Похоже, Венделла и Эдварда тоже сковал озноб, потому что они придвинули свои стулья к камину, возле которого уже сидел доктор Гренвилл.
Казалось, только доктор Сьюэлл не чувствовал холода. Его лицо раскраснелось от выпитого кларета, по той же причине спина хирурга немного ссутулилась, а язык развязался. Он сидел лицом к камину, вытянув ноги, его дородное тело едва умещалось на стуле.
— Еще очень многое может пойти не так, — продолжал он, потянувшись за бутылкой и наполнив свой бокал. -
Впереди еще много опасностей. — Доктор Сьюэлл отставил бутылку и взглянул на Гренвилла. — Она знает об этом, верно ведь?
Все поняли, что речь идет об Элизе. Сверху доносился ее голос — она пела колыбельную своему спящему сыну.
Госпожа Лакауэй не выходила из комнаты Чарлза с тех самых пор, как Сьюэлл закончил свою ужасную операцию. Норрис не сомневался, что она просидит рядом с юношей всю оставшуюся ночь.
— Она имеет представление о вероятных исходах, — сказал Гренвилл. — Моя сестра всю свою жизнь прожила среди врачей. И знает, что может случиться.
Сделав глоток, Сьюэлл посмотрел на студентов.
— Я был всего лишь чуть старше вас, джентльмены, когда мне пришлось сделать первую в жизни ампутацию. Вы видели, как это происходит в идеальных условиях — в уютной, хорошо освещенной комнате, с чистой водой и надлежащими инструментами, с хорошо подготовленным пациентом, принявшим щедрую дозу морфия. Но тогда, в
Норт-Пойнте, у меня ничего такого не было.
— В Норт-Пойнте? — удивился Венделл. — Вы сражались в битве при Балтиморе?
— Только не в битве. Я, конечно же, не солдат и не хотел принимать никакого участия в той глупой, жестокой войне. Однако тем летом я гостил в Балтиморе у своих тетушки и дядюшки. К тому времени я уже закончил медицинское учение, но еще не вполне опробовал свое хирургическое мастерство. Когда, прибыв, британский флот начал обстреливать Форт Макгенри, у народного ополчения Мэриленда возникла настоятельная потребность в хирургах. Я с самого начала был против этой войны, однако не мог пренебречь своим долгом перед соотечественниками. — Сделав большой глоток кларета, доктор Сьюэлл вздохнул. — Самая страшная бойня была на открытом поле возле Медвежьей гавани. Четыреста британских солдат высадились на сушу, надеясь добраться до
Форта Макгенри. Однако у Фермы Баудена их поджидали три сотни наших.
Сьюэлл взглянул на огонь так, будто перед его глазами снова возникло то поле, британские солдаты снова наступали, а народное ополчение Мэриленда отстаивало свои позиции.
— Все началось с пушечного огня, открытого обеими сторонами, — продолжал он. — Затем, когда противники приблизились друг к другу, начали стрелять мушкеты. Вы еще молоды и наверняка никогда не видели, как свинцовый шарик может повредить человеческое тело. Он не столько проникает в плоть, сколько дробит ее. -
Сьюэлл снова глотнул вина. — Когда все закончилось, ополчение недосчиталось двух десятков убитыми и почти сотни ранеными. Потери британцев были в два раза больше. В тот день я впервые сделал ампутацию. Сделал неумело и так и не смог простить себе ошибки. Я слишком много всего переделал в тот день. Не помню, сколько было ампутаций. Память стремится к преувеличениям, и я сомневаюсь, что их и вправду было так много. Конечно же, я не смог приблизиться к цифре, которую назвал барон Ларрей, рассказывая о том, сколько операций он сделал солдатам Наполеона после битвы при Бородино. Двести ампутаций за один день — так он писал. — Сьюэлл пожал плечами. — У Норт-Пойнта я сделал их, наверное, с десяток и к концу дня был очень горд собой, потому что большинство моих пациентов остались живы. — Он допил вино и снова потянулся за бутылкой.
— Он допил вино и снова потянулся за бутылкой. — Я не понимал тогда, как мало это значит.
— Но ведь вы их спасли, — возразил Эдвард. Сьюэлл фыркнул.
— На день или два. Пока не началась лихорадка. — Доктор внимательно посмотрел на Эдварда. — Вы ведь знаете, что такое пиемия, верно?
— Да, сэр. Заражение крови.
— Буквально — гноекровие. Это самая страшная лихорадка, когда из ран сочатся обильные желтые выделения.
Некоторые хирурги полагают, будто гной — это хороший знак, говорящий о том, что организм излечивается. У меня иное мнение. В действительности это означает, что пора сколачивать гроб. Кроме пиемии, были и другие ужасы.
Гангрена. Рожистое воспаление. Столбняк. — Доктор Сьюэлл оглядел трех студентов, сидевших в гостиной. — Вы когда-нибудь видели столбнячный спазм?
Все трое покачали головами.
— Сначала стискиваются челюсти, а рот сжимается в нелепой улыбке. Потом начинаются судорожные сокращения рук, вытягиваются ноги. Мышцы брюшины становягся твердыми, как доска. Из-за внезапных спазмов тело выгибается с такой силой, что порой даже трескаются кости. И все это время, переживая невероятные муки, больной пребывает в сознании. — Сьюэлл отставил пустой бокал. — Джентльмены, ампутация — это лишь начало трагедии. За ней может последовать продолжение. — Он оглядел студентов. — Вашего друга Чарлза поджидает опасность. Я всего лишь удалил больную конечность. Дальше все будет зависеть от его характера, воли к жизни и провидения.
Элиза закончила петь колыбельную, и теперь со второго этажа доносился только скрип половиц — она мерила шагами комнату Чарлза. Взад-вперед, взад-вперед. Если бы одной материнской любви было достаточно, чтобы спасти ребенка, ни одно лекарство по силе не смогло бы сравниться с тем, что исходило от Элизы, от ее взволнованных шагов и тревожных вздохов. «А моя матушка — она так же преданно сидела возле моей постели, когда я болел?» — подумал Норрис. У него сохранилось только смутное воспоминание о том, как он, очнувшись от лихорадочного сна, увидел одинокую свечу, горевшую у его постели, и Софию, которая, склонившись, гладила его по волосам и шептала: «Ты моя единственная настоящая любовь». «Ты действительно так думала, мама? — мысленно воскликнул Норрис. — Тогда почему же покинула меня?»
В парадную дверь постучали. Они услышали, как горничная промчалась по коридору, чтобы открыть ее, однако доктор Гренвилл и не собирался вставать. Усталость приковала его к стулу, и он, не двигаясь, прислушивался к диалогу у двери.
— Могу я поговорить с доктором Гренвиллом?
— Простите, сэр, — отозвалась горничная. — В нашем доме сегодня случилась беда, и доктор не в состоянии вас принять. Если вы оставите свою карточку, возможно, он…
— Скажите, что его хочет видеть господин Пратт из Ночной стражи.
Гренвилл, по-прежнему не вставая с места, лишь устало покачал головой в ответ на нежелательное вторжение.
— Я уверена, в другой раз он будет рад побеседовать с вами, — заверила горничная.
— Это займет не больше минуты. Он наверняка захочет узнать эту новость.
Они услышали, как тяжелые сапоги Пратта затопали по дому.
— Сэр, господин Пратт! — воскликнула горничная. — Пожалуйста, подождите немного, я спрошу доктора…
Пратт возник в дверях гостиной и окинул взглядом собравшихся в комнате людей.
— Доктор Гренвилл… — беспомощно проговорила горничная. — Я говорила ему, что вы не принимаете посетителей!
— Все правильно, Сара, — ответил, вставая, Гренвилл.