Пол был покрыт резиновым настилом. Судя по его состоянию, последний раз шланг – а Большой Дейв держал его за стойкой – пускали в дело несколько дней назад. Посетители втоптали в резину окурки сигарет и попкорн, и я почти не сомневался, что причиной едва заметного шевеления в полутьме под одним столиком были мыши, они, кажется, грызли что‑то возле плинтуса.
Мы опросили четверых мужчин, сидевших у бара, но сказать о Хелен Маккриди они почти ничего не смогли. Все были старше ее, самый младший в свои примерно тридцать пять выглядел лет на десять старше. Все они осмотрели Энджи с головы до ног, будто ее голышом вывесили в витрине мясной лавки, особой враждебности не проявляли, но и помочь не стремились. Все они знали Хелен, но никаких чувств к ней не испытывали. Все они знали об исчезновении дочки Хелен, но и в связи с этим тоже никаких чувств не испытывали. Один из них, Лени, жалкая развалина с красными прожилками на желтушной коже, сказал:
– Ну, пропал ребенок, так что? Найдется. Они всегда находятся.
– У вас когда‑нибудь дети терялись? – спросила Энджи.
Ленни кивнул.
– Сами находились.
– А сейчас они где? – спросил я.
– Один в тюрьме, другой на Аляске или еще где. – Рядом с ним клевал носом бледный худющий парень. Ленни ударил его по плечу: – Это мой младший.
Сын Ленни поднял голову, обнаружив по боевому черному синяку под каждым глазом.
– Е… в рот! – возмутился он и уронил голову на сложенные на стойке руки.
– Проходили уже это с полицией, – сказал нам Большой Дейв. – Уж все им рассказали: да, Хелен сюда захаживает. Нет, ребенка с собой не приводит. Да, пиво любит. Нет, дочку, чтобы заплатить по долгам за наркотики, продать не пыталась. – Он посмотрел на нас с прищуром. – По крайней мере, никому из здесь присутствующих.
К бару подошел один из игравших на бильярде. Это был худощавый парень с бритой головой, дешевыми тюремными наколками на руках, выполненными без того внимания к деталям и эстетического вкуса, как татуировки у Большого Дейва. Бритоголовый привалился к стойке между мной и Энджи, хотя справа от нас места было предостаточно, заказал у Дейва еще две порции пива и уставился на грудь Энджи.
– Что‑то беспокоит? – спросила она.
– Ничего, – ответил парень. – Ничего не беспокоит.
– Он вообще спокойный, – сказал я.
Парень, будто громом пораженный, продолжал остановившимся взглядом пожирать грудь Энджи.
Дейв принес пиво, и парень принял кружки.
– Эти двое о Хелен спрашивают, – сказал Дейв.
– Да ну! – Голос парня звучал еле слышно, были основания сомневаться, прощупывается ли у него вообще пульс. Забирая кружки со стойки, он пронес их между нашими головами и задел бы их, если бы мы не отодвинулись. Тогда он наклонил кружку в левой руке так, что пиво пролилось мне на ботинок.
Я посмотрел на ботинок, потом ему в глаза. Его дыхание пахло, как носок бегуна. Он ждал моей реакции. Не дождавшись, парень посмотрел на кружки, которые по‑прежнему держал на весу, и стиснул ручки. Перевел взгляд на меня: остановившиеся глаза – как черные дыры.
– Меня ничего не беспокоит, – сказал он. – Тебя – может быть.
Я чуть изменил позу, чтобы можно было смело опереться на лежащую на стойке руку, если придется резко уклониться, и стал ждать следующего хода, мысли о котором, как раковые клетки, проплывали в бритой голове парня.
Он снова посмотрел на свои руки, державшие кружки.
– Тебя – может быть, – громко повторил он и пошел от стойки к бильярдному столу.
Мы проводили взглядом бритую голову.
Мы проводили взглядом бритую голову. Он передал кружку приятелю и что‑то сказал ему, указывая рукой в нашу сторону.
– Хелен серьезно подсела на наркотики? – спросила Энджи Большого Дейва.
– Откуда мне знать, вашу мать? – возмутился он. – Вы на что намекаете?
– Дейв, – сказал я.
– Большой Дейв, – поправил он.
– Большой Дейв, – сказал я. – Может, ты их килограммами под стойкой держишь, мне безразлично. Может, продаешь Хелен Маккриди хоть каждый день, мне все равно. Мы хотим знать, настолько ли она подсела, чтобы залезть в долги.
Он выдерживал мой взгляд примерно полминуты, достаточно, чтобы я понял, как он крут, отвернулся к телевизору и стал смотреть телевизионную передачу.
– Большой Дейв, – сказала Энджи.
Он повернул к ней свою бычью голову.
– Хелен – наркоманка?
– Знаешь, – ответил Большой Дейв, – ты – горячая штучка. Захочешь попробовать разок‑другой с настоящим мужчиной, звони.
– А что, были желающие попробовать? – вскинула бровь Энджи.
Большой Дейв отвернулся к телевизору.
Мы с Энджи переглянулись. Она пожала плечами. Я пожал плечами. Такими людьми, как Хелен и ее друзья, страдающими от недостатка внимания, по‑видимому, можно было заполнить палату в психиатрической больнице.
– Не было у нее больших долгов, – сказал вдруг Большой Дейв. – Ну, должна она мне, может, баксов шестьдесят. Если б задолжала кому другому за… гостинцы, я б об этом знал.
– Эй, Большой Дейв! – позвал его один из сидевших на углу стойки. – Спроси, она не отсасывает?
Большой Дейв вытянул к ним руки и пожал плечами:
– Сам спроси.
– Эй, детка! – позвал один из компании. – Эй!
– А как насчет мужчин? – Энджи не сводила глаз с Дейва. Она говорила спокойно, как будто все, что тут происходило, не имело к ней ровно никакого отношения. – Мог кто‑нибудь из ее бывших дружков держать на нее зуб?
– Эй, милашка! – не унимался один из компании. – Посмотри на меня! Сюда посмотри. Ну же!
Большой Дейв усмехнулся и отвернулся от четверых посетителей долить себе пива.
– Есть цыпы, от которых голову теряют, а есть такие, за которых дерутся. – Он улыбнулся Энджи, держа у губ кружку. – Ты, например.
– А Хелен? – спросил я.
Большой Дейв улыбнулся мне, вероятно решив, что его заигрывания с Энджи действуют мне на нервы, посмотрел на четверых мужчин у стойки и подмигнул.
– А Хелен? – повторил я.
– Вы ее видели. Внешность нормальная. Вполне сносная, на мой вкус. Но взглянешь на нее разок, и сразу видно, что в койке она недорогого стоит. – Он навалился на стойку перед Энджи. – Ну а ты, держу пари, трахаешься так, что от трения дым идет, верно, крошка?
Она покачала головой и едва улыбнулась.
Все четверо за стойкой оживились и наблюдали за нами с явным интересом.
Сын Ленни слез со стула и пошел к выходу.
Энджи, опустив взгляд на стойку перед собой, водила пальцем по бумажному кружку, на котором расплылись пятна пива с донышка кружки.
– Не отворачивайся, когда с тобой разговаривают, – сказал Большой Дейв. Голос его сейчас звучал хрипло из‑за собравшейся в горле мокроты.
Энджи подняла голову и посмотрела на него.
– Так‑то лучше, – сказал Большой Дейв и придвинулся к ней. Его левая рука соскользнула со стойки и стала что‑то под ней нащупывать.
Тут в баре что‑то громко лязгнуло – сын Ленни запер входную дверь на засов.