Жизнь и судьба - Гроссман Василий 22 стр.


И тут не имело значения, обсуждали они или не обсуждали,а

дело было в том, что появилась в семье новая сила, изменившая однимсвоим

присутствием привычные отношения.

Виктор Павлович однажды сказал Людмиле, чтонаееместеуступилбы

матери главенство, пусть чувствует себя хозяйкой, а не гостьей.

ЛюдмилеНиколаевнесловамужапоказалисьнеискренними,ейдаже

подумалось, что он хочет подчеркнуть свое особенное, сердечное отношение к

ее матери и этим невольно напоминает о холодном отношении ЛюдмилыкАнне

Семеновне.

Смешно и стыдно было бы признаться емувэтом,онаиногдакдетям

ревновала его, особенно к Наде.Носейчасэтонебыларевность.Как

признаться даже самой себе в том,чтомать,потерявшаякров,нашедшая

приют в еедоме,раздражаетееитяготит.Даистраннымбылоэто

раздражение, оно ведь существовало рядом с любовью, ряд омсготовностью

отдать Александре Владимировне, если понадобится, своепоследнееплатье,

поделиться последним куском хлеба.

ААлександраВладимировнавдругчувствовала,чтоейхочетсято

беспричинно заплакать, то умереть, то не прийти вечером домойиостаться

ночевать на полу у сослуживицы, то вдругсобратьсяиуехатьвсторону

Сталинграда, разыскать Сережу, Веру, Степана Федоровича.

Александра Владимировна большей частью одобряла поступки и высказывания

зятя, а Людмила почти всегда не одобряла его. Надя заметила это и говорила

отцу:

- Пойди пожалуйся бабушке, что мама тебя обижает.

Вот и теперь Александра Владимировна сказала:

- Вы живете, как совы. А Виктор нормальный человек.

- Все это слова, - сказала, морщась, Людмила. - А придет день Отъезда в

Москву, и вы с Виктором будете счастливы.

Александра Владимировна вдруг сказала:

- Знаешь что, милая моя, когда придет день возвращения в Москву,яне

поеду с вами, а останусь здесь, мне вМосквевтвоемдомеместанет.

Понятно тебе?УговорюЖенюсюдаперебратьсялибокнейсоберусьв

Куйбышев.

То был трудный миг вотношенияхматериидочери.Все,чтолежало

тяжелого на душе у Александры Владимировны, быловысказановееотказе

ехать в Москву. Все, что собралось тяжелого на душе у ЛюдмилыНиколаевны,

стало от этого явным, как будто бы произнесенным.НоЛюдмилаНиколаевна

обиделась, словно она ни в чем не была виновата перед матерью.

ААлександраВладимировнагляделанастрадающеелицоЛюдмилыи

чувствовала себя виноватой. По ночам АлександраВладимировначащевсего

думала о Сереже, - то вспоминала его вспышки, споры, то представляласебе

его в военной форме, егоглаза,вероятно,сталиещебольше,онведь

похудел, щеки ввалились. Особое чувство вызывал внейСережа-сынее

несчастного сына, которого она любила, казалось, больше всехнасвете...

Она говорила Людмиле:

- Не мучься ты так о Толе, поверь, что я беспокоюсьонемнеменьше

тебя.

Особое чувство вызывал внейСережа-сынее

несчастного сына, которого она любила, казалось, больше всехнасвете...

Она говорила Людмиле:

- Не мучься ты так о Толе, поверь, что я беспокоюсьонемнеменьше

тебя.

Что-то было фальшивое, оскорблявшее ее любовь к дочери в этих словах, -

не так уж она беспокоилась о Толе. Вот и сейчас обе, прямые до жестокости,

испугались своей прямоты и отказывались от нее.

- Правда хорошо, а любовь лучше, новая пьесаОстровского,-протяжно

произнесла Надя, и Александра Владимировна неприязненно, дажескаким-то

испугом посмотрела на девочку-десятиклассницу, сумевшую разобраться в том,

в чем она сама еще не разобралась.

Вскоре пришел Виктор Павлович. Он открыл дверь своим ключом ивнезапно

появился на кухне.

- Приятнаянеожиданность,-сказалаНадя.-Мысчитали,чтоты

застрянешь допоздна у Соколовых.

- А-а, все уже дома, всеупечки,оченьрад,чудесно,чудесно,-

произнес он, протянул руки к печному огню.

- Вытри нос, - сказала Людмила. - Что же чудесного, я не пойму?

Надя прыснула и сказала, подражая материнской интонации:

- Ну, вытри нос, тебе ведь русским языком говорят.

- Надя, Надя, - предостерегающе сказала Людмила Николаевна:онанис

кем не делила свое право воспитывать мужа.

Виктор Павлович произнес:

- Да-да, очень холодный ветер.

Он пошел в комнату, и через открытую дверь было видно, каконселза

стол.

- Папа опять пишет на переплете книги, - проговорила Надя.

- Не твое дело, - сказала Людмила Николаевна и стала объяснятьматери:

- Почему он так обрадовался, - все дома? У негопсих,беспокоится,если

кого-нибудь нет дома. А сейчас он чего-то там недодумал и обрадовался,не

надо будет отвлекаться беспокойствами.

-Тише,ведьдействительноемумешаем,-сказалаАлександра

Владимировна.

- Наоборот, - сказала Надя, - говоришь громко, он не обращает внимания,

а если говорить шепотом, он явится и спросит: "Что это вы там шепчетесь?"

- Надя, ты говоришь об отце, как экскурсовод, которыйрассказываетоб

инстинктах животных.

Они одновременно рассмеялись, переглянулись.

- Мама, как вы могли так обидеть меня? - сказала Людмила Николаевна.

Мать молча погладила ее по голове.

Потом они ужинали накухне.ВикторуПавловичуказалось-какой-то

особой прелестью обладало в этот вечер кухонное тепло.

То, что составляло основу его жизни, продолжалось. Мысль онеожиданном

объяснении противоречивыхопытов,накопленныхлабораторией,неотступно

занимала его последнее время.

Сидя за кухонным столом, он испытывал странное счастливое нетерпение, -

пальцы рук сводило от сдерживаемого желания взяться за карандаш.

- Изумительная сегодня гречневая каша, -сказалон,стучаложкойв

пустой тарелке.

- Это намек? - спросила Людмила Николаевна.

Пододвигая жене тарелку, он спросил:

- Люда, ты помнишь, конечно, гипотезу Проута?

Людмила Николаевна, недоумевая, подняла ложку.

Назад Дальше