— И я также, какъ дѣти, пожелаю вамъ доброй ночи, хотя еще менѣе дѣтей имѣю желаніе уходить, сказалъ Свенъ, вставая: — сегодня никто не пришелъ. Погода слишкомъ худа для добрыхъ людей.
Хотя Свенъ и всталъ, однако не видно было, чтобъ онъ очень спѣшилъ уходить. Онъ стоялъ у закрытыхъ теперь дверей на терасу и смотрѣлъ, какъ кружились облака, гонимыя страшною бурей по вечернему небу.
Корнелія ничего не отвѣчала; глаза ея не отрывались отъ книги. Должно быть, очень трудно было понять ту страницу, на которой она остановилась, потому что болѣе уже четверти часа она не перевертывала листа.
Свенъ подошелъ къ ней.
— Покойной ночи! сказалъ онъ.
— И вамъ желаю, отвѣчала она, не отрываясь отъ книги.
— Вы обыкновенно протягивали мнѣ руку на прощанье, сказалъ Свенъ послѣ минутнаго молчанія, когда не слышалось ни малѣйшаго шороха, кромѣ стука маятника и шума отъ дождевыхъ капель, ударявшихъ въ окна.
Корнелія протянула руку.
— Прощайте! повторила она, но все еще не поднимая лица отъ книги.
— Чѣмъ я васъ оскорбилъ? Что я такое сдѣлалъ, что вы меня взглядомъ не удостоиваете?
Свенъ не получилъ отвѣта, но видѣлъ, что двѣ крупныя слезы упали на страницу книги.
Этотъ отвѣтъ растерзалъ сердце Свена. Онъ не могъ болѣе владѣть собою и бросился на колѣни предъ плачущею красавицей. Онъ взялъ ея руку и поцѣловалъ ее съ искренней любовью.
— Прощайте! прощайте! воскликнулъ онъ: — о, ты единственная, несравненная! прощай сегодня и навсегда! Силъ уже нѣтъ выносить эту безмолвную муку! Я люблю тебя всѣми силами души! За тебя я съ радостью отдалъ бы каждую каплю крови; но видѣть твои страданія и не умѣть помочь тебѣ, и своимъ присутствіемъ, быть можетъ, увеличивать твои страданія — этого я не могу и не долженъ выносить. Прощай, прощай сегодня и навсегда!
Еще разъ прижалъ онъ ея руку къ губамъ и всталъ, чтобъ уйти.
— Нѣтъ, нѣтъ! воскликнула Корнелія, вскочивъ съ дивана и протягивая къ нему руки съ умоляющимъ видомъ: — нѣтъ! не уходи еще, Свенъ. Ты одинъ человѣкъ на землѣ, который любишь меня — что будетъ со мною, если и ты оставишь меня?
— Я не могу приносить тебѣ никакой пользы, не могу ничего, какъ только погибать отъ мученія видѣть тебя несчастною. И это чувство давитъ меня, какъ тяжелый сонъ, когда представляется, что самая любимая особа тонетъ, и хочешь броситься на помощь, но съ мѣста не можешь сдвинуться. О, этотъ мракъ, этотъ мучительный мракъ! На минуту, на одну минуту получить бы всевѣдѣніе!
Въ сильномъ волненіи Свенъ ходилъ по комнатѣ, разговаривая скорѣе самъ съ собою, чѣмъ съ прекрасною хозяйкой.
— Скажите, Свенъ, что вы хотите знать? Я готова разсказать вамъ все, что могу.
Свенъ остановился предъ нею и тихо сказалъ:
— Любила ли ты когда-нибудь своего мужа?
— Да.
— А онъ — любилъ онъ тебя?
— Я думаю, что любилъ.
— А теперь — любишь ли ты его — любишь ли и теперь?
— Я тебя люблю!
Почти неслышно было это: «Я тебя люблю!» но оно поразило Свена какъ громовымъ ударомъ.
Онъ бросился къ ногамъ красавицы и, схвативъ ея руки, покрывалъ ихъ поцѣлуями.
Почти съ ужасомъ она сопротивлялась ему.
— Нѣтъ, нѣтъ! восклицала она: — не тебѣ стоять на колѣняхъ предо мною! Твоею любовью я живу; я существую наконецъ! Можетъ ли творецъ преклоняться предъ своимъ твореніемъ?
Съ этими словами она поцѣловала Свена въ лобъ. Еще минута, и ее уже не было въ комнатѣ.
Глава десятая.
Напрасно Свенъ протягивалъ за нею руки — она исчезла быстро, неуловимо, какъ сновидѣніе. И сномъ казалось ему все пережитое въ послѣднія минуты. Онъ любимъ — любимъ женщиной, которая казалась ему прекраснымъ, возвышеннымъ, недосягаемымъ божествомъ. На его лбу еще горѣлъ поцѣлуй, которымъ она освятила свое признаніе; и чѣмъ онъ заслужилъ это блаженство? Мечталъ ли онъ о томъ, домогался ли такого счастья? Не онъ ли хотѣлъ спасти ее изъ бурнаго моря, по которому носился корабль ея счастья, и пріютить въ тихую пристань? Не была ли она теперь дальше чѣмъ когда-нибудь отъ желанной цѣли найти спокойствіе, безопасность, миръ? Не исполнилось ли уже предсказаніе Бенно? Не похожъ ли онъ на разбойника, который прокрался въ домъ въ отсутствіе хозяина, чтобы ограбить его, укравъ его драгоцѣннѣйшее сокровище?
Съ смятеніемъ озирался онъ вокругъ себя. Тишина, царствовавшая въ комнатѣ, пугала его. Онъ прислушивался къ стуку маятника, къ шуму дождя, стучавшаго въ окно.
Что, еслибъ вернулась мистрисъ Дургамъ? Ему такъ много надо ей сказать! Онъ хотѣлъ ей сказать, что не добивается счастья, за которое ей пришлось бы поплатиться слезами, раскаяніемъ и всевозможными жертвами, что онъ ее любитъ — да, искренно, горячо любитъ, что мысль о ея взаимной любви наполняете его блаженствомъ, но также скорбью, гнетущею сердце тоскою, какъ бываетъ, когда мы обманываемся въ идеалѣ, которому всею душою, довѣрчиво были преданы. Онъ хотѣлъ еще сказать — но чего еще онъ не хотѣлъ бы ей сказать? открыть міръ — новый міръ, который ему самому казался почти хаосомъ.
Онъ упалъ на стулъ и облокотился на руку пылающею головой. Онъ забылъ, гдѣ находится, забылъ, что теперь было бы приличнѣе и благоразумнѣе удалиться; Что его присутствіе должно удивить прислугу.
Такъ просидѣлъ онъ съ четверть часа, какъ вдругъ раздались шаги въ смежной комнатѣ и пробудили его отъ грезъ. Онъ подумалъ-было, что это Корнелія, и кровь прихлынула къ его сердцу; еще одинъ мигъ — и не она, а мужъ ея вошелъ.
— Добрый вечеръ, сэръ; какъ вы поживаете? сказалъ мистеръ Дургамъ по-англійски, проходя мимо Свена и, противъ обыкновенія, не протягивая еще руки, и сталъ спиною къ камину, не смотря на то,что въ немъ не было уже огня.
— Благодарю васъ; хорошо; а вы какъ? отвѣчалъ Свенъ, самъ не сознавая, что онъ говоритъ.
— Благодарю васъ; очень хорошо, сказалъ мистеръ Дургамъ.
Настало молчаніе, очень неловкое для Свена. Его честная натура возмущалась противъ дружественнаго обращенія съ человѣкомъ, который, еслибъ предчувствовалъ истину, говорилъ бы съ нимъ совсѣмъ другимъ тономъ. Свенъ чувствовалъ себя очень жалкимъ и ничтожнымъ въ маскѣ лицемѣрія, которую ему пришлось надѣть первый разъ въ жизни. Онъ бросилъ испытующій взглядъ на Дургама; ему казалось, что на лицѣ этого человѣка онъ прочтетъ свой приговоръ. Но лицо Дургама было такъ же спокойно и холодно, какъ всегда; можетъ быть, нѣсколько блѣднѣе обыкновеннаго; но это могло зависѣть также отъ освѣщенія. Дургамъ все еще стоялъ на томъ же мѣстѣ въ полуосвѣщенномъ углу комнаты, повернувшись спиной къ пустому камину.
— Гдѣ мистрисъ Дургамъ? вдругъ спросилъ онъ.
— Сейчасъ она была здѣсь, отвѣчалъ Свенъ, и слова замерли у него на губахъ.
— О, вотъ какъ! сказалъ Дургамъ.
Опять молчаніе.
— Я думаю, сегодня вечеромъ никто не будетъ, заговорилъ Свенъ.
— Кажется такъ, сказалъ Дургамъ.
Опять слышался только стукъ маятника и капли дождя, бившія въ окна.
— А что наше катанье на парусахъ? въ третій разъ началъ Свенъ, которому этотъ односложный разговоръ становился невыносимъ: — нашлась ли лодка?
— О, да! Сегодня я купилъ отличную; она не слишкомъ велика, но крѣпка и скора на ходу. Я назову ее Ундина. Прекрасное названіе, не такъ ли? отвѣчалъ Дургамъ, по обыкновенію мѣшая англійскій разговоръ съ нѣмецкимъ.
— Ундина? сказалъ Свенъ — о! конечно, самое лучшее и подходящее названіе. Надо бы ее попробовать сегодня же, тѣмъ болѣе, что теперь настоящая погода ундинъ.
Свенъ сказалъ это въ шутку, а потому не мало удивился, когда Дургэмъ, послѣ минутнаго молчанія, сказалъ спокойно, какъ всегда:
— Пожалуй; такъ идемъ?
— Куда?
— Развѣ вы не сказали, что надо бы сегодня попробовать Ундину?
Въ эту минуту вѣтеръ порывистѣе прежняго застучалъ ставнями и дверь на терасу распахнулась.
— Во всякомъ случаѣ въ вѣтрѣ не будетъ недостатка, сказалъ Свенъ, все еще предполагая невозможнымъ, чтобъ мистеръ Дургамъ говорилъ серіозно.
— Согласенъ, сказалъ Дургамъ, поднимая воротникъ своего сюртука: — такъ идемъ!
Онъ позвонилъ и сказалъ по-англійски вошедшему слугѣ:
— Пальто и шляпу господину Тиссову!
— Такъ вы не шутите? спросилъ Свенъ.
— Зачѣмъ же? возразилъ Дургамъ: — если я не ошибаюсь, вы именно желали такого бурнаго дня. Болѣе благопріятнаго трудно найти.
Слуга принесъ вещи Свена.
— Я къ вашимъ услугамъ, сказалъ Свенъ.
Свенъ понялъ, что Дургамъ дѣйствительно не шутитъ, и догадался, что онъ былъ свидѣтелемъ только что происшедшей сцены и такъ или иначе потребуетъ удовлетворенія за нанесенный ему позоръ. Сильно, билось сердце Свена, но не отъ страха, а отъ нетерпѣливаго ожиданія, съ которымъ смѣлый охотникъ идетъ на встрѣчу неизбѣжной опасности. Онъ рѣшился, что бы тамъ ни вышло, во всякомъ случаѣ не уступать человѣку, къ которому теперь чувствовалъ странную ненависть; если нужно, онъ готовъ былъ вступить съ нимъ въ борьбу на жизнь и смерть.
Эти мысли мелькали въ его головѣ, когда онъ въ мрачномъ молчаніи спускался съ терасы по лѣстницѣ за Дургамомъ и чрезъ нѣсколько шаговъ достигъ берега, гдѣ маленькая бухта образовала родъ гавани.
Тутъ было нѣсколько лодокъ, которыми лодочники снабжали любителей паруснаго и весельнаго катанья. Когда они приблизились къ лодкамъ, ихъ окликнулъ караульный.
— Это я, сказалъ Дургамъ.
— Ахъ, это вы! что вамъ угодно такъ поздно?
— Мою новую лодку. Мы хотимъ еще часокъ покататься на парусахъ.
— Какъ! сказалъ сторожъ: — въ такую ночь? что вы, мистеръ, да вѣдь сегодня адская погода!
— Вотъ потому-то я и хочу.
— Теперь опасно кататься на парусахъ.
— Вотъ потому-то я и хочу.
Дургамъ вошелъ въ лодку — крошечную лодку, въ которой могли помѣститься трое, много четверо — установилъ въ серединѣ маленькую мачту и приготовилъ все, чтобъ натянуть парусь.
— Все въ порядкѣ, сказалъ Дургамъ.
Свенъ былъ уже въ лодкѣ и взялъ багоръ, чтобъ оттолкнуть ее отъ берега.
Легкая лодка покорно повиновалась. Дургамъ натянулъ парусъ и она, наклонившись на бокъ, быстро понеслась по волнамъ.
— Ну, народецъ! такихъ сумасбродовъ не случалось еще мнѣ видѣть! сказалъ лодочяикъ, смотря имъ вслѣдъ: — одинъ сумасброднѣе другого!.. Да, ну ихъ — мнѣ-то не все ли равно? за лодку денежки заплачены, и хорошія денежки — а если у нихъ есть охота топиться, такъ вольному воля, какъ говорилъ чортъ, садясь въ крапиву. Ухъ! какъ сегодня холодно! точно въ ноябрѣ.
И сдѣлавъ здоровый глотокъ изъ своей фляжки съ водкою, онъ плотно закутался въ суконную куртку и опять забился въ каюту, откуда былъ вызванъ Дургамомъ.
Покинувъ берегъ, Дургамъ и Свенъ не прерывали непріятного молчанія. Дургамъ сидѣлъ на рулѣ и держалъ въ рукѣ веревку отъ паруса; Свенъ сидѣлъ на носу. Сумерки такъ скоро сгустились, что въ нѣсколько минутъ стало такъ темно, какъ ночью. Все сильнѣе сгущались тучи и черными массами неслись по небу; все уже становилась узкая полоса, обрамлявшая западный горизонтъ, когда они еще выходили на берегъ.
Вѣтеръ то дулъ порывисто, то стихалъ, такъ что парусъ колотился о мачту, то дулъ съ такою силой, что лодка, наклонясь на бокъ, съ страшною быстротой неслась по кипящимъ волнамъ. Въ эти минуты дождь сильно лилъ и увеличивалъ ужасъ ихъ положенія. Вѣтеръ дулъ противъ теченія и еще сильнѣе волновалъ воду, обдававшую лодку мелкимъ дождемъ, лодочку, которая, какъ горячая скаковая лошадь, дѣлала бѣшеные, порывистые скачки по бушующимъ волнамъ. Городскіе огни исчезали мало-по-малу по мѣрѣ того, какъ лодка удалялась отъ берега. Часто темный, низкій берегъ совсѣмъ скрывался изъ вида за мелкимъ дождемъ; можно было воображать себя въ открытомъ морѣ.