Или это ее дядя? Дикий пастух, который спускается с гор, чтобы распинать порочных женщин? Боже мой! Почему Ян отпустил ее?
Я роюсь под пледом, достаю блокнот с привязанной к нему ручкой и пишу: «
Мне тоже.
– Я, вроде бы, светлая блондинка, у меня веснушки, рост – метр шестьдесят восемь, вешу пятьдесят восемь кило. Мне пятьдесят два года. Я вам это рассказываю, чтобы вы могли меня представить.
– Жюстина немножко похожа на Грейс Келли, – уточняет Летиция.
Грейс Келли с голосом Марлен, ничего себе! Хорошо, что здесь нет Тони!
– Летиция описала мне вас. Я перевела это описание на свой манер. Я слепая от рождения, – поясняет мне Жюстина.
Я хватаюсь за блокнот:
– Чай подан! Как они втроем мило болтают! – восторженно восклицает Франсина.
Иветт подает чай, ворча по поводу собачьего холода. Франсина тут же заявляет, что от жары умереть можно. Пытаюсь взять чашку, ничего не опрокинув, но это мне не удается, потому что Жюстина говорит:
– Летиция мне рассказала об этом ужасном происшествии.
Франсина покашливает. Жюстина продолжает:
– Стоило мне переступить порог Центра, как я ощутила ненормальное напряжение. В воздухе чувствовались плохие вибрации. Надеюсь, виновного скоро поймают. Человек, способный на такое насилие, не остановится на полпути!
Увы, с этим я согласна!
– Я виделась с капитаном Шнабелем, – сообщает Франсина, – к сожалению, у них нет ничего нового!
– Он интересный мужчина… – шепчет Иветт.
Перевожу для себя: метр восемьдесят с чем‑то, центнер веса, усы, красные щеки.
– Мне почему‑то кажется, что ему должны нравиться хорошо одетые женщины, – мечтательно продолжает она.
– Вы так думаете? – спрашивает Франсина. Время идет. Все стараютельно избегают темы преступления. Летиция болтает обо всем и ни о чем – о кинозвездах, топ‑моделях, светской тусовке, – она веселится, как и подобает девушке ее возраста. Жюстина говорит мало, но сообщает мне, что зарабатывает на жизнь выставками своих картин. Я довольно невежливо прошу ее повторить. Вмешивается милая Франсина:
– Да, наша милая Жюстина – художжжжница… Представляю себе кружевные салфеточки и плетеные подставки под тарелки, которые покупают дамы из благотворительных организаций.
– … она выставляется в разных галереях, в Барселоне, в Токио, в Париже…
Что? Международные галереи макраме?
– … краска‑сырец, на основе сырца, эффект объемов…
Ну, приехали! Не будь я уже немой, я бы лишилась дара речи в эту минуту. Значит, Жюстина действительно художница? Задаюсь вопросом, как могут выглядеть полотна, написанные слепорожденной, не имеющей ни малейшего представления о цвете. И самое обидное – я рискую так никогда и не узнать этого, потому что я и сама ничего не вижу. Сладко‑горький вкус ситуации так хорошо сочетается с чаем…
Вдруг рука Жюстины касается моих волос; она говорит мне:
– Летиция рассказала мне, что вы оказались замешаны в эту историю с убийством… Будьте осторожны. Я чувствую вокруг вас много красного.
Красного? Милочка, да откуда ты можешь знать, что это красное, а не серое или синее? Блокнот, злость:
А я‑то представляла себе подростка!
– И потом Бернар, – продолжает она. – Он очень толстый и всего боится. Говорит только пословицами, очень смешно. Еще есть Эмили и Клара, лучшие подруги на свете. Эмили черненькая, лицо – как у всех даунов.
– Я ни разу их не видела, – мягко напоминает Жюстина.
– Ах, да… Ну, у Клары каштановые волосы, она не очень красивая, немножко косит, и у нее всегда открыт рот. Магали очень хороша, у нее роскошная грива рыжих волос. С виду не догадаешься, что у нее ум пятилетнего ребенка. Это замечаешь, когда она начинает говорить и если поймать ее взгляд. Знаете, он… не знаю, как описать… какой‑то не такой. Она всю жизнь провела в разных приютах. Родители не хотели ею заниматься.
– Правда? Как это печально! Я тоже рано стала жить в приютах, у меня родители умерли. А вы, Элиз? – спрашивает Жюстина.
Что ответить? Что я счастливо жила с родителями, потом замечательно училась, с удовольствием снимала фильмы, страстно любила Бенуа? Что сейчас кажусь самой себе проходящей через какой‑то туннель? Царапаю слово «нормальная».