А в третьем часу ночи из двери, за которой жил Ярополк, выпалонечто в крови и блевотине и осталось лежать на ковровойдорожке. Этаж считался привилегированным - для иностранныхстудентов, для мелкого, не имеющего своей жилплощадиинститутского начальства, и медсестра Зоя из соседней комнатывыскочила в коридор прямо в рубашке и с бигуди в волосах изакричала, как в страшном сне. Ее вопль всех поднял, и уже наколенях рядом с отходящим Ярополком - он вскрыл себе вены наобеих руках, и его дыхание было пьяным, несчастным - Зоя,обрывая кружева по подолу и закручивая их тесными жгутами, тоесть пытаясь остановить кровь, все подвывала, поскуливала, какдеревенская, а Ярополк глядел куда-то в сторону, и только одинраз, когда она теми же оборками подобрала свои слезы на еголице, глаза их встретились, и Зоя испугалась сумрачнойстрогости Ярополка. Он явно не хотел этого поспешногоспасательства. И так всех: Ярополка, обвязанного кружавчиками,Зою с рваным подолом, демократических аспирантов в махровыххалатах, нашего помдекана в трусах и остальных, набежавших сдругих этажей в разноперой ночной амуниции того давнего года, -застала оскорая помощьп. Кто-то ее все-таки вызвал, и онаувезла с собой Ярополка... Медсестру Зою отпаивали до рассветасперва валерьянкой, затем кислым болгарским вином оХамзап.Ярополку в больнице зашили вены, на этот раз он остался жив.
Институт гудел: наш курс опять ходил в героях.Секретарь-староста летал из дирекции в профком, партком иобратно, а так и не обсужденная Жанночка Силина не таясь курилау деканата. Да и кому было останавливать ее, если ПетрСтепанович исчез.
...Но перед дверью следователя они столкнутся нос к носу,свидетели по делу, Жанна и комендант, точнее, бывший комендант,и Петр Степанович спросит по-апостольски просто: оКак живешь,Силина?п - и не успеет Жанночка задохнуться слезами, какследователь крикнет: оЗаходите, Ермолаева!п - и она войдет кследователю, бывшая Силина, красавица Ермолаева, но всегдаЖанна Ивановна. Не звучит? А вы родите девочку в Мытищах! Не вдоме номер семь рядом с Телеграфом, где можно и Авдотьейназвать, и ничего, и даже здорово, а в Мытищах?..
Приказное открывание и закрывание фрамуг на этажах институтскойлестницы, когда прямо из-под носа забирала спичечные коробки сокурками бесстрастная комендантская рука, кончилось раз инавсегда, поскольку эта же рука нынешним утром положила на столдиректора заявление об уходе. В густой табачной вони мы стоялина последней, уже чердачной, площадке кружком, как в модномрумынском танце, который так лихо плясался на праздничныхвечерах, и Жанна была со всеми, пришла и встала рядом состаростой. Дело в том, что Ярополк оказался вор! Он брал деньгииз профсоюзной кассы, брал-крал, а задолженность погашал уже издругой кассы, взаимопомощи, и на лотерейный невыигрыш деньгиоттуда же; он, кстати, и профвзносы собирал прямо у окошка, гдедавали стипендию, - его синий пиджак всегда горбился у очереди,и не успеет кассир отсчитать пачку денег, а ассигнации былиогромными, сразу видно - деньги, как Ярополк сует тебе под носведомость: оПожалте уплатить! Билета нет? Все равно пожалте.Потом тиснем печаткуп, - и подмигивает, ухмыляясь, большимртом, кривит брови и беретку поправляет, сдвигает на лоб. Аведь не лысым был - волнистые русые кудри...
- Цвет волос русый, - прочтет следователь, потому что черездвадцать дней Ярополк приведет свой замысел в окончательноеисполнение, и каждого из того возбужденного кружка, только рукна плечи друг дружке не клали в том танце на чердачнойплощадке, будут пытать - нет-нет, не пытать! - выпытывать, чтода как, да еще швырять фотографии, приобщенные к делу, гденеживой, но в беретке Ярополк стоит на коленях в странно живойпозе, привалясь головою к дверце славянского шкафа, забытого,на беду, в скученном пространстве именно этой каморки, тогдакак в других уже давно были утлые сооружения издревесно-стружечных панелей.
- Славянский шкаф с тумбочкой, - пароль-заклинание знаменитогофильма эпохи любил повторять Ярополк, когда в очередной раз и влучшие дни они с послушным и любящим Гошей двигали этот шкаф,то перегораживая комнату пополам, то отделяя этим же шкафомпространство якобы кухни с двухконфорной электрической плиткой,на которой и стряпал Гоша свои китайские обеды.
...Гошу расстреляли, как только экспресс Москва - Пекинпереехал границу. Его ссадили на первой же станции за ВеликойКитайской стеной и прямо на вокзале, в комнате специальноговоенного представителя, огласили приговор за дискредитациючести и достоинства посланника великой республики, именем этойже республики и расстреляли за железнодорожными кассами итуалетом. Но известным стало в то же утро, не в утро казни,там, может, и вечер был, а наутро после Касьяновых, раз вчетыре года, именин, когда уже все знали, что Ярополк вбольнице и жив. И пропавший из Гошиного чемодана казенныйфотоаппарат связался прочными узами с неудачным покушениемЯрополка, а сама пропажа таинственно встала в уравнение, потомучто если так, то... Последний вывод, правда, повис в табачномтумане, но невозвращение Гоши из Пекина было очевидным. Хотелимы или нет, но Ярополк заставил нас решать громоздкиемногочлены своей собственной жизни, противу нашей воли вовлек вэто всех, от Ники до Зои, мы еще не были виноваты, а он втащилнас за собою туда, где ничего не сходилось с ответом, ничего изтого, что было дано в условии задачи, а тут еще картины Гошинойсмерти, эти онеужелип и оза чтоп, в затылок или в лицо, иожидавшие Гошу в автомобиле и с улыбкой глядевшие на нашепрощание понятые или убийцы, и кто такой Ярополк, и зачем емубыло все это, и последнее, страшное тоже, озачемп, а если из-заЖанночки, то почему сейчас, а не когда староста ездил с ней вГДР, когда Ника на ней женился, когда она впервые пришла вшубке, ему пристало вскрыть себе вены после профсоюзногособрания, напившись, но выпасть в коридор и остаться живу - довремени? случайно? нарочно? насовсем? - но чтоб мы не торчалитут на лестнице, а мчались к нему, везли мандарины, которые вГрузии еще не померзли, и толпились перед дверью палаты, где онлежал с разрезанными, но зашитыми венами и ждал нас.
Но ни в этот день, ни в следующий, ни в две недели больницы, апотом четыре дня общежития мы к нему не пришли. Ярополк отпалот нас- так отпадает корочка засохшей болячки.
А то, что Петр Степанович и Зоя ездили к Ярополку, было ихдело, в конце концов, и Петр Степанович выглядел в этой историине лучшим образом, а Зоя как медсестра отвечала за здоровьеЯрополка, да и свободна была после очередного романа: квозвращению Ярополка наш курс отбыл на засекреченный объект вгости к физикам, только политический эмигрант из Ирака,которому не нравились шахи или шейхи, не отбыл, его не пустили,но он и не в счет, и когда Петр Степанович привез Ярополка натакси и они с Зоей с трудом довели его до комнаты, так он слаббыл, Ярополк - а Зоя постаралась и даже цветочки купила, -Ярополк замычал, замотал головою; у него это началось еще насобрании... В президиуме он сидел, и выступила Портнова, оПортновой потом, а Ярополк обхватил руками голову и замотал ею,как от зубной боли, и замычал; тогда еще не знали, что он можетсделать, а теперь Петр Степанович испугался, и Зоя побежала поэтажам искать кого-нибудь с курса. Они оба не понимали, что этоне бойкот и не стечение обстоятельств, а что Ярополка не сталодля нас - он отпал. Но Ярополк знал, поэтому никого не позвал,ни к кому не позвонил, хотя у него были номера телефонов. Поэтой его записной книжке-альбомчику с толстыми страницами, безалфавита, но с рифленым колокольчиком на обложке, а в нем нетолько мы все, но и родственники наши, отцы-родители иплемянники - все были обозначены- с именами-отчествами, и дажепрозвищами уменьшительными, всех потом и вызывали, дажеЖанночкин младший брат-первоклассник Игорек едва не загремел впрокуратуру, не говоря уже о Жанночкиной матери Антонине; этосейчас можно умилиться провинциальной дотошности, с которой они анекдоты понравившиеся царапал на последней странице, и ещесписок книг, о которых говорят в столице, а напротивпрочитанной - крестик: с ума сойти, как он эти крестики ставил,прочтет - и поставит; так вот, Ярополк сразу понял, чего немогли понять Зоя с отставленным комендантом: все-таки он былодин из нас до того, как отпал... И Зоя зря бегала по этажам изря испугала девушку эмигранта, которая рыбкою нырнула отсмуглых бицепсов иракского коммуниста под солдатское одеяло синвентарным номером. Других одеял в общежитии не было... Итогда Петр Степанович пошел звонить Жанночке, то есть наквартиру профессора Ники.
В вестибюле хлопала дверь, обдавая промозглым уличным воздухом, Петр Степанович долго вращал диск, долго слушал гудки, звоном звучащие в чужой квартире, трубку снял Ника и сразу узнал апостольский тенорок и сказал про стратегический объект, куда укатила со всеми и супруга, и в паузу, наполненную хрустом и треском, когда вконец расстроившийся Петр Степанович замолчал, тем более что за спиной его торчал поляк Богус, с которым недавно рассталась наша Зоя, профессор крикнул, припадая на звонкие согласные:
- Скорблю! Скорблю, что вы покинули нашу альму матер! Теперь унас остались одни Альмочки!
- Кого? - апостол не понял.
- Сучки Альмочки! Я имею в виду Портнову...
И Ника запустил с перепадами такое, что Петр Степановичскоренько опустил трубку, с опаскою поглядев на усатое ляхскоелицо. Лагерник, он и есть лагерник, хотя и бывший, а Портновабыла в институте дама известная, правда никто толком не знал,чем она занимается и к какой кафедре имеет отношение, посколькуказалось, она ко всему имеет отношение, когда носилась поэтажам, сверкая сухою определенною фигуркой, - папочка в руке икокетливый вымытый хною хохолок над нестареющим лобиком. Онапервой и выступила на собрании, и она же привела за руку чехаиз соседней группы, это и был тот самый чех, который привезЯрополку синий пиджак, а потом, по прошествии года, такую жеберетку.
- Ну говорите же! Говорите! - нервно крикнула Портнова чеху -она уже выступила, но со сцены не уходила, и тот начал,спотыкаясь, как будто его не учили русскому целых четыре года;с другой стороны, выступать ему пришлось не с места из зала, ау микрофона на сцене, и Ярополк уже держал свою голову руками ираскачивал ее налево-направо, и глаза закрыл, немудрено, чточех спотыкался и все поправлял очки в золотой оправе и тянулслова, это чтоб не заикаться, а Портнова стояла рядом, и ондужки обтирал пальцами, и сказал, что у всех в СССР естьдрузья, ичто вот Ярополк тоже друг, и он друзьям привозил вещипо-дружески и совсем немножко, из-за хорошего отношения, ивообще не знал, что это нельзя - привезти, например, клипсы илипанталоны... Он так и сказал - панталоны, - и зал оживился,вернее, четверть зала, больше народу они так и не нагнали, идобавил тихонечко:
- У нас в Чехии немножко можно.
- Что можно в Чехии? - Это уже помдекана по иностраннымстудентам затрубил тромбоном - он это собрание и вел... Тут чехуронил очки, но, когда поднял, верно, и сам душою распрямился,потому что, ничего не объясняя более, кинулся к дверям, хотелсбежать, но Портнова спрыгнула в зал, только хохолок мелькнул,и поймала его за лацканы.
Замкнутое пространство, обозначенное бордовым плюшем занавеси иштор на окнах и высоких, как окна, дверях, и длинный стол,крытый тяжким сукном, и графин с ритуальным стаканом, а слеваили справа (сие зависело от левши или правши распоряжавшегося,то есть уже на уровне мозжечка и головных полушарий) кафедра сгербом или без герба - последнее не только по статусу, но и поблагосостоянию учреждения, а вот высота и устройство - всегдазагадка, поскольку никогда не совпадало с естественнымиразмерами выступавшего, и не могло, видимо, по замыслу-умыслу:каждый чувствовал свою физическую несостоятельность,обязательно что-нибудь велико, мало в нем самом - то ногидлинны и надо горбиться, клониться, то, напротив, шею режет итянуться следует; эта нехитрая декорация, калька с чего-тоГлавного, всем известного, но и сакрального, поскольку вкажущейся простоте и скрывался вопрос - почему все так просто?Но калька и эталоном была для низшего по рангу (хотя и здесь унас до верха далеко было), еще более низшего - к примеру,вагончика на колесах, но не на рельсах, а где? - да хоть впустыне, хоть в тундре, пожалуйста, но тоже с обязательностьюстол и графин, и сукно на столе, и шторки на окошках вагонныхзадергивались, как у нас в зале - а пускай день! -приспускались, и люстра возгоралась, бронзовая, это у нас, анаверху - у них - может, вспыхивал потолок затаенным светом, атому семьдесят лет закрывали ставни, подкручивая фитилек, но ив прошлом веке опускали шторы - декорация сохранялась, да исюжет, пожалуй, был один, только жанры менялись чересполосицей,как в театральной афише... И Портнова после нынешнего фарсасосала валидол в трамвае, шмыгая остреньким носиком, - а кто еедергал? что она так взбаламутилась? Правда ли требовала отЯрополка письменных отзывов о демократах в общежитии, а тот еепослал, или согласился, но не подал, но ведь и от нее что-тотребовали, раз она валидол сосала, хоть и сучкой была, а чехпосле диплома объяснял, что хрусталь ей был нужен чешский, а онне привез; крюшонницу жа ждала Портнова, да не простогохрусталя, а богемского с отливом золотым, и к крюшонницедвенадцать бокалов - маленьких чашечек, призрачно мерцающих, икаждая чашечка-бокал с ручкой, чтоб не хапать почем зря и неоставлять на солнечном хрустале пятен и чтоб не пролить и неразбить, а держать в лапке крепко, а может, и не держать, азахавать в скромную охельгуп - эту простолюдинку, эту хилуюбастардку от русских буфетов и немецких сервантов, но задняястенка зеркальная, и потому как заиграет в ней крюшонница, адвенадцать чашечек отразятся, умножившись, и сосед-подполковники вдовец ахнет, и возрадуется одинокая Портнова... Но тогда насобрании чеху было не до шуток, поскольку до диплома еще не такблизко. И через пару дней загремел и он с открывшейся язвою, ив другом разе это бы стало событием, как и выступление молчунакоменданта, тот даже к микрофону сам вышел, сказал, какотрапортовал по-военному: