Крепость начала расползаться, люди из тесноты и скученности возвращались к сравнительно человеческой жизни. Кто возвращался в свою квартиру, кто занимал пустующую… Что еще?
Да! Весь остров комендатура объявила собственностью Военной администрации. Собирали все продукты, всю бытовую химию, технику, инструменты, автомобильные аккумуляторы — все, что находили. Генераторы — на строжайший учет, а право подзаряжать от них аккумуляторы надо было заработать. Вообще, ресурсы распределялись только за общественно-полезный труд. Ты ни хрена не делаешь, но берешь без санкции продукты из магазинов и пустующих квартир? Совершаешь кражу. Снимаешь что-то с бесхозной машины — опять крадешь. Рубишь деревья на дрова — вообще диверсия. Таких преступников посылали на принудительные работы под страхом высылки с острова. А работы — тяжелые или грязные: например, строить защитный вал по берегу залива (натуральная каторга). Позже прибавилась ассенизация.
За серьезные преступления гражданских не расстреливали, зачем? Наказание все то же — высылка. Это для многих куда страшнее.
Военных, бывало, расстреливали.
Наказания, по мысли коменданта, — это ведь только тактический ход, способ достичь цели. Главным-то было заставить людей работать. Не подчинить их, даже не сплотить, а просто — чтоб работали. Иначе не выжить.
Задачей Новой милиции, главой которой меня поставили, в свете этой стратегии было прежде всего крутиться на виду, показывать, что мы есть. Порядок все равно поддерживался общим комплексом мер, и куда важнее были, скажем, патрули на улицах или медосмотры.
Старики, если могли, тоже работали — в школе, в архиве. Но совсем уж немощных администрация взяла на общественное обеспечение (при Покровской больнице работал хоспис).
Медосмотры были обязательные, еженедельные. Для дозорных или сталкеров — ежедневные. Заработала Покровская больница на Большом проспекте, бывшая имени Ленина.
Провели заново перепись населения. Объявили по системе оповещения ГО, и всю неделю в назначенный час жители обязаны были выходить на улицу и стоять возле подъезда, где поселились. К тем, кто работал, подходили на рабочие места. В общем, эту механику описывать долго и нудно…
Что касается меня с Наташкой и Аленой, то история короткая. Жили на Косой линии. В Макаровке у меня было много знакомых среди офицеров (пили вместе), один из них и шепнул, что на самом деле происходит. А я по роду работы, опер как-никак, был готов к таким новостям, навидался уже странностей. Знакомые приютили мою семью в своей общаге, за высоким забором, — до того, как жахнуло по-настоящему. Они в своей мореходке поступили примерно как Ашкенази в Академии, во всяком случае, закупорили ворота заблаговременно. Отсиделись мы, дождались, когда люди из Крепости позвали к себе, а потом пробивались вместе с офицерами и курсантами. Многие погибли… Я выжил, и мои выжили. Третье по счету крупное везение.
Таких семей, в которых все выжили, очень мало по острову, не больше сотни, а мы вдобавок на глазах. Вот и подумал я, когда кошку украли: может, по злобе кто напакостил, из зависти?
И успокоился, решив, что на этом делу конец.
6. Сентябрь. Второй год от Начала
— Ты опрашивал детей по предыдущим эпизодам? — спросил Таран.
— Лично — нет. Мои подчиненные опрашивали.
— Вижу, твои подчиненные не умеют разговаривать с детьми, в отличие от моих. Или им влом было, а тебе нагнали…
Вышли из Кунсткамеры, сказали людям расходиться, дескать, отбой тревоги, спасибо за бдительность. Родителей, потерявших детей, заверили, что будут информировать их обо всех новостях. И направились в штаб. Десять минут ходьбы.
— Так вот, — продолжал майор, — и Артурчик, и Костик оказались не такими скрытными, как твоя дочь. Похвастались друзьям, что скоро поедут в зоопарк. Один хотел посмотреть на жирафа, второй мечтал о слоне. Вот им кто-то и наобещал жирафа и слона. Скорее всего, про льва в твоей записке — это про зверя, про настоящего льва, из Африки. Не про душку Льва Палыча.
— Почему такая странная фраза? — усомнился Дмитрий. — «Лев просил…» Как зверь может просить?
— Ну вот смотри. Похититель обещает девочке показать ее мечту, живого льва. Говорит, что лев спрятался от зомбяков, с нетерпением ее ждет, но просил передать, чтобы она держала язык за зубами, иначе зомбяки его найдут. Лев просил, а не похититель, он якобы только передает просьбу. Твоя дочь верит в сказки?
— В некоторые. Если в них красиво…
— Ну вот! Даже папе с мамой нельзя говорить, сечешь? Потому что взрослые все и всегда разбалтывают… Похоже на правду?
Дмитрий горестно вздохнул и вытащил рацию.
— Салтан, друг, — сказал он. — Отпускай Ашкенази, он ни при чем. Извинись перед ним. И шагай к моему дому, я скоро тоже буду. Присмотри там… за Аленой и вокруг. Мало ли что…
— Правильно. Не бойся, Лева отходчивый, простит — прокомментировал Таран. — А я уже хотел брать тебя в заложники и менять на босса.
Неясно, пошутил он или нет. Мог и не шутить. Майор был из тех, кто знает своим словам цену; опасный мужик, и если слухи про него хоть на четверть правдивы, Глухарев в здравом уме ни за что не стал бы с ним связываться. Один вид его вызывал неосознанную тревогу. Был он весь словно выпиленный, квадратно-прямоугольный: квадратные плечи, кубическая голова, неестественно прямоугольные глаза, нос и рот. Когда двигался, ощущалась спрятанная мощь. «Напарник…»
— Если ты столько накопал про исчезновения, почему не подключился, когда я доложил о пропаже Натки?
Таран долго не отвечал, что-то взвешивая в уме:
— Ты, помнится, настойчиво спрашивал, о чем мы с Левой совещались?
— Извини, майор, я на таком нерве…
— Да проехали. Открою тайну. Мы обсуждали, не пришло ли время срочно снимать людей с охраны других объектов и переводить на ТЭЦ или ситуация пока терпит. Людей не хватает, а создавать узкие места не хочется. Завтра — генеральный пуск ТЭЦ. Ты понимаешь, что это значит для острова?
— Как что? Тепло, канализация, холодильники, запуск производств, уличное освещение, много чего еще.
— Наша зона меняет статус, Глухарев. Статус резко повышается. Мы и так одна из самых многолюдных зон безопасности на северо-западе, да что там, на всем западе России. По предварительным прикидкам, в следующую зиму население острова увеличится даже не вдвое, а втрое. И сейчас, когда решается, где будет столица новой России, кто станет центральной властью, мы резко вырываемся вперед. Тональность радиообмена уже изменилась. Ты понимаешь, каковы последствия?
— Возможна диверсия, — сказал Дмитрий, вдруг осознав масштаб происходящего. — И это не паранойя.
— В точку, капитан. На острове есть шпионы, поверь. Пусть оно по-книжному звучит, но…
— Почему по-книжному? Я и сам думал: столько народу к нам пришло зимой, а как всех проверишь? Затеряться — раз плюнуть, особенно для профи.
— Ну, и мы не пальцем деланы. Я тебе, капитан, это рассказываю, потому что ты не любопытен и умен.
— Как записано в моем досье, — покивал Дмитрий.
— Да, так и записано. Если найдем твою дочь, собираюсь сразу подключить тебя к подобной работе.
«Если…» — подумал капитан Глухарев. «Если найдем», а не «когда». Хотелось выть и бить кулаками землю.
— Я ценю, майор, что ты рассказал мне про шпионов, но какая связь с Наташей?
— А рассказал я, чтоб ты понял, почему я не бросил все силы на ее поиски. Пропажа ребенка — частности, есть вещи поважнее. Это не цинизм и не безразличие, а прагматизм и выбор приоритетов.
— Ясно, что не цинизм…
Штаб располагался в Академии. Таран провел гостя в Первый отдел, где была когда-то служба защиты гостайны. В огромном здании шла ночная жизнь. Лампочки, правда, горели в треть накала и одна через пять, генератор крутили в экономном режиме. Из открытой двери узла связи доносились крики: «Слышу плохо! Как меня слышно? Что у тебя, „стодевятка“, „стопятка“?» Где-то репетировал оркестрик. Когда проходили мимо редакционно-издательского отдела, оттуда слышался дружный гогот: кто-то, дурачась, читал вслух нечто пафосное. Здесь выпускали газету «Остров надежды» и юмористический листок «Живой труп». В редакции были лишь молодые и нештатные, выпуски они готовили в свободное от работы время, потому и сидели ночами, жертвуя сном.
Таран достал из сейфа ноутбук и включил. Комп работал от автомобильного аккумулятора — через повышающий преобразователь напряжения. Нашел в базе данных Василия (ради этого и пришли сюда). Фото, снятое на цифровую камеру еще в карантине. Адреса, анкетные данные, родственники. Из дополнительных сведений: Василия в свое время обнаружил некто Бугай — боец из охранного отряда, отвечающего за берег Малой Невы в районе промзоны на Уральской улице, в том числе за островок Серный, куда Василий, собственно, и приплыл с Петроградки. Этот дозорный дал ему сухую одежду — свою — и доставил в Крепость. Бугай — кличка, настоящее имя Максим Бугин. Ныне числился близким другом Василия, причем единственным, других в досье не было.
— Ты знаешь Бугина? — спросил Таран.
— Что друг — не знал, — удивился Глухарев. — Видел их вдвоем, думал, так, приятель.
— Нет, похоже, именно друг. Если из дозорных, то на него тоже есть информация.
Посмотрели. Ничего остренького: бывший десантник, не воевал, живет один, вся родня потеряна, на острове ни с кем, кроме Василия, не сошелся. Часто навещает «военно-полевых жен» в «Прибалтийской». Сведений, хоть как-то его компрометирующих, не имеется. Адрес…
Договорились разделиться: майор занимается Максимом Бугиным, а Дмитрий и сам знает, где рыть.
— Знаю, не пальцем деланный, — скривился тот, изобразив улыбку.
— Поторопись.
— Разреши вопрос?
— Валяй, чего сиськи мять.
— Почему вы со Львом Палычем совещались на такой верхотуре, а не в штабе? Хотели поближе к звездам?
— Видишь ли, — произнес майор, — в штабе «крот». Кто-то работает «на дядю». И это притом, что здесь только старая гвардия, выдвиженцев не пускаем, особенно из новеньких. Вот такие корни пустили у нас засланные казачки. Пока непонятно, действуют они против острова или только собирают информацию, но с фактом надо считаться… Не о том думаешь, Глухарев.
— Я сейчас вообще не думаю, Таран. В думалке пружинка соскочила.
7. Рассказывает Дмитрий Глухарев
Артурчик пропал на 12 июня. День России, государственный праздник.
Артур Гуциев, 8 лет, жил с отцом. Отец работал в больнице, часто задерживался допоздна, так что мальчик рос самостоятельным, из школы приходил один. И однажды не пришел. Отец вернулся — его нет. В школе сказали, Артур досидел у них до вечера, даже поужинал (он часто так делал). Ему, как обычно, предложили остаться на ночь, он, сославшись на папу, отказался. То есть все было как всегда. Потом его видели на мосту через реку Смоленку, на 8-й Линии: кидал в воду камушки. Смоленка — совершенно в другой стороне от дома, каким ветром мальчишку туда занесло? И было уже совсем поздно, часов одиннадцать вечера. Женщина-свидетельница спросила, все ли в порядке, и он ответил, мол, просто гуляю, в школе поел, папа на смене, а сам вот сейчас побегу домой. Выглядел вполне благополучно. Надо понимать, что июнь в Питере — пора белых ночей, в одиннадцать еще светло как днем, солнце садится в час ночи, так что — обманчивое время… После 12 июня Артура не видели.