того? Бывали и крестьянские балы. Тут приходили крепыши фермерские сынки в новешеньких синих чулках и замшевых штанах. Эти сборища проходили прилично: ведь люди все были свои, все знали друг друга. На одном балу фермер плясал в одной паре с фермерской дочкой, на другом – кавалер со знатной дамой. Подчас иной джентльмен из Килнакелти‑клуба пройдется по кругу со мною, потехи ради, а я, бывало, так смеюсь, что мне не под силу браниться. И, право, никогда я не спорила против таких простых увеселений, хотя мне, бывало, потом за неделю уборки не управиться с беспорядком.
– Однако, хозяюшка, – заметил Тиррел, – следовать вашим правилам довольно трудно для приезжих вроде меня как найти себе пару на таких семейных вечерах?
– Ну, мастер Фрэнси, об этом беспокоиться нечего, – хитро подмигнув, ответила хозяйка. – Парень без девушки не останется, как ни верти. А на худой конец, лучше уж потрудиться и поискать себе пару на один вечер, чем связываться с кем‑нибудь, от кого назавтра не знаешь как отделаться.
– А так иногда случается? – спросил приезжий.