Словом, это были немцы. Всю ночь
соседи ходили друг к другу, спокойней всех были малые дети да я. Решила-
что будет со всеми, то будет и со мной. Вначале я ужаснулась, поняла,что
никогда тебя не увижу, и мне страстно захотелосьещеразпосмотретьна
тебя, поцеловать твой лоб, глаза, а я потом подумала - ведьсчастье,что
ты в безопасности.
Под утро я заснула и, когда проснулась, почувствовала страшную тоску. Я
была в своей комнате,всвоейпостели,ноощутиласебяначужбине,
затерянная, одна.
Этим же утром мне напомнили забытое за годысоветскойвласти,чтоя
еврейка. Немцы ехали на грузовике и кричали: "Juden kaputt!"
А затем мне напомнили обэтомнекоторыемоисоседи.Женадворника
стояла под моим окном иговориласоседке:"СлаваБогу,жидамконец".
Откуда это? Сын ее женат на еврейке, и старухаездилаксынувгости,
рассказывала мне о внуках.
Соседка моя, вдова, у нее девочка 6 лет, Аленушка, синие, чудные глаза,
я тебе писала о ней когда-то, зашла ко мнеисказала:"АннаСеменовна,
попрошу вас к вечеру убрать вещи, я переберусь в вашу комнату". "Хорошо, я
тогда перееду в вашу". "Нет, вы переберетесь в каморку за кухней".
Я отказалась, там ни окна, ни печки.
Я пошла в поликлинику,акогдавернулась,оказалось:дверьвмою
комнату взломали, мои вещи свалили вкаморке.Соседкамнесказала:"Я
оставила у себя диван, он все равно не влезет в вашу новую комнатку".
Удивительно, она кончила техникум, и покойныймужеебылславныйи
тихий человек, бухгалтер в Укоопспилке. "Вы внезакона",-сказалаона
таким тоном, словно ей это очень выгодно. А ее дочь Аленушка сидела у меня
весь вечер, и я ей рассказывала сказки. Это было мое новоселье, ионане
хотела идти спать, мать ее унесла на руках. А затем, Витенька, поликлинику
нашу вновь открыли, а меня и еще одного врача-еврея уволили.Япопросила
деньги за проработанный месяц, но новый заведующий мне сказал: "Пустьвам
Сталин платит за то, что вы заработали при советской власти, напишитеему
в Москву". Санитарка Маруся обняла меня и тихонько запричитала:"Господи,
Боже мой, что с вами будет, что с вами всеми будет". И доктор Ткачев пожал
мне руку. Я не знаю, чтотяжелей:злорадствоилижалостливыевзгляды,
которыми глядят на подыхающую, шелудивую кошку. Не думала я, чтопридется
мне все это пережить.
Многиелюдипоразилименя.Инетолькотемные,озлобленные,
безграмотные. Вотстарикпедагог,пенсионер,ему75лет,онвсегда
спрашивал о тебе,просилпередатьпривет,говорилотебе:"Оннаша
гордость".Авэтиднипроклятые,встретивменя,непоздоровался,
отвернулся. А потом мне рассказывали,-оннасобраниивкомендатуре
говорил: "Воздух очистился, не пахнет чесноком". Зачем ему это - ведьэти
слова его пачкают. И на том же собрании сколько клеветы на евреевбыло.
А потом мне рассказывали,-оннасобраниивкомендатуре
говорил: "Воздух очистился, не пахнет чесноком". Зачем ему это - ведьэти
слова его пачкают. И на том же собрании сколько клеветы на евреевбыло...
Но, Витенька, конечно, не все пошли на это собрание. Многие отказались. И,
знаешь, в моем сознании с царских временантисемитизмсвязансквасным
патриотизмом людей из "Союза Михаила Архангела". А здесь я увидела, -те,
что кричат обизбавленииРоссииотевреев,унижаютсяпереднемцами,
по-лакейски жалки, готовы продать Россию за тридцать немецких сребреников.
А темные люди из пригорода ходят грабить,захватываютквартиры,одеяла,
платья; такие, вероятно, убивали врачей во время холерных бунтов.Аесть
душевновялыелюди,ониподдакиваютвсемудурному,лишьбыихне
заподозрили в несогласии с властями.
Ко мнебеспрерывноприбегаютзнакомыесновостями,глазаувсех
безумные, люди как в бреду. Появилось странноевыражение:"перепрятывать
вещи". Кажется, что у соседа надежней. Перепрятывание вещей напоминает мне
игру.
Вскоре объявили опереселенииевреев,разрешиливзятьссобой15
килограммов вещей. На стенах домов висели желтенькиеобъявленьица:"Всем
жидам предлагается переселиться в район Старого городанепозднеешести
часов вечера 15 июля 1941 года". Не переселившимся - расстрел.
Ну вот, Витенька, собралась и я.Взялаяссобойподушку,немного
белья, чашечку, которую ты мне когда-то подарил, ложку, нож, дветарелки.
Много ли человеку нужно? Взяла несколько инструментовмедицинских.Взяла
твои письма, фотографии покойной мамы и дяди Давида, и ту, где ты спапой
снят, томик Пушкина, "Lettres de mon moulin", томикМопассана,где"Une
vie", словарик, взяла Чехова, где "Скучная история" и "Архиерей", - вот и,
оказалось, заполнила всю свою корзинку. Сколько яподэтойкрышейтебе
писем написала, сколько часов ночью проплакала, теперь ужскажутебе,о
своем одиночестве.
Простилась с домом, с садиком, посидела несколькоминутподдеревом,
простилась с соседями. Странно устроены некоторые люди.Двесоседкипри
мне стали спорить о том, кто возьмет себе стулья, кто письменный столик, а
стала с ними прощаться, обе заплакали. ПопросиласоседейБасанько,если
после войны ты приедешь узнать обо мне, пусть расскажутпоподробней-и
мне обещали. Тронула меня собачонка, дворняжка Тобик,-последнийвечер
как-то особенно ласкалась ко мне.
Если приедешь, ты ее покорми за хорошее отношение к старой жидовке.
Когда я собралась в путь и думала, как мне дотащить корзину доСтарого
города, неожиданно пришел мой пациент Щукин, угрюмый и, как мнеказалось,
черствый человек. Он взялся понести мои вещи,далмнетристарублейи
сказал, что будет раз в неделю приносить мне хлеб к ограде. Он работаетв
типографии, на фронт его не взяли по болезни глаз. До войны онлечилсяу
меня, и если бы мне предложилиперечислитьлюдейсотзывчивой,чистой
душой, - я назвала бы десятки имен, но не его.