Приблизительно через полмили возникли большие прямоугольные одиночные здания, вероятно с отдельными или двумя смежными квартирами. Кажется, благополучный район. Симпатичный, спокойный.
Мимо промелькнул дорожный указатель с надписью «Оушн‑Парквей».
Ронни увидел пожилых супругов, медленно шагавших по тротуару, и задался вопросом, известно ли им о разворачивающейся неподалеку трагедии. Скорее всего, неизвестно. Если бы что‑то слышали, наверняка сейчас прилипли бы к телевизору. Кроме них, вокруг ни души. Положим, в такое время в будний день почти все обычно находятся на работе. Хотя матери все же должны возить младенцев в колясках. Хозяева должны выгуливать собак. Молодежь должна бродить по улицам. А кругом никого. Даже машин на дороге мало. Слишком мало.
– Где мы? – спросил Ронни у водителя.
– В Бруклине.
– Вот как, – пробормотал он. – Все еще в Бруклине.
Табличка на здании извещала: «Центральная ешива».
Потом понял.
– Маленькая Одесса, – разъяснял шофер. – Целая колония, черт побери. Раньше такого не было, когда я был мальчишкой. Перестройка, гласность, понял? Знаешь, им выезжать разрешили. Все сюда ринулись. Весь мир переменился, понимаешь, о чем я толкую?
Ронни испытывал искушение заткнуть водителю рот, напомнив, что мир однажды переменился и для американских аборигенов, но не хотел, чтобы его вышвырнули из пикапа.
Поэтому просто пробормотал:
– Угу.
Повернули направо в тупик. В дальнем конце ограждение из черных столбиков, за ним берег и океан.
– Брайтон‑Бич. Хорошее место. Безопасное. Никаких самолетов, – сказал мужчина, намекнув, что поездка окончена. Оглянулся на сидевшие позади призраки. – Кони‑Айленд. Брайтон‑Бич. Мне надо обратно вернуться, к заказчикам, за снаряжением и прочим барахлом. Барахло‑то дорогое.
Ронни отстегнул ремень безопасности, горячо поблагодарил водителя, пожал крупную мозолистую руку:
– Будь здоров, старик.
– И вы тоже.
– Не сомневайся.
Открыл дверцу, спрыгнул на асфальт. В воздухе стоит привкус морской соли. И слабый запах гари и авиационного горючего. Такой слабый, что вернулось чувство безопасности. Однако не такой слабый, чтобы забыть пережитое.
Даже не оглянувшись на призраков, Ронни направился к тротуару, почти подпрыгивая на ходу, вытаскивая телефон из кармана, убеждаясь, что он действительно отключился.
Остановился, глядя вдаль за песчаный берег на широкий, покрытый рябью зеленовато‑голубой океан и далекую землю за ним, затянутую дымкой. Сделал глубокий вдох, другой. План еще совсем смутный, над ним надо работать.
Хотя чувствуется восторг. Вдохновение.
Мало кто в Нью‑Йорке чувствовал вдохновение и восторг утром 11 сентября.
Хотя чувствуется восторг. Вдохновение.
Мало кто в Нью‑Йорке чувствовал вдохновение и восторг утром 11 сентября. Кроме Ронни Уилсона.
36
Октябрь 2007 года
Эбби сидела согнувшись, держа чашку с чаем в дрожащих руках, пристально глядя сквозь планки жалюзи вниз на улицу. Глаза воспалились, горели после трех бессонных ночей подряд. В душе смерчем вился страх.
«Я знаю, где ты».
У входной двери стоит упакованный, наглухо застегнутый чемодан. На часах 8:55. Через пять минут, как только начнется рабочий день, можно сделать звонок, к которому она готовилась со вчерашнего дня. Забавно – всю жизнь не любила утро понедельника. А вчера только к нему и стремилась.
Никогда она еще так не боялась.
Если не ошибается, не паникует без всякой причины, то он где‑то рядом, следит, выжидает. Нашел ее. Следит, выжидает и злится.
Неужели сам вывел из строя лифт и сигнальную кнопку тревоги? Знал, что надо делать? Эти вопросы снова и снова крутятся в голове.
Ведь он был когда‑то механиком. Имел дело с техникой и электрикой. Но зачем надо было портить лифт?
Эбби усиленно соображала. Если он действительно знает, где она находится, почему просто не подкараулил? Чего добился, загнав ее в зависший лифт? Если хотел улучить момент, чтобы забраться в квартиру, почему не дождался, когда она просто уйдет?
А может быть, ей в панике кажется, что дважды два пять?
Может быть. А может быть, и нет. Неизвестно. Поэтому почти весь вчерашний день, вопреки обычаю, оно не выходила за воскресными газетами, не сидела перед телевизором, а торчала на этом самом месте, глядя вниз на улицу, слушая через наушники уроки испанского, вслух повторяя слова и фразы.
Воскресенье выдалось скверное, юго‑западный ветер налетал с Ла‑Манша, дождь поливал тротуары, машины, прохожих, хлестал в лужи.
Сквозь него Эбби ястребиным взглядом следила за машинами и прохожими. Едва проснулась, осмотрела припаркованные автомобили. Со вчерашнего вечера только два новых. На соседней улице негде поставить машины, поэтому владельцы, отыскав свободное место, там их и оставляют до следующей поездки. А как только уедут, место занимает новая машина, и по возвращении им приходится парковаться на других улицах.
Вчера являлись два визитера – фотокорреспондент из «Аргуса», которого она отшила по домофону, и смотритель Томаш с извинениями, видно обеспокоенный, как бы Эбби не пожаловалась начальству. Сказал, что, должно быть, рабочие перегрузили лифт и повредили трос. Но он не смог убедительно объяснить, почему не сработала установленная в его квартире сигнализация. Заверил, что обслуживающая их компания уже работает, однако, учитывая повреждения, которые нанес пожарный, лифт починят через несколько дней.
Эбби постаралась поскорее от него избавиться и снова принялась рассматривать улицу.
Позвонила матери, которая не сообщила о каких бы то ни было странных телефонных звонках. Эбби вновь соврала, будто она в Австралии и у нее все прекрасно.
Иногда телефонные письменные сообщения по ошибке попадают на другой номер. Может быть, это тоже ошибка?
«Я знаю, где ты».
Может быть.
Возможно, застряв в лифте, она в панике вывела ложное заключение? Мысль утешительная. Только успокоение – единственная роскошь, которую нельзя себе позволить. Уже известно, как это рискованно. Известно, что можно спастись, только держась настороже двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю, сколько бы это ни продолжалось.
Единственное, что заставило ее вчера улыбнуться, – еще одна любимая строчка.
«Женщину любишь не потому, что она красива. Она красива потому, что ты ее любишь».
Эбби ответила:
«Красота привлекает внимание, а душу привлекает душа».
За все воскресенье Эбби на улице так ничего и не увидела.