Но бородач выдохся. Гусик его всё-таки доконал. Он стоял, образно говоря, на перепутье, и я, хотите верьте, хотите нет, читал его мысли, словно они были моими собственными. Ему жутко хотелось сесть на своё место и больше не высовываться, а сделать он этого никак не мог. Сначала ему надо было либо уступить своё место Гусику, либо считать официальную часть законченной и сразу перейти к вручению призов.
Конечно, мгновенно принимать решения в таких условиях, — это вам не поле перейти. По-моему, позавчера я прочёл в газете об одних деятелях, которые пытались расщепить атом, хотя были в этих вопросах дубы дубами и понятия не имели, как повернётся дело, если они его всё-таки расщепят. Может, обойдётся. А может, нет. И я представляю себе, как глупо выглядел бы тип, расщепивший этот атом, если дом вдруг взлетел бы на воздух, а его самого разорвало бы на мелкие кусочки.
Так вот, бородач очутился примерно в такой же ситуации. Не стану утверждать, что он разобрался в причинах, повлёкших за собой нравственное падение Гусика, но к этому времени он просто не мог не понять, что дело было нечисто. Испытания показали, что Гусик имел своё мнение по поводу того, как следует себя вести на школьном празднике. Его краткие реплики убедительно доказали всем и каждому, что перед ними на сцене сидит человек, который, если только ему дадут возможность произнести речь, войдёт в анналы истории классической средней школы Маркет-Снодсбери. Заткнугь же ему рот и сделать вид, что так полагается, тоже не годилось. Церемония была бы безнадёжно скомкана и закончилась бы на полчаса раньше положенного срока.
Проблема, как я говорил, была не из лёгких, и, если бы бородачу не помешали, я даже не знаю, какое решение он принял бы. Лично мне кажется, он постарался бы себя обезопасить. Однако он колебался слишком долго и в результате потерял бразды правления, потому что в этот момент Гусик потянулся, сладко зевнул, включил на своём лице солнечную улыбку и, соскочив с кресла, засеменил к краю сцены.
— Рещчь, — приветливо произнёс он и засунул большие пальцы в прорези жилета под мышками, выпрямляясь во весь рост и поджидая, когда утихнут бурные аплодисменты.
Ждать ему пришлось долго, потому что, как вы сами понимаете, ему удалось завоевать популярность и симпатии присутствующих. Я думаю, ученикам Маркет-Снодсберийской классической средней школы не каждый день удавалось встретить честного человека, который не боялся назвать их директора старым ослом, и поэтому они высказали своё восхищение самым убедительным образом. Гусик мог быть в стельку пьян, но это не имело ровным счётом никакого значения. Он был их кумиром.
— Мальчики, — изрёк Гусик. — Я имею в виду, леди, и джентльмены, и мальчики, я не стану произносить долгих речей в этот торжественный день, но хочу сказать вам несколько напутственных слов. Леди, мальчики и джентльмены, нам всем интересно было послушать нашего друга, который с утра забыл побриться, не знаю его имени, но он моего тоже не знал, я имею в виду, Фиц-Чтоттль, ерунда какая-то, чушь на постном масле, так что мы квиты, и всем нам бесконечно жаль, что преподобный как-там-его помирает от аденоидов, но, в конце концов, все мы смертны, сегодня здесь, завтра там, от судьбы не убежишь, и всё такое. Итак, я хочу вам сказать, и говорю это с уверенностью, ничуть не таясь и зная, что никто меня не опровергнет, короче, я счастлив присутствовать здесь в этот торжественный день и горд, что вместо призов мне поручили вручить вам эти замечательные книги, которые лежат перед вами на этом столе. Как говорил Шекспир, смотришь в книгу, а видишь фигу, а может, наоборот, но именно это я и хотел вам сказать.
Речь Гусика была встречена с явным одобрением, и, честно признаться, я этому не удивился. Правда, у меня не всегда получалось следить за ходом его мысли, но, думаю, все присутствующие поняли, что перед ними не какая-то там подделка, а самый настоящий оратор. Я только диву давался, как Гусик, этот жалкий земляной червь, тихоня и неудачник, не способный связать двух слов, даже после определённого курса лечения умудрялся заливаться соловьём.
Теперь, надеюсь, мне не придётся доказывать то, что скажет вам любой член Парламента: нечего выступать на заседаниях, пока как следует не заложишь за воротник. Хочешь добиться успеха, залейся по горло, как полагается, а потом уже лезь со своими советами.
— Джентльмены, — тем временем говорил Гусик, — я имею в виду, леди и джентльмены, и, само собой, мальчики, как прекрасен этот мир. Как прекрасен этот мир, где жизнь бьёт ключом. Позвольте мне рассказать вам маленький анекдот. Два ирландца, Пат и Майк, гуляли по Бродвею, и один сказал другому: «Содом и Гоморра, главное не победа, а участие», а тот, другой, ответил: «Гоморра и Содом, ученье свет, неученье тьма».
По правде говоря, более дурацкого анекдота я в жизни не слышал, и мне показалось странным, что Дживз счёл возможным включить его в Гусикову речь. Однако впоследствии Дживз объяснил мне, что Гусик сильно изменил текст, так что с анекдотом всё было в порядке. Как бы то ни было, Гусик выдал его именно в этом conte, и, когда я скажу вам, что аудитория разразилась смехом, вы, надеюсь, поймёте, что Гусик стал самым настоящим фаворитом и любимцем публики. Быть может, бородач и несколько лиц во втором ряду и хотели, чтобы он как можно скорее закруглился, но большинство упорно не желало отпускать его со сцены.
Когда аплодисменты и крики «Браво!» смолкли, Гусик вновь заговорил.
— Да, — решительно произнёс он, — как прекрасен этот мир. Солнышко светит, птички щебечут, а жизнь полна оптимизма. И что тут плохого, я вас спрашиваю, мальчики, леди и джентльмены? Я счастлив, вы счастливы, все мы счастливы, даже жалкий ирландец, который гуляет по Бродвею, и тот счастлив. Хотя, если помните, их было двое, Пат и Майк, один побеждал, а другой участвовал. А сейчас, мальчики, я хочу, чтобы вы прокричали троекратное «ура» в честь этого прекрасного мира. Давайте, все вместе.
Когда пыль осела и извёстка с потолка перестала сыпаться, он продолжал:
— Пусть кто-нибудь попробует сказать мне, что наш мир не прекрасен, и я отвечу ему, что он не знает, о чём говорит. Сегодня, когда я ехал сюда на машине, чтобы вручить вам эти замечательные призы, мне пришлось, к великому моему сожалению, отчитать человека, у которого я нахожусь в гостях, по этому самому поводу. Я имею в виду старика Тома Траверса. Вон он сидит во втором ряду рядом с крупной леди в бежевом платье.
Он ткнул пальцем, чтобы никто не ошибся, и сотня с лишним маркетснодсберийцев вытянули шеи в указанном направлении и уставились на густо покрасневшего дядю Тома.
— Я отчитал старикана по первое число, будьте уверены. Он выразил мнение, что человечество гибнет, но я сказал: «Не порите чушь, старикан Том Траверс». — «Я никогда в жизни не порол чушь», — возразил он, а я ответил: «В таком случае для начинающего вы делаете большие успехи», и я надеюсь, вы согласитесь, мальчики, леди и джентльмены, что я задал ему перцу и всыпал как полагается.
Аудитория согласилась с энтузиазмом. История пришлась благодарным слушателям по душе. Из зала опять послышались крики «Браво!», а мой мельник стал колотить в пол своей тростью, сильно смахивающей на дубинку.
— Итак, мальчики, — заключил Гусик, одёргивая манжеты и почему-то криво ухмыляясь, — семестр закончился, наступили летние каникулы, и многие из вас разъедутся кто куда, покинув школу. Но я вас не виню, потому что это не школа, а сплошное безобразие. Вы окунётесь в настоящую жизнь и скоро будете гулять по Бродвею, но вам раз и навсегда надо запомнить, что, как бы сильно вас ни мучила носоглотка, вы должны приложить все усилия, чтобы не стать пессимистами и не пороть такую чушь, как старикан Том Траверс. Вон там, во втором ряду. С лицом, похожим на грецкий орех. Он сделал паузу, чтобы дать возможность всем желающим освежить память и разглядеть дядю Тома получше, а я, по правде говоря, немного забеспокоился. Дело в том, что длительное пребывание в компании завсегдатаев «Трутня» дало мне уникальную возможность ознакомиться с самыми разнообразными последствиями избыточной дозы веселящих напитков, но я никогда не видел, чтобы кто-нибудь вёл себя так, как Гусик. Он позволял себе такое, на что не осмелился бы даже Фотерингей-Фиппс в канун Нового года.
Дживз, когда я впоследствии обсуждал с ним выступление Гусика, объяснил мне, что тут всё дело в ингибиторах (если, конечно, я не путаю это слово с другим) и в подавлении: точно не помню, но, по-моему, Дливз сказал «эго». Насколько я понял, он имел в виду, что Гусик безвылазно жил пять лет с тритонами в своём захолустье и накопил в себе всю дурость, которая должна была вылезать из него постепенно, год за годом, а в результате произошло нечто вроде взрыва, и эта самая дурость пулей вылетела наружу, совсем как пробка из бутылки шампанского. Возможно, так оно и было. Обычно Дживз знает, что говорит.
Как бы то ни было, больше всего на свете я радовался, что у меня хватило ума не присоединиться к тёте Делии во втором ряду. Возможно, стоять среди пролетариев было ниже достоинства Вустера, но по крайней мере я был вне опасности. Гусик разошёлся до такой степени, что я не удивился бы, если б, увидев меня, он перешёл бы на личности, позабыв о нашей старой школьной дружбе.
— Пессимистов я на дух не переношу, — продолжал тем временем Гусик. Будьте оптимистами, мальчики. Все вы знаете разницу между оптимистом и пессимистом. Оптимист — это тот, кто: Возьмём, к примеру, хотя бы двух ирландцев, которые гуляют по Бродвею. Один из них пессимист, а другой оптимист, и это так же верно, как один из них Пат, а другой Майк: Никак это ты, Берти? Откуда ты взялся?
Слишком поздно я понял, что мельник, за которого я мгновенно попытался спрятаться, куда-то исчез. Возможно, он вспомнил, что не успел домолоть зерно, а может, обещал своей жене вернуться домой пораньше, но, пока я предавался размышлениям, он куда-то испарился, оставив меня без прикрытия.
Сейчас между мной и Гусиком, который угрожающе вытянул руку в моём направлении, образовалось открытое пространство, отчасти заполненное морем обращённых ко мне любопытных лиц.
— Вот вам яркий пример того, — сияя, как медный таз, прогрохотал Гусик, о чём я только что говорил. Мальчики, леди и джентльмены, посмотрите хорошенько на этого субъекта в задних рядах, во фраке, с идеальными стрелками на брюках, в сером галстуке и с гвоздикой в петлице, и вы сразу поймёте, о ком я говорю. Берти Вустер, вот кто он такой, самый отьявленный пессимист из всех, кто когда-либо кусал тигра за хвост. Говорю вам, я презираю этого человека. А почему я его презираю? Я презираю его потому, мальчики, леди и джентльмены, что он пессимист. Его отношение к жизни пораженческое. Когда я сообщил ему, что собираюсь сегодня днём произнести перед вами речь, он попытался меня отговорить. А знаете, почему он попытался меня отговорить? Он попытался меня отговорить, потому что не сомневался, мальчики, леди и джентльмены, что мои брюки лопнут по шву сзади.
Приветственные крики донеслись из зала с удвоенной силой. Всё, что касалось лопнувших сзади брюк, радовало наивные сердца юных ученых Маркет-Снодсберийской классической средней школы. Два школьника, сидевшие в заднем ряду, покраснели как раки, а третий, с веснушчатым лицом, робко попросил у меня автограф.
— Позвольте рассказать вам одну историю о Берти Вустере:
Вустер способен выдержать многое, но он никогда не потерпит, чтобы его имя трепали публично. Я прикинул взглядом расстояние до двери, собираясь потихоньку улизнуть, но в это время бородач решил вмешаться в ход событий и взять бразды правления в свои руки.