Именно эта новость дала последний толчок той безумной панике, которая впоследствии получила название...
THE NEW YORK GREAT BREАST FEVER
или в переводе на русский:...
ВЕЛИКАЯ НЬЮ-ЙОРКСКАЯ ГРУДНАЯ ЛИХОРАДКА.
И в тот же вечер, в 18.45, Марк Аллей и еще около ста специальных агентов и экспертов ФБР, Секретного сервиса и Агентства национальной безопасности были вызваны на экстренное заседание в штаб-квартиру нью-йоркского ФБР на Федерал-Плаза, 28, которое вел сам Джеймс Л.Фаррон. Но вовсе не потому, что накануне ему звонила Первая леди или что семнадцать женщин получили в эту ночь ожоги, несмотря на присутствие в их постелях представителей сильного пола. А потому, что час назад Фаррон получил из Лонг-Айленда информацию, о которой еще не знали ни журналисты, ни Первая леди. И не дай Бог, чтобы узнали!
4
Несмотря на усталость, Марк Аллей ехал домой не по скоростным хайвэям «FDR» или «Вест-Сайд», опоясывающим Манхэттен с востока и с запада, а через даунтаун, центр города. Но не для того, чтобы развлечься, а в тайной надежде зацепить глазом что-то странное, необычное, что может иметь отношение к этим мистическим выжиганиям. Или — что было бы еще лучше — застать сам момент этого выжигания: какой-нибудь луч в небе или первый вскрик очередной жертвы ожога. Он знал, что с такой же миссией тут ездят, ходят, сидят в барах и в кафе еще несколько сотен рядовых и специальных агентов ФБР и Секретного сервиса. Сегодня к ночи их количество в Нью-Йорке утроилось за счет бригад, вызванных из Нью-Джерси, Филадельфии и Балтимора. Это позволило ФБР за пять часов после совещания у Джеймса Фаррона проделать гигантскую работу: практически все женщины, подвергшиеся космическим ожогам, были самым деликатным образом извлечены из их квартир и под предлогом медицинского осмотра и бесплатной компенсации за понесенную моральную травму отправлены в Покано, в горный санаторий, тайно превращенный за эти часы в медицинский изолятор. Марк сам принял участие в восьми таких замаскированных арестах и изумлялся, с какой доверчивостью эти женщины клевали на слова «компенсация за моральную травму» и «бесплатная неделя в горном отеле всего в часе езды от Нью-Йорка». Между тем там, в Покано, этих женщин ждали серьезные медицинские и психиатрические обследования. Потому что информация, которую в этот день получил из Лонг-Айленда Джеймс Фаррон, превратила эту «грудную лихорадку» в нешуточную трагедию. Катрин Хилч, самая первая из известных полиции жертв космического облучения, была обнаружена мертвой на крайнем северо-востоке Лонг-Айленда, но, по заключению врачей, она умерла вовсе не оттого, что не смогла высвободить ногу из-под рухнувшего на землю коня. Она умерла до этого. Вскрытие показало, что во время бешеной скачки (она проехала сорок миль, хотя никогда до этого не сидела на лошади) у нее произошло бесчисленное количество оргазмов, и в результате перевозбуждения у нее лопнул сердечный клапан. Иными словами, она не только загнала могучего коня, но и себя довела оргазмами до смерти. Дикая и отвратительная история!
Однако это не все. Не успели два специальных агента ФБР вылететь вертолетом на северо-восток Лонг-Айленда, в больницу Ориент-Пойнта, чтобы любым способом заткнуть там все рты, из которых эта новость могла попасть в прессу, как поступили новые сообщения — на этот раз с юго-востока Лонг-Айленда и из соседнего штата Коннектикут. Судя по первому из них, в районе Нью-Хэмпшира, в океане в полумиле от берега вертолеты береговой патрульной службы обнаружили два трупа и тоже — лошади и женщины. И эта женщина, Глория Розвелл, оказалась, как и Катрин Хилч, жертвой первой ночи космического облучения. Правда, вскрытие обнаружило, что смерть мисс Розвелл наступила не в результате сексуального перевозбуждения, а из-за переохлаждения в ледяной воде осеннего Атлантического океана, но что это меняло? Из восьми женщин, потерявших правую грудь в первую ночь облучения, две вдруг погибли или покончили с собой удивительно схожим образом: с помощью взятых напрокат лошадей!
А второе сообщение доставило новость еще драматичнее: всадница, которую охрана Коннектикутского национального парка пыталась задержать за незаконную верховую езду по аллеям парка, уходя от преследования, попыталась перескочить на лошади через ущелье, но рухнула вниз и разбилась насмерть. Нужно ли говорить, что и эта всадница, Сицилия Грин, была жертвой первой ночи космических ожогов?
Иными словами, налицо была эпидемия помешательства обожженных женщин на верховой езде. В сочетании с мистическими формами получения ими своих ожогов (и с не менее изумительной скоростью заживления этих ожогов) теория охоты инопланетян за молодыми белыми женщинами Нью-Йорка, которую раздували таблоиды, стала казаться далеко не фантастической даже прожженным скептикам из ЦРУ, Агентства национальной безопасности и Агентства оборонной разведки.
Изоляция жертв ночных космических атак в хорошо охраняемом горном санатории «Покано-Форест дрим» давала возможность подвергнуть их круглосуточному наблюдению и с помощью гипноза попытаться восстановить все подробности получения ими ожогов. А заодно гарантировала от роковых увлечений верховой ездой.
Параллельно с этой акцией на улицы ночного Манхэттена были брошены сотни полицейских патрулей и дюжины самых опытных агентов ФБР и Секретного сервиса. Но как радары Пентагона и НАСА не находили ничего необычного в космосе над Нью-Йорком, так и эти агенты тщетно искали на улицах ночного Манхэттена какую-нибудь странность или необычное происшествие. Город словно вымер. Поразительно, думал Марк, руля по пустынным Мэдисон— и Парк-авеню, какая, оказывается, огромная часть ночной городской жизни держалась на обслуживании одиноких женщин! Теперь, когда почти все они либо сбежали, либо сошлись со своими бывшими мужьями, любовниками и бойфрендами, в Манхэттене разом опустели не только бары, кинотеатры, рестораны, цветочные и книжные магазины, салоны красоты, торговые молы, концертные залы и музеи, но даже — спортивные клубы. Конечно, какие-то пары еще пытались вести прежний образ жизни: сидели в ресторанах или стекались в кинотеатры. Но из воздуха даунтауна вдруг исчезли флюиды флирта и то напряжение погони за счастьем, которое раньше подстегивало тут все и вся. Словно выключили над городом магнитное поле под названием excitement, возбуждение, и — все рухнуло в скуку, обыденность и жевание стейков. Лишь в ночных барах несколько отчаянных женщин, глуша дринк за дринком, жались к малознакомым мужчинам, явно собираясь пересидеть тут ночь до рассвета…
К его изумлению, Катрин на подходе к конюшне вобрала в себя этот запах полной грудью, и лицо ее высветилось возбужденной улыбкой. Джим успокоился. Только настоящие лошадники могут так неподдельно радоваться встрече с лошадьми. Но конечно, на первый раз он даст ей Гнома или Богему — самых спокойных и старых.
Он вошел в конюшню и сказал:
— О’кей, у меня тут двадцать лошадей. Правда, пять не моих…
И — остановился, потому что Катрин уже не слушала его. Она пошла вдоль стойл — медленной и словно завороженной походкой. Странный шум заполнил ей голову. Наверное, так чувствует себя бывший военный пилот, оказавшись на аэродроме, где готовые к полету самолеты гудят турбинами. Катрин даже встряхнула головой, пытаясь сбросить это наваждение. Но нет, наваждение не исчезло. И кроме того, оно было приятно, оно наполняло ее кровь мощными потоками адреналина. Отличные ездовые лошади были перед ней. Конечно, она ничего не понимала в лошадях, но каким-то совсем нерациональным знанием она вдруг почувствовала каждого коня и каждую лошадь, мимо стойл которых она шла. И — что еще поразительнее — лошади почувствовали ее. Джим Вайт, потомственный лошадник, начавший ездить верхом еще до того, как стал ходить своими ногами, сразу увидел, что между его лошадьми и этой Катрин возникло поле полного доверия. Кони всхрапывали ей навстречу тем добродушным всхрапом, которым встречали по утрам только его, Джима. Они тянулись к Катрин мордами, заигрывающе поводили ушами и передергивали шкурой, демонстрируя готовность ускакать с ней в любые дали. Молодая арабская кокетка Жасмин стала бить землю передним левым и задним правым копытами, так откровенно напрашиваясь и набиваясь, как проститутка на 42-й улице. А когда даже бешеный Конвой, драчун и гроза конюшни, еще издали приветливо заржал навстречу этой Катрин, у Джима просто челюсть отвисла от изумления.
— Где, ты сказала, ты училась езде?
Катрин, не ответив, дошла до конца конюшни и остановилась напротив стойла Конвоя.
— Этот. Я беру этого, — сказала она уверенно.
— Извини, — сухо ответил Джим. — Этот не для верховой езды. Я могу дать тебе вон того, Гнома. Или вот эту, Богему. В крайнем случае — Миста.
— Сколько? — перебила Катрин.
— Тридцать долларов в час. О’кей, для дочки доктора я могу…
— Я спрашиваю, сколько за этого? — снова перебила его Катрин, показывая на Конвоя. В ее голосе появились властные, стальные нотки.
— Я же сказал тебе: этого я не даю.
— Сто долларов в час. Седлай!
Джим посмотрел ей в глаза. Два прямых клинка встретили его взгляд, и он вдруг ощутил, что не может выдержать ее взгляда. Он отвел глаза, бормоча:
— Он псих. Он даже меня не слушает.
— Не теряй время! — уверенно сказала Катрин. И вытащила из кармана чековую книжку. — Тебе заплатить вперед? Дать задаток?
Сомнение вернулось к старику Джиму. Где, она сказала, она училась? Но с другой стороны, черт их знает в этом Нью-Йорке, он не был там уже лет тридцать — может, теперь там уже и за верховую езду берут деньги вперед?
Через несколько минут Конвой был под седлом. При этом он не взбрыкивал, не храпел и даже не пытался помешать Джиму затянуть сбрую. Но еще больше старый Джим изумился, когда вывел Конвоя из конюшни, — он никогда не видел, чтобы женщины так запросто подходили к незнакомой лошади, а уж тем более к этому гиганту! Чтобы они так брались рукой даже не за луку седла, а за гриву коня и легко, не упершись и ногой в стремя, взлетали в седло. И уж конечно, он никогда не видел такой странной посадки. Вместо того чтобы тут же взять поводья, натянуть их и одновременно похлопать коня по шее, дружески, но жестко показав ему тем самым, кто тут кого контролирует, Катрин просто нагнулась через седло, обняла Конвоя за шею, а потом резко встала в стременах и сжала коленями его бока. Конвой заржал, но не злобно, а — черт бы его побрал — весело! Словно расхохотался. И — загарцевал, затанцевал от радости.