И тут не имело значения, обсуждали они или не обсуждали,а
дело было в том, что появилась в семье новая сила, изменившая однимсвоим
присутствием привычные отношения.
Виктор Павлович однажды сказал Людмиле, чтонаееместеуступилбы
матери главенство, пусть чувствует себя хозяйкой, а не гостьей.
ЛюдмилеНиколаевнесловамужапоказалисьнеискренними,ейдаже
подумалось, что он хочет подчеркнуть свое особенное, сердечное отношение к
ее матери и этим невольно напоминает о холодном отношении ЛюдмилыкАнне
Семеновне.
Смешно и стыдно было бы признаться емувэтом,онаиногдакдетям
ревновала его, особенно к Наде.Носейчасэтонебыларевность.Как
признаться даже самой себе в том,чтомать,потерявшаякров,нашедшая
приют в еедоме,раздражаетееитяготит.Даистраннымбылоэто
раздражение, оно ведь существовало рядом с любовью, ряд омсготовностью
отдать Александре Владимировне, если понадобится, своепоследнееплатье,
поделиться последним куском хлеба.
ААлександраВладимировнавдругчувствовала,чтоейхочетсято
беспричинно заплакать, то умереть, то не прийти вечером домойиостаться
ночевать на полу у сослуживицы, то вдругсобратьсяиуехатьвсторону
Сталинграда, разыскать Сережу, Веру, Степана Федоровича.
Александра Владимировна большей частью одобряла поступки и высказывания
зятя, а Людмила почти всегда не одобряла его. Надя заметила это и говорила
отцу:
- Пойди пожалуйся бабушке, что мама тебя обижает.
Вот и теперь Александра Владимировна сказала:
- Вы живете, как совы. А Виктор нормальный человек.
- Все это слова, - сказала, морщась, Людмила. - А придет день Отъезда в
Москву, и вы с Виктором будете счастливы.
Александра Владимировна вдруг сказала:
- Знаешь что, милая моя, когда придет день возвращения в Москву,яне
поеду с вами, а останусь здесь, мне вМосквевтвоемдомеместанет.
Понятно тебе?УговорюЖенюсюдаперебратьсялибокнейсоберусьв
Куйбышев.
То был трудный миг вотношенияхматериидочери.Все,чтолежало
тяжелого на душе у Александры Владимировны, быловысказановееотказе
ехать в Москву. Все, что собралось тяжелого на душе у ЛюдмилыНиколаевны,
стало от этого явным, как будто бы произнесенным.НоЛюдмилаНиколаевна
обиделась, словно она ни в чем не была виновата перед матерью.
ААлександраВладимировнагляделанастрадающеелицоЛюдмилыи
чувствовала себя виноватой. По ночам АлександраВладимировначащевсего
думала о Сереже, - то вспоминала его вспышки, споры, то представляласебе
его в военной форме, егоглаза,вероятно,сталиещебольше,онведь
похудел, щеки ввалились. Особое чувство вызывал внейСережа-сынее
несчастного сына, которого она любила, казалось, больше всехнасвете...
Она говорила Людмиле:
- Не мучься ты так о Толе, поверь, что я беспокоюсьонемнеменьше
тебя.
Особое чувство вызывал внейСережа-сынее
несчастного сына, которого она любила, казалось, больше всехнасвете...
Она говорила Людмиле:
- Не мучься ты так о Толе, поверь, что я беспокоюсьонемнеменьше
тебя.
Что-то было фальшивое, оскорблявшее ее любовь к дочери в этих словах, -
не так уж она беспокоилась о Толе. Вот и сейчас обе, прямые до жестокости,
испугались своей прямоты и отказывались от нее.
- Правда хорошо, а любовь лучше, новая пьесаОстровского,-протяжно
произнесла Надя, и Александра Владимировна неприязненно, дажескаким-то
испугом посмотрела на девочку-десятиклассницу, сумевшую разобраться в том,
в чем она сама еще не разобралась.
Вскоре пришел Виктор Павлович. Он открыл дверь своим ключом ивнезапно
появился на кухне.
- Приятнаянеожиданность,-сказалаНадя.-Мысчитали,чтоты
застрянешь допоздна у Соколовых.
- А-а, все уже дома, всеупечки,оченьрад,чудесно,чудесно,-
произнес он, протянул руки к печному огню.
- Вытри нос, - сказала Людмила. - Что же чудесного, я не пойму?
Надя прыснула и сказала, подражая материнской интонации:
- Ну, вытри нос, тебе ведь русским языком говорят.
- Надя, Надя, - предостерегающе сказала Людмила Николаевна:онанис
кем не делила свое право воспитывать мужа.
Виктор Павлович произнес:
- Да-да, очень холодный ветер.
Он пошел в комнату, и через открытую дверь было видно, каконселза
стол.
- Папа опять пишет на переплете книги, - проговорила Надя.
- Не твое дело, - сказала Людмила Николаевна и стала объяснятьматери:
- Почему он так обрадовался, - все дома? У негопсих,беспокоится,если
кого-нибудь нет дома. А сейчас он чего-то там недодумал и обрадовался,не
надо будет отвлекаться беспокойствами.
-Тише,ведьдействительноемумешаем,-сказалаАлександра
Владимировна.
- Наоборот, - сказала Надя, - говоришь громко, он не обращает внимания,
а если говорить шепотом, он явится и спросит: "Что это вы там шепчетесь?"
- Надя, ты говоришь об отце, как экскурсовод, которыйрассказываетоб
инстинктах животных.
Они одновременно рассмеялись, переглянулись.
- Мама, как вы могли так обидеть меня? - сказала Людмила Николаевна.
Мать молча погладила ее по голове.
Потом они ужинали накухне.ВикторуПавловичуказалось-какой-то
особой прелестью обладало в этот вечер кухонное тепло.
То, что составляло основу его жизни, продолжалось. Мысль онеожиданном
объяснении противоречивыхопытов,накопленныхлабораторией,неотступно
занимала его последнее время.
Сидя за кухонным столом, он испытывал странное счастливое нетерпение, -
пальцы рук сводило от сдерживаемого желания взяться за карандаш.
- Изумительная сегодня гречневая каша, -сказалон,стучаложкойв
пустой тарелке.
- Это намек? - спросила Людмила Николаевна.
Пододвигая жене тарелку, он спросил:
- Люда, ты помнишь, конечно, гипотезу Проута?
Людмила Николаевна, недоумевая, подняла ложку.