ИРИНА ПОВОЛОЦКАЯ
Шестидесятники сдают. У нас у всех скоро полетят моторы.
- Ну, это не про нее. Она крепкая женщина. Из тех, что болеют,а сами живут, живут и всех переживают. Дай Бог ей здоровья,конечно. Просто она никогда не принимала таблеток, а тутнаглоталась.
- А я говорю - она упала. Сперва в зале у его гроба, а потомона упала еще раз, когда спускалась с лестницы. Двое держали еепод руки, и вдруг один споткнулся о ковер и отпустил ее, адругой все равно держал, но она рухнула. Упала и потащила засобой.
- Зато она сразу увидела тех, когда они пришли со своимихризантемами, и велела сказать им, чтобы они убирались. Значит,она хорошо видела и хорошо соображала. Она всегда хорошосоображала, и за него тоже!
- Но и он не мальчик был. И не ангел!..
...И тут лицо Ярополка, его еще и звали Ярополк, повисло передомною. Ярополк был совсем не тот человек, о котором говорилисейчас, хотя он тоже умер. Правда, давно. Так давно, что скажитогда, наступит время - и те дни будут так далеки от этих, изкоторых оглядываюсь, мы бы и в возможности будущего усомнились,но вот я оглядываюсь - и Ярополк передо мною с этим своимчудным именем и заячьим лицом, в ярко-синем чешском пиджаке игалстуке, где на пальме обезьянка, а ворот несвежей рубашкидавит мощную шею, и он расстегивает верхнюю пуговицу, Ярополк,всегда-то ворот у него перекручен, лезет в карман пиджака исморкается. Он редко болел, а вот насморком страдал постоянно.В самый неподходящий момент глаза слезились, а сам он бугрилсястраданием: чихал, шмыгал носом, промокал, морщился. Аллергиябыла неведома, и Ярополк всегда искал мятые платки по карманам.Он был самым старым на курсе - ему исполнилось двадцать шесть.
Когда его лицо стало всплывать передо мною и не желавшаявспоминать душа стала вспоминать, перед клеткой в зоопарке сзапертым в ней зайцем оторопь взяла, так не похож был косой назайчика, так по-звериному хмур, с такой тоской к пространству,где, перекидывая наперед крепкие ноги, можно мчать, лететь,скатываться, плутать и путать, и замирать, и снова лететьбыстрей волка, лисицы, собаки, мотался заяц по вонючему полу, ижесткие усики дрожали от неисполнимого...
Разговаривал Ярополк с нестойким смешком, будто пятки емушекочут или жмут туфли. Вдруг он отпустил бороду. У него,темно-русого, выросла рыжая борода. Пришлось сбрить, он еесбрил, а усы оставил, походил в усах, но и усы сбрил черезнекоторое время. Потом он стал носить берет, синий, как пиджак.От этого берета сердце ломит. Опять пришлось просить чеха изсоседней группы, демократа, как тогда говорили; деньги вперед -иначе не везли. Он заплатил из стипендии, хотя, кажется, ужечислился помощником коменданта и получал зарплату. Когданачались занятия после практики, он пришел в синем берете и стех пор ходил в нем, сбивая беретку на лоб, до лохматых бровей,из-под которых глядел неспокойными своими глазами.
А вот самая красивая девушка нашего курса, которую он, пообщему мнению, смел любить, называла его Полкаша.
- Полкаша, фу! - говорила красавица Жанночка, беззлобноотпихиваясь, когда он наскакивал на нее при всем честномнароде, и, уже заранее отступая и пряча лицо, схватывалручищами немыслимую талию.
- Отстань, Полкаша! Стоять.
Ярополк послушно приставлял к ушам растопыренные ладони, сгибалкрепкие ноги в коленках - умильное преданное лицо глядело наЖанну. Игра была в том, что глаза в глаза он слушался иповиновался. Она требовала: оФас!п - и Ярополк налетал нанашего старосту, к которому в свой черед благоволила Жанна. Ностоило ей отвернуться, забыться, как он в ловком прыжкебросался к своему тонкоталийному кумиру и чмокал плечико,обтянутое черным трикотажем. Если Жанна не сразу, визжа,отталкивала его, он блаженно и странно, не стесняясь припадал кее острому плечу. А ведь все знали, а он и подавно, чтостароста и Жанна будут вместе. В этой жизни им было не даноизбавиться друг от друга, и, когда они шли по коридору,удлиненная, но правильной формы голова с волнистым зачесомвозвышалась над кругленькой женской настолько, насколько надо:предопределенность освещала их, гибельною чистотою веяло отбезмятежных черт, и сероглазость обоюдная соединяла. Но ничеготакого о них было и подумать нельзя. Институт знал, что Жанна -девушка. И тут они поехали в ГДР (ну кому же другому было ехатьсреди специальной группы МК комсомола?), поехали и вернулисьтакими же, только она в еще более короткой юбке и бескаблучныхбашмаках вроде балеток, с бантиками на подъеме, а он - спортфелем из свиной кожи. И его, нашего старосту, сразу жеизбрали секретарем институтского комитета, так что портфель изГДР был кстати - не то что портфель завкафедрой Ники,облупившийся на сгибах, с перекошенными замками, - а рыжий,гладкий, будто надутый изнутри, с одним, но крупным замочкомособой конструкции. Теперь эти портфели из кожзаменителя носятзаштатные командированные... А тогда они, то есть Жанна истароста, идут или стоят вместе, молодые боги, а Ярополкглядит-глядит и глазом мигает.
Между прочим, его самого еще на первом курсе двинули пообщественной линии. Кем-то он числился в профкоме, собиралвзносы, а потом сдружился с комендантом Петром Степановичем,человеком намного старше себя. Вдвоем под лестницей они вечнокипятили электрический чайник, если не молча передвигалишахматные фигуры... Петр Степанович, такой старшина-бессрочник,с крепким стриженым затылком, в сатиновом халате поверхпиджака, а из кармана торчат плоскогубцы или деревянная ручкапилы-ножовки, всегда что-то приколачивал, подкручивал,подделывал: построенное в начале тридцатых, уже неконструктивистское, но еще не в стиле зарождавшегося имперства,учебное здание требовало постоянного патрулирования, и ПетрСтепанович был по-военному зорок и по-апостольски прост: владелключами и знал вступающих в царствие его; но, кажется, кромефамилий, выкликаемых по-армейски, безо всякой интонации, отнего никто и слова не слышал. Крикнет Петр Степанович:оШтейнбок!п - и стиляга Штейнбок сует в карман оштатнойп курткинезатушенную сигарету; оВяземцева!п - и толстая Вяземцева,только что протопавшая в резиновых ботах по красному паркету,жмется к стенке, лепеча, а Петр Степанович движется мимо идальше, с ножовкою вместо шашки, инфернально позвякиваяключами, и растворяется в том воздухе, так остро пахнущембедною скипидарною мастикой...
Петр Степанович и устроил Ярополка на платную должность.Ярополку были нужны деньги, мать у него болела где-то в Ельцеили Коврове, и в браке он состоял, Ярополк; на курсе узналислучайно - по медицинской карте, и Жанночка потребовала:
- Сперва разведись, Полкаша, а потом играй в игруньки!
А он однажды пришел утром хмурый и говорит:
- Жанна, я развожусь!
Все-таки деньги были ему очень нужны... Когда объявили первую встране лотерею, Ярополк купил сто билетов, а выиграл ерунду -парфюмерный набор, но зато обклеил бесполезными билетами стенкунад общежитской койкой в комнате, где жил вместе с китайцемГошей. Гоша был вторым человеком после Петра Степановича,который любил Ярополка, и даже стряпал ему по воскресеньямкитайскую еду. Когда у Гоши пропал казенный фотоаппарат,выданный для учебы в Москве, Гоша на всех лекциях строчилтрудолюбивыми иероглифами объяснения в посольство, но, кактолько черный посольский оЗИМп появился у институтскогоподъезда, спрятался в туалете и вышел оттуда только послегромогласного зова Ярополка: оГоша, на выход!п
Конечно, эти все равно нашли Гошу и велели вернуться в Пекин.Гошин чемодан в аккуратном полотняном чехле Ярополк сам внес вавтобус, где уже сидели и ждали Гошу четверо егосоотечественников. Прощаясь, Гоша каждому крепко жал руку, идевушкам тоже. оВозьми меня с собою!п- крикнула Жанночка, аГоша уже за толстым стеклом автобуса улыбнулся, кивнул головою,и соотечественники тоже закивали, улыбаясь... С той порыЯрополк жил один, никого к нему не подселили, но и на собраниес его годовым отчетом никто, конечно, не пошел, а деньзапомнился - двадцать девятое февраля. Год был високосный.
...Вот наш комендант, затылок его краснеет от напряжения,крепит канцелярскими кнопками лист ватмана к доске объявлений.Кнопки падают, но аккуратист Петр Степанович велит Ярополку, атот, конечно, в берете, - отемечко мерзнет!п - острит староста,- Петр Степанович велит подобрать кнопки, а сам достаетнегнущимися пальцами новые из картонной коробочки. Кнопки летятво все стороны - жесткая белая бумага, скручиваясь, выбивает ихиз себя.
- Не придешь? - почти утвердительно спрашивает Ярополк, ползаяпо липкому полу: в ладонях кнопки, беретка синяя - на глаза, аглаза слезятся. Опять он простужен.
Мы еще существовали вместе, в перерывах между лекциями пелихором, деря глотки, и Ярополк пел со всеми и рубил воздухрукой, выкликая оЭх! Дубинушка, ухнем!п и оКак один умрем!п; встоловой поспешно сдвигали столы и сидели плечом к плечу, имазали горчицей черный хлеб, который в ожидании будущего былобъявлен бесплатным по общепиту. Какая-то странная лихорадканас била, или время так лихорадило, оно и впрямь было безумным,то время... Даже завкафедрой Ника выкинул штуку. В том жефеврале сделал предложение руки и сердца своей студентке С., иона благосклонно приняла его предложение. Фельетон в партийнойгазете назывался оЗачетка для Евып - сам Ника в партии несостоял, но она, эта шельма, была комсомолкой. И на каждомзаседании комитета, объявляя перерыв перед значащимся заскромным оразноеп одно и нескромное, наш новый секретарь, атогда такие только входили в моду на роли руководящих (нерубаха-парень с русым чубом, а крепкий шатен с внятной речью),говорил:
- Ну что, старички? Пойдем покурим, подождем. - И улыбалсядлинным красивым лицом.
Но она не пришла. Да, верно, и не собиралась приходить. Еемеховая шубка так и мелькала по институту, будто нарочно плохотопили - это чтоб, накинув на плечи только что даренную меховуюшубку, когда и полосатый нейлон был роскошью, она зябкоповодила плечами среди однокурсников и однокурсниц. А ведьстудентка С. была наша Жанночка Силина с тонкой, как у испанкиТоррес, талией и крутыми крестьянскими бедрами. Может, в ГДР,куда она ездила рука об руку со старостой, она и решиласьпеременить жизнь? Какие жернова повернулись в этой хорошенькойголовке, так мило стянутой светленьким пучком, и все волосы солба - назад, и выпуклый лобик еще нежнее выбивающихся из этойаккуратности прядей? Как удалось ей совершить этотослепительный пируэт в закордонных туфельках с трогательнымибантиками? И, перелетев, перемахнув через много-много клеточек,встала на землю так пряменько, ровненько, так невозмутимопосле, может, главного в своей жизни прыжка, и легкий-легкийвздох после победы... Староста, конечно, тоже шагнул, но этотход был нормальным шагом на марше. А Ника как ни в чем небывало шутил на лекциях, сыпал пепел на себя и на пол, нашновобрачный, и все в том же мятом пиджаке и неизменнойкацавейке, которую носил всегда и про которую было известно,что омамаша вязали самип. Это Ника еще на первой лекциисообщил, когда, распарясь от собственных слов и, разумеется,спросив разрешения у дам, снял пиджак и остался в серой вязанойбезрукавке, которую и назвал кацавейкой, и заодно поведал промамашу, вернувшуюся из ссылки. Никина мамаша, закончившаяСорбонну, была еще жива, когда ее сынок с неожиданной дерзостьюпровел блестящую, прямо-таки балетную, поддержку Жанночкиногополета.
- Я на все имею право в этот год, - будто бы сказал Ника там,куда его все-таки вызвали, а там, конечно, знали, что в жизни упрофессора Ермолаева был совсем другой год, тоже по совпадениювисокосный. Да, время было головокружительно безумно, если онислушали Нику, - все сошло с мест и двинулось... И мы жадновглядывались в Нику и Жанночку, пытаясь понять, как решиласьона и неужели у них происходит то, чего никогда не было - мыточно знали! - не было у Жанночки со старостой. А Ярополкпосерел лицом, но по-прежнему шутил - Полкаша пришел! - и такдалее, и как обычно. Ждал, что она скажет офас!п - и онкинется, - но на кого? на профессора? на старосту? Сейчас можнолишь гадать, что было скрыто во взгляде Ярополка, когда онподлезал к Нике с очередной семинарской работой или, подбираякнопки, спрашивал на коленях: оНе придешь?п Но известно, чтоперед собранием Ярополк и Петр Степанович сыграли, пообыкновению, в шахматы под лестницей, попили чай и вдвоем, такдружили, отправились в актовый зал. После собрания они опятьсыграли в шахматы, и комендант проводил Ярополка до самыхдверей общежития. Он утверждал, что Ярополк был трезвым.