Он
тотчас стал рассказывать Мостовскому о расправе,учиненнойГитлеромнад
польским духовенством. Говорил он по-русски с сильным акцентом. После того
как Михаил Сидорович обругал католичество и папу, он замолчал и на вопросы
Мостовского отвечал кратко, по-польски. Через несколько часов его высадили
в Познани.
В лагерь Мостовскогопривезли,минуяБерлин...Казалось,ужегоды
прошли в блоке, где содержались особо интересные для гестапозаключенные.
В особом блоке жизнь шла сытнее, чем в рабочем лагере, но это былалегкая
жизнь лабораторных мучеников-животных. Человека кликнет дежурный к двери -
оказывается, приятель предлагает по выгодному паритету обменять табачок на
пайку, и человек, ухмыляясь от удовольствия, возвращается на свои нары.А
второго точно так же окликнут, и он, прервав беседу, отойдет кдверям,и
уже собеседник не дождется окончания рассказа. А черезденекподойдетк
нарам капо,велитдежурномусобратьтряпье,икто-нибудьискательно
спросит у штубенэльтера Кейзе, -можнолизанятьосвободившиесянары?
Привычна стала дикая смесь разговоров оселекции,кремациитруповио
лагерных футбольных командах, - лучшая: плантаж -Moorsoldaten[болотные
солдаты (нем.)], силен ревир, лихое нападение укухни,польскаякоманда
"працефикс" не имеет защиты. Привычны стали десятки, сотни слухов оновом
оружии, о раздорах среди национал-социалистических лидеров.Слухивсегда
были хороши и лживы, - опиум лагерного народа.
4
К утру выпал снег и, не тая, пролежал до полудня. Русские почувствовали
радость и печаль.Россиядохнулавихсторону,бросилаподбедные,
измученные ноги материнский платок, побелила крыши бараков, ионииздали
выглядели домашними, по-деревенски.
Но "блеснувшая на миг радость смешалась с печалью и утонула в печали.
К Мостовскому подошел дневальный, испанский солдат Андреа, и сказална
ломаном французском языке, что его приятель писарь видел бумагу орусском
старике, но писарь не успел прочесть ее, начальник канцелярии прихватил ее
с собой.
"Вот и решение моей жизни вэтойбумажке",-подумалМостовскойи
порадовался своему спокойствию.
- Но ничего, - сказал шепотом Андреа, - еще можно узнать.
- У коменданта лагеря? - спросил Гарди, и его огромныеглазаблеснули
чернотой в полутьме. - ИлиусамогопредставителяГлавногоуправления
безопасности Лисса?
Мостовского удивлялоразличиемеждудневныминочнымГарди.Днем
священник говорил о супе, о вновь прибывших, сговаривалсяссоседямиоб
обмене пайки, вспоминал острую, прочесноченную итальянскую еду.
Военнопленные красноармейцы, встречая его на лагернойплощадке,знали
его любимую поговорку: "туги капути", и сами издали кричалиему:"Папаша
Падре, тугикапути",-иулыбались,словнословаэтиобнадеживали.
Называли они его - папаша Падре, считая, что "падре" его имя.
Как-то поздним вечером содержащиеся в особом блоке советскиекомандиры
и комиссары стали подшучивать над Гарди, действительно ли он соблюдал обет
безбрачия.
Гарди без улыбки слушал лоскутный набор французских, немецких и русских
слов.
Потом он заговорил,иМостовскойперевелегослова.Ведьрусские
революционеры ради идеишлинакаторгуинаэшафот.Почемужеего
собеседникисомневаются,чторадирелигиознойидеичеловекможет
отказаться от близости с женщиной? Ведь это несравнимо с жертвой жизни.
- Ну, не скажите, - проговорил бригадный комиссар Осипов.
Ночью, когда лагерники засыпали, Гарди становился другим. Онстоялна
коленях на нарах и молился. Казалось, вегоисступленныхглазах,вих
бархатной ивыпуклойчернотеможетутонутьвсестраданиекаторжного
города. Жилы напрягались на его коричневой шее, словно он работал, длинное
апатичноелицоприобреталовыражениеугрюмогосчастливогоупорства.
Молился он долго, и Михаил Сидорович засыпал под негромкий, быстрыйшепот
итальянца. Просыпался Мостовской обычно, поспав полтора-два часа, итогда
Гарди уже спал. Спал итальянец бурно, как бысоединяявоснеобесвои
сущности, дневную и ночную, храпел, смачно плямкал губами, скрипел зубами,
громоподобноиспускалжелудочныегазыивдругпротяжнопроизносил
прекрасные слова молитвы, говорящие о милосердии Бога и Божьей матери.
Он никогда не укорял старого русскогокоммунистазабезбожие,часто
расспрашивал его о Советской России.
Итальянец, слушая Мостовского, кивал головой, как бы одобряя рассказы о
закрытых церквах и монастырях, об огромныхземельныхугодьях,забранных
Советским государством у Синода.
Его черные глаза с печалью смотрели настарогокоммуниста,иМихаил
Сидорович сердито спрашивал:
- Vous me comprenez? [Вы меня понимаете? (фр.)]
Гарди улыбался своей обычной, житейской улыбкой, той, с которой говорил
о рагу и о соусе из помидоров.
- Je comprends tout ce que vous dites, je ne comprendspasseulement,
pourquoi vous dites cela [я понимаю все, что выговорите,янепонимаю
только, почему вы это говорите (фр.)].
Находившиеся в особом блоке русские военнопленные небылиосвобождены
от работ, и поэтому Мостовскойвиделсяиразговаривалснимилишьв
поздние вечерние и ночные часы.НаработунеходилигенералГудзьи
бригадный комиссар Осипов.
Частым собеседником Мостовского был странный, неопределенноговозраста
человек - Иконников-Морж. Спал он на худшемместевовсембараке-у
входной двери, где его обдавало холодным сквозняком и где одно время стоял
огромный ушастый чан с гремящей крышкой - параша.
Русские заключенные называлиИконникова"старик-парашютист",считали
его юродивым иотносилиськнемусбрезгливойжалостью.Онобладал
невероятной выносливостью, той, которая отличает лишь безумцев иидиотов.
Он никогда не простужался, хотя, ложась спать, не снимал с себяпромокшей
под осенним дождем одежды. Казалось, что такимзвонкимияснымголосом
может действительно говорить лишь безумный.