— Как я говорил, я был на дороге в Даллас, когда произошла эта аварийная посадка «Боинга-727», — продолжал Майк. — Вы узерены, что хотите все это услышать? Кроме всего прочего вы перенесли сильное сотрясение мозга.
— Да, я хотела бы, если у вас есть время. Мне еще многое надо узнать.
— Хорошо, слушайте, но остановите меня, если устанете или у вас заболит голова.
— Обещаю. ФБР подняло меня с постели в Чикаго около полуночи, когда они решили отправить Лин в Вашингтон. Я успела только позвонить дяде Джорджу и бросить в чемодан кое-какие вещи, перед тем как отправиться в тюрьму, где они держали Толман. Оттуда ФБР отправило нас прямо к самолету.
— Мистер Стенфилд рассказал мне об этом. Он очень беспокоился о вас и будет рад узнать, что вы пришли в сознание. Я позвоню ему, когда буду уходить из больницы. Пожалуйста, продолжайте.
— Когда стюардессы разносили завтрак, я выпила пару фужеров шампанского, которое обычно подают в первом классе на таких ранних рейсах. Поэтому я просто дремала всю остальную дорогу. Когда мы стали снижаться, я помню, что пилот предупредил пассажиров о неполадках в шасси, но сообщил, что его помощник пытается выпустить его вручную. С Лин почему-то началась истерика, и я помню, как отстегнула свои ремни, чтобы дотянуться до нее и успокоить.
— Это как раз тот случай, когда нарушение правил спасло вашу жизнь. Вы были единственным пассажиром, который вылетел из самолета до начала пожара.
— Потом произошел взрыв. После этого я почувствовала, как колеса коснулись земли, и успокоилась, поняв, что помощнику пилота удалось выпустить шасси.
— Он погиб при этом.
— Затем пилот сообщил нам, что он не может остановить самолет и катастрофа неминуема. Стюардессы просили всех наклонить головы и раздавали подушки, чтобы смягчить удар. Лин кричала, что мы все сгорим при аварии, а я пыталась ее успокоить. Это же я уговорила ее лететь…
— Ваш дядя сказал, что вы были довольно близки.
— Да, я думаю, ближе, чем кто-либо еще. Я чувствовала себя ответственной за нее, но она была в истерике от боязни сгореть заживо и сильно кричала…
— Завывала, как шаман, — подтвердил Майк. — Я поймал радиопереговоры пилота с центральным пунктом управления полетами в Далласе и слышал ее голос.
— Это было ужасно. — Жанет даже передернуло. — Затем я увидела, что здание аэропорта стало надвигаться на нас, как скорый поезд, и потеряла сознание.
— По всей видимости, кабина пилота открылась при ударе и вас выбросило через лобовое стекло, — сказал Майк. — Я видел снижающийся самолет и поспешил в аэропорт. Когда я вошел в здание, вы лежали рядом с Толман, но она уже была мертва. Когда я осмотрел вас, дыхание и сердцебиение отсутствовали, но что-то мне подсказало, что еще не все потеряно, и я сделал вам трахеотомию, чтобы наполнить легкие воздухом. К счастью, в это время прибыла бригада военных медиков с базы ВВС в Андрюсе.
— Как погибла Лин Толман?
— От огня. Когда я занялся вами, спасти ее было уже невозможно.
— Бедная Лин. В конце концов я убедила ее, что она еще может что-то сделать в жизни, если признает свою вину и даст показания о соучастниках.
— Вы знаете кого-нибудь из них?
— Нет. Она мне не говорила, да я и не хотела знать. Обладать такой информацией небезопасно в Чикаго.
«Как и в Вашингтоне, если планы ФБР принесут результаты», — подумал Майк, но ничего не сказал. Жанет Берк было о чем беспокоиться и без этого.
— Вы знаете, какой-то страшный рок, — добавила Жанет. — Как только Лин Толман получила шанс спастись от пожизненного заключения или даже смерти, согласившись сотрудничать с правосудием, самолет, на котором она летела в Вашингтон, разбился.
— Он не просто разбился — кто-то заложил бомбу, чтобы она взорвалась в момент, когда выпускается шасси. По плану самолет должен был взорваться в воздухе при подлете к аэропорту.
— Чтобы все находящиеся на борту погибли, особенно я. Это означает, что они, вероятно, считают, будто Лин рассказала мне кое-что о других организаторах взрывов в Чикаго.
— Так считает и ФБР. Эта палата охраняется двадцать четыре часа в сутки.
Жанет непроизвольно съежилась;
— Все так смешалось…
— Вы все-таки живы, — успокоил ее Майк. — И можете стать даже красивее, чем были раньше, если захотите.
— Кто же вы — супердоктор?
— Не совсем, засмеялся он. — Я специалист по пластической и восстановительной хирургии, поэтому знаю, как сделать ваше лицо практически новым.
— Это дядя Джордж поручил вам заботиться обо мне?
— Да… при условии вашего согласия, когда вы придете в сознание.
— Я хотела бы поскорее с этим покончить. Когда вы сможете провести операцию?
— Если повезет, то послезавтра, — сказал он. — К настоящему моменту мы смогли сделать только некоторые рентгеновские снимки, поскольку не хотели вас двигать, а я хочу сделать более подробные снимки завтра утром. Надеюсь, вас это не утомит?
— Я согласна на всё, но, судя по тому как выглядит мое лицо сейчас, мне даже страшно думать о результатах.
— Нам, хирургам, нечасто приходится работать над лицом пациента в целом, поэтому дома я заготовил модель вашего лица, как оно будет выглядеть после операции, когда сойдут все синяки, особенно под глазами. Я уверен, она вам понравится.
Было уже около полуночи, когда Майк собрался спать. Он позвонил Джорджу Стенфилду и рассказал, что его племянница пришла в сознание и, похоже, находится в здравом уме Майк уснул спокойно, поскольку был уверен в том, что завершенная им этим вечером модель может быть успешно воспроизведена на операционном столе.
Единственная проблема была связана с ее ртом. Иногда казалось, что какой-то неконтролируемый импульс его правой руки непроизвольно хотел придать мышцам лица Жанет Берк на модели какой-то саркастический оттенок, который не был им характерен. Снова и снова он исправлял модель, пока не уверился в том, что после окончания операции и процесса заживления Жанет Берк будет просто красавицей, и это станет величайшим вознаграждением гению ее создателя и его хирургическим способностям.
И все же, взглянув последний раз на модель, перед тем как отправиться спать, Майк почувствовал какую-то тревогу, необъяснимое ощущение, что он уже где-то видел это лицо, не лицо Жанет Берк, а кого-то другого, кого, он не мог точно вспомнить.
«Плоское лицо» — так переводилось это латинское выражение, означающее малоприятное состояние, встречающееся главным образом в виде врожденных уродств, а также при серьезных повреждениях лица, когда необходимая хирургическая помощь не была вовремя оказана.
— Ее носовые проходы раздавлены, — продолжал доктор Торндайк, разместив для просмотра серию сделанных утром рентгеновских снимков на светящихся экранах. — Ее верхняя челюсть тоже раздроблена, скуловые кости вдавлены в верхнюю челюсть, не говоря уже о четырех повреждениях нижней челюсти, правда, к счастью, без смещений.
— Я догадался об этом, когда она смогла говорить вполне внятно, — сказал Майк, внимательно изучая снимки. — Она еще здесь?
— Да. Я не отправлял ее назад в палату, пока ты не получишь все необходимые снимки.
— Покажи мне, что осталось от внешних стенок синусов верхней челюсти.
— Конечно, — сказал Торндайк. — Сейчас сделаем снимок. Я сам за всем прослежу.
Пока рентгенолог отсутствовал, Майк еще раз изучил всю серию снимков, прикидывая, как нужно проводить реконструкцию.
— Передние стенки синусов немного вдавлены внутрь, как ты и думал, Майк, — сообщил доктор Торндайк, когда вернулся в приемную и принес проявленные снимки. — Скуловые дуги также раздроблены. Я тебе не завидую, когда тебе придется все это выправлять. Ты будешь вынужден разрезать ее лицо на куски и делать открытые операции по исправлению повреждений.
— Основную работу я проведу изнутри рта.
Брови доктора Торндайка удивленно приподнялись.
— Как, черт побери, ты намерен поднять скуловые арки, не вставляя скобы в ее скулы?
— Ты видел маленькую ранку с внешней стороны от правого глаза?
— Да, но…
— Она достаточно велика, чтобы я мог просунуть элеваторий в полдюйма шириной, — объяснил Майк, — и добраться к скуле сверху.
— А как с другой стороны, где нет ранки?
— Я сделаю небольшой разрез кожи точно в таком же месте, подобный имеющейся ранке у правого глаза. Когда обе ранки заживут, ее глаза приобретут несколько восточный вид, и пусть кто-нибудь скажет, что это не прекрасно.
— Только не говори мне, что точно знаешь, как она будет выглядеть в конце операции, — сказал Торндайк.
— В таких случаях я всегда заранее изготавливаю модель, чтобы показать пациенту, что должно получиться.
Майк открыл коробку, которую принес с собой в радиологическую лабораторию, и достал пластилиновую модель.
Доктор Торндайк уставился на голову, которую Майк мастерил в течение двух вечеров.
— И ты собираешься сказать ей, что сможешь сделать ее похожей на это? — засомневался Торндайк…
— Конечно, я попытаюсь, если она согласится. Как ты думаешь, ей понравится?
— Понравится? Да большинство женщин отдадут все, включая свое целомудрие, чтобы так выглядеть. Но не делай этого, Майк.
— Почему нет, черт возьми?
— В случае удачи ты превратишь ее в современную богиню, а они приносят только несчастья тем, кто им поклоняется. Оставь ее как есть сейчас…
— С месивом вместо лица? Она может подать на меня в суд и лишить всего, что я имею, хотя это не так уж много.
— Тогда просто верни ей прежний облик.
Из коричневого конверта, который принес с собой, Майк достал фотографию, присланную ему Джорджем Стенфилдом.
— Так? — спросил он. — Зачем, когда она может выглядеть как Афродита?
Старый доктор поглядел на фотографию, затем снова взглянул на модель:
— Мне кажется, ты с чистой совестью можешь предложить ей выбор, — сказал он с некоторой неохотой. — Надеюсь, она была удовлетворена своим прежним обликом и его и выберет. Если ты сделаешь ее похожей на эту модель, она разобьет много людских сердец, может быть, начав уже с твоего…
9
Майк сопровождал носилки, на которых Жанет Берк везли из рентгенологического отделения обратно в кардиологическое.
— А что в этой коробке? — спросила она, когда Майк помог уложить ее обратно в постель.
— Вы, или, скорее, ваш возможный вариант.
Она пожала плечами:
— Ну, открывайте тогда. Я готова к плохим новостям.
— Закройте глаза.
Мисс Берк послушно закрыла глаза, и Майк поставил модель на тумбочку у кровати, чтобы она сразу ее увидела, когда откроет глаза снова.
— Можете открыть глаза.
Он увидел, что при первом взгляде ка модель ее глаза расширились от удивления, удовольствия и, наконец, сомнения.