Он
постоянно и неотступно думал о матери. Он думал о том, очемникогдане
думал и о чем его заставил думать фашизм, - о своем еврействе, о том,что
мать его еврейка.
Он в душе упрекал Людмилу за то,чтоонахолодноотносиласькего
матери. Однажды он сказал ей:
- Если б ты сумела наладить с мамой отношения, она быжиласнамив
Москве.
А она перебирала в уме все грубое и несправедливое, что совершил Виктор
Павлович по отношению к Толе, и, конечно, ей было что вспомнить.
Сердце ее ожесточалось, так несправедливонбылкпасынку,столько
видел он в Толе плохого, так трудно прощал емунедостатки.АНадеотец
прощал и грубость, и лень, и неряшливость, инежеланиепомочьматерив
домашних делах.
Она думала о матери Виктора Павловича, - судьба ее ужасна. Нокакмог
Виктор требовать от Людмилы дружбы к Анне Семеновне - ведь АннаСеменовна
нехорошо относилась к Толе. Каждое ее письмо, каждый ееприездвМоскву
были из-за этого невыносимы Людмиле. Надя,Надя,Надя...УНадиглаза
Виктора...Надядержитвилку,какВиктор...Надярассеянна,Надя
остроумна,Надязадумчива.Нежность,любовьАнныСеменовныксыну
соединялась с любовью и нежностью к внучке. А ведь Толянедержалвилку
так, как держал ее Виктор Павлович.
И странно, -впоследнеевремяоначаще,чемпрежде,вспоминала
Толиного отца, своего первого мужа. Ей хотелось разыскать его родных,его
старшую сестру, и они радовались бы глазам Толи, сестра Абарчукаузнавала
бы в Толиных глазах, искривленном большом пальце, широкомносе-глаза,
руки, нос своего брата.
И так же, как она не хотела вспомнить Виктору Павловичу всехорошеев
его отношении к Толе, она прощала Абарчуку все плохое,дажето,чтоон
бросил ее с грудным ребенком, запретил дать Толе фамилию Абарчук.
Утром Людмила Николаевна оставалась дома одна. Онаждалаэтогочаса,
близкие мешали ей. Все события в мире, война, судьба сестер, работамужа,
Надин характер, здоровье матери, ее жалость к раненым, боль опогибшихв
немецком плену, - все рождалось ее болью о сыне, ее тревогой о нем.
Она чувствовала, что совсем из иной руды выплавляютсячувстваматери,
мужа, дочери. Их привязанность и любовь к Толеказалисьейнеглубокими.
Для нее мир был в Толе, для них Толя был лишь частью мира.
Шли дни, шли недели, письма от Толи не было.
Каждый день радио передавало сводки Совинформбюро, каждыйденьгазеты
были полнывойной.Советскиевойскаотступали.Всводкахигазетах
писалось об артиллерии. Толя служил в артиллерии. Письма от Толи не было.
Ей казалось: одинчеловекпо-настоящемупонималеетоску-Марья
Ивановна, жена Соколова.
Людмила Николаевнанелюбиладружитьспрофессорскимиженами,ее
раздражалиразговорыонаучныхуспехахмужей,платьях,домашних
работницах. Но, вероятно, потому, что мягкийхарактерзастенчивойМарьи
Ивановны былпротивоположенеехарактеру,ипотому,чтоеетрогало
отношение Марьи Ивановны к Толе, она очень привязалась к Марье Ивановне.
Но, вероятно, потому, что мягкийхарактерзастенчивойМарьи
Ивановны былпротивоположенеехарактеру,ипотому,чтоеетрогало
отношение Марьи Ивановны к Толе, она очень привязалась к Марье Ивановне.
С ней Людмила говорила о Толе свободней,чемсмужемиматерью,и
каждый раз ей становилось спокойней, легче на душе. И хотя МарьяИвановна
почти каждый день заходила к Штрумам, Людмила Николаевна удивлялась,чего
ж это так давно не приходит ее подруга, поглядывала в окно,невидноли
худенькой фигуры Марьи Ивановны, ее милого лица.
А писем от Толи не было.
16
Александра Владимировна, Людмила иНадясиделинакухне.Времяот
времени Надя подкладывала в печьсмятыелистыученическойтетрадки,и
угасавший красный свет осветлялся, печь заполнялась ворохом недолговечного
пламени. Александра Владимировна, искоса поглядывая на дочь, сказала:
- Я вчера заходила к одной лаборантке на дом, господи,какаятеснота,
нищета, голодуха, мы тут, как цари; собрались соседки, зашел разговор, кто
что больше любил до войны: одна говорит - телятину, вторая - рассольник. А
девочка этой лаборантки говорит: "А я больше всего любила отбой".
Людмила Николаевна молчала, а Надя проговорила:
- Бабушка, у вас здесь уже образовалось больше миллиона знакомых.
- А у тебя никого.
- Ну и очень хорошо, - сказала Людмила Николаевна. -Витясталчасто
ходить к Соколову. Там собирается всякий сброд, и я не понимаю, как Витя и
Соколов могут целыми часами болтать с этими людьми... Как им ненадоедает
- толочь языками табачок. И как не жалеют Марью Ивановну, ей нуженпокой,
а при них ни прилечь, ни посидеть, да еще дымят вовсю.
- Каримов, татарин, мне нравится, - сказала Александра Владимировна.
- Противный тип.
- Мама в меня, ей никто не нравится, сказала Надя, - воттолькоМарья
Ивановна.
- Удивительный вы народ, - сказала АлександраВладимировна,-увас
есть какая-то своя московскаясреда,которуювыссобойпривезли.В
поездах, в клубе, в театре, - все это не ваш круг, а ваши - это те, чтос
вами в одном месте дачи построили,этоиуЖениянаблюдала...Есть
ничтожные признаки, по которым вы определяете людей своего круга: "Ах, она
ничтожество, не любит Блока, а он примитив, не понимает Пикассо... Ах, она
ему подарила хрустальную вазу. Это безвкусно..." Вот Виктор демократ,ему
плевать на все это декадентство.
- Чепуха, - сказала Людмила. - При чем тут дачи! Есть мещане с дачами и
без дач, и не надо с ними встречаться, противно.
Александра Владимировна замечала, что дочь все чаще раздражается против
нее.
ЛюдмилаНиколаевнадаваламужусоветы,делалазамечанияНаде,
выговаривала ей запроступкиипрощалаейпроступки,баловалаееи
отказывала в баловстве иощущала,чтоуматерисвоеотношениекее
действиям. Александра Владимировна не высказывала этого своегоотношения,
но оно существовало. Случалось, чтоШтрумпереглядывалсястещейив
глазахегопоявлялосьвыражениенасмешливогопонимания,словноон
предварительно обсуждал странностиЛюдмилиногохарактерасАлександрой
Владимировной.